Лиловые тени или перламутровые пуговицы.
1.
Над Берлином неспешно опускались светло-фиолетовые, дрожащие сумерки. В парке среди старых корявых лип и тополей с коротко отпиленными сучьями, мягким ненавязчивым светом зажглись матово-белые сферы фонарей. Откуда-то, со стороны древней ратуши над городом поплыли звуки колокола, однообразные и скучные. Темно-лиловые тени от причудливо изогнутых столбов и суставчатых водосточных труб, привычно разлеглись на брусчатке небольшой и довольно безлюдной площади. Редкие прохожие почти не обращали внимания на двух пожилых мужчин, если не сказать стариков, сидящих на скамейке, играющих в шахматы и изредка перебрасывающихся короткими, еле слышными в шорохе листвы фразами. Шахматная доска полированного дерева и вычурно вырезанные фигуры на ней были довольно изысканны и даже на беглый взгляд казались дорогими и старыми, как минимум ровесниками этих двух чудаков-шахматистов.
-Надеюсь, вы, Гер Шнитке, не обидитесь, если мы с вами сегодня остановимся на одной партии. Сегодня у меня юбилей, шестидесяти пятилетие. Соберутся дети, внуки…
Небольшой фуршет, так сказать в стенах родного дома….
Немецкий, на котором была произнесена эта фраза, можно было бы назвать безукоризненным, но некоторая излишняя мягкость в окончаниях слов выдавала в говорившем выходца из более восточных стран, нежели Германия.
-Его противник пожевал губу и с сомнением передвинул вперед ферзя.
- Да вы еще довольно молоды, Леонид. Я считал, что вы несколько старше.…Хотя, разница в возрасте заметна только в молодости, потом она становится все более и более зыбкой, а для молодых все старики наверняка на одно лицо…
Старик вновь потянулся к своей фигуре, в надежде вернуть незаметно ее на место, но, ощутив на себе слегка насмешливый взгляд относительно «молодого» Леонида, передумал и, откинувшись на теплое дерево спинки скамьи спросил своего товарища, раскуривая массивную трубку.
-Интересно, где же вы встретили войну? Если я не ошибаюсь, вам тогда должно быть что-то около года?
-Вы правы, Гер Шнитке, ровно год.…А войну я встретил в Виннице, в доме престарелых для слепых и плохо видящих. Мой отец, Моисей Верник был директором этого дома, и мы с ним и моей матерью жили во флигеле.…Хотя если честно я этого совершенно не помню.
-Как странно,
Гер Шнитке прикрыл глаза тонкими, как у старой черепахи веками.
- Я тоже встретил свой первый день войны в Виннице. Правда, мне уже исполнилось тогда девятнадцать, и я был лейтенантом в первой, горно-стрелковой дивизии Хуберта Ланца. Правда и то, что в этой самой Виннице, моя война и закончилась…. Мне оторвало обе ноги своей же миной при захвате моста через реку... По-моему, она называлась Южный Буг.…Такая вот неказистая история получилась.…А какие были планы!? Какую военную карьеру мне пророчили!?
Господи, где все это? Какое славное начало и какой бездарный финал…
Гер Шнитке полусогнутым пальцем постучал по глухо отозвавшимся протезам и, глядя куда-то в прошлое, обронил:
- Ну что ж, не смею вас задерживать, господин Верник.
Старик начал аккуратно складывать фигуры, в замшевые мешочки на шнуровке.
-Идите, празднуйте. Вы сегодня такой нарядный, и этот галстук, и эта сорочка с перламутровыми пуговицами вам к лицу,… Правда, правда…
-Да-да. Именно перламутровые пуговицы Гер Шнитке, вы совершенно правы…
Как-то неуверенно прошептал юбиляр, и наскоро простившись со стариком, растворился в вечерней мгле.
2.
…Из настежь распахнутых окон небольшого, тщательно выбеленного особнячка, стоящего на западном, пологом берегу Южного Буга, сквозь монотонный шорох дождя доносились приглушенные патефонные мелодии, обрывки фраз, женский и детский смех. Пахло жареной рыбой и тушеной капустой. Струйки дождя, извивающиеся по деревянным, дощатым воротам, лишь намедни выкрашенным зеленым маслом отливали ртутью.
-Здравствуйте. Моисей Гершелович.
С приездом...
Негромко проговорил старик в бумазейных штанах и расплющенных шлепанцах, куривший возле распахнутой двери ведущей в сад и с шумом выдыхающий сизый дым, тут же прибиваемый дождем к пониклой промокшей траве и раскидистым кустам черешни.
- Здравствуйте Александр Петрович. Спасибо. Странно: сколько лет я вас знаю, и все время удивляюсь, как по звуку шагов вы совершенно безошибочно узнаете всех пациентов и весь персонал нашего заведения. Теоретически это объяснимо, а практически, в действительности - поразительно.
Старик польщено улыбнулся, слегка щуря свои, от рождения слепые глаза и прикуривая папиросу от папиросы, смущенно закашлялся:
-Скажите тоже, поразительно.… Да я в своем родном поселке тоже почитай всех по голосам различал.… А там жителей поболе будет, чем у нас…
Директор интерната хмыкнул, было, и прошел к лестнице ведущей в дом, бросив, однако через плечо Александру Петровичу:
- А вы напрасно курите здесь, на сквозняке. Тем более дождь, а у вас с легкими не все здорово. Бросайте, бросайте.
Он перебросил кожаный портфель в левую руку, и устало опираясь на перила, поднялся к себе в кабинет.
- Здравствуй Хайка, здравствуй родная. Ну, как ты, как Леня?
Темноволосая, худощавая в лице, но довольно полная телом женщина за сорок, при виде мужа выскочила из-за стола и, опрокинув ненароком чашку с чаем, поспешила к нему.
-Здравствуй родной. Все хорошо. Ленечка правда покашливает, но это не страшно…Просто у нас тут
дожди и дожди…Сырость.…На рынке женщины говорят, все лето такое будет.…Ну а ты? Как там Москва?
Верник присел за стол, аккуратно промокнул пресс-папье лужицу чая на темно-зеленом сукне стола и вытянув ноги, выдохнул устало…
-Что Москва? Шум, жара, толчея. Все куда-то спешат. Посмотрел новый фильм с Орловой, как бишь его…? Ну да не суть, дрянь полная…
Экспансивная Хайка прервала неспешный рассказ супруга.
- Да что ты все не о том… Ты договорился?
-Да!
Радостно улыбнулся Моисей, поднимаясь из-за стола и щелкая замочком портфеля, открыл его.
Да! Да! И еще раз да! Четвертая швейная фабрика заинтересовалась нашими пуговицами и утвердила образцы №5,№8 и №11.Теперь у нас есть госзаказ! А это как ты понимаешь о-го-го…
На стол со стуком шлепнулась, пухлая папка, ветром смело какие-то бумажки, но муж и жена не спешили поднимать их, они, они целовались.
-Да кстати…
Супруг убрал папку в ящик стола и взглядом приказал Хайке присесть напротив.
-Может быть, тебе стоит с Ленечкой уехать из города? У меня есть знакомые под Москвой, и на Урале…
-Да ты что (всполошилась она)? Уехать. С чего вдруг!?
- Со мной в купе ехал довольно большой военный чин. Кадровый офицер, штабист… Так вот он, подвыпив мне, откровенно намекнул на возможность войны с Германией…
- Но как же так?
Охнула пораженная Хайка.
-У нас же пакт! Да нет, ты, наверное, что-то не так понял, или, или этот офицер, самый обыкновенный клеветник и провокатор!
-Провокатор…
Повторил медленно директор, отрешенно глядя в окно, повторил тихо, словно прислушиваясь к самому звучанию этого слова…
-Боюсь, что нет. В Москве я тоже несколько раз слышал разговоры о войне. Пусть тихо, пусть полушепотом, но разговоры идут.…И о войне говорят уже не только офицеры, но и самые обыкновенные люди. Что ж, они все тоже провокаторы и паникеры? Нет дорогая моя Хайка Иосифовна, все как мне кажется, много серьезней…
- Как бы то ни было, дорогой, никуда я от тебя не уеду.…Даже и не мечтай…
Она поцеловала мрачного супруга в лоб и, поправив ему, галстук выскользнула из кабинета.
-Я побегу к Ленечке, он вот-вот должен проснуться…
Услышал Верник за дверь родной голос и дробный стук каблучков поставил точку на этом их разговоре…
Моисей подошел к окну и, прижавшись лбом к прохладному, разом запотевшему стеклу долго смотрел как тонкие, слюдянистые нитки дождя размывали ранние, июньские сумерки.
3.
…- Да вы что, вашу мать? Совсем охренели? Через час немцы уже будут здесь, а вы со своими убогими все еще возитесь! Уничтожьте документы, и прочь из города. Да поспешите, наши части уже практически покинули город…
Немолодой, седеющий лейтенант из прирожденных сельских мужиков, упрямый и кряжистый, в галифе, заляпанных грязью по самую задницу, с отчаянием махнул обожженной рукой и выскочил из кабинета директора интерната слепых. Видимо по причине отсутствия вышестоящего начальства, лейтенантик этот крутился в одинаре как заведенный, командуя одновременно и подразделением легкой пушчонки, и неизвестно каким боком залетевшим сюда взводом кавалеристов (правда безлошадных) и даже пытался мобилизовать местное население на сооружение баррикад, пересекающих улицу, ведущую к мосту через реку.
Но местное население разбежалось, кто куда (попрятались суки! Как заметил он через пятнадцать минут, не обнаружив на дороге ни населения, ни возведенных им оборонительных сооружений), да и от кавалеристов честно говоря толку было мало - без лошадей они чувствовали себя беззащитными и неуклюжими.
Тяжелая немецкая артиллерия долбила покамест несколько дальше, по бетонным быкам ближайшего моста, но иные снаряды бухались и уже довольно близко к корпусу дома слепых. Сквозь пелену дождя сердито квакая, пролетела мина и, взорвавшись во дворе, возле самых ворот, сорвала их с петель и вынесла из особняка все окна.
-Товарищи! Товарищи! Ничего страшного. Слушайте меня внимательно и пожалуйста, не поддавайтесь панике.
Моисей Гершелович стоящий в плотном окружении слепых или почти совершенно слепых людей, переступил ногами, и под подошвами его ботинок гнилым зубом хрустнуло оконное стекло.
- Товарищи. Вот у меня в руках веревка. Длинная и прочная. Я вас прошу успокоиться, взяться за веревку и идти за мной. Мы покинем пансионат по черной лестнице, затем через проулок, улицу Напрудную и пустыри попадем к мосту через Южный Буг. А там уже наши, там не страшно.
Верник, намотав на кулак конец веревки, на одеревеневших ногах вышел из дома, и старательно огибая вывороченные с корнем яблони и сливы, направился прочь из особняка.
Слепые, кое-как одетые люди старательно прислушиваясь к окружающему их реву и визгу, непроизвольно втягивая головы в плечи, молча шли за своим директором.
- Да куда же вас, черти малохольные все время тянет?
Размазывая сажу по веснушчатому лицу перед Моисеем Гершеловичем вновь объявился давешний лейтенант.
-Туда уже нельзя! Мост уже уничтожен.
- А что же делать нам?
Верник присел на корточки и ухватился за костлявое плечо офицера, наклонившегося перемотать портянки.
Лейтенант втянул курносым носом прокисший воздух и бросил недовольно:
-Что-что? А я тебе Бог что ли, что бы знать? Одно знаю точно, если сейчас у немцев найдется на севере хотя бы одна сраная дивизия, все ми окажемся в таком котле, в такой жопе, что мама не горюй…
Ну а вам, с вашим контингентом есть только один путь, на подручных плав. средствах переплавляться на тот берег. Благо не зима и вода теплая…
- Но у меня же сотня слепых или почти слепых!
Вскричал, вскакивая, обескураженный Моисей Гершелович.
- У меня оборудование мы (он неизвестно зачем стал объяснять задроченному лейтенанту о госзаказе, подписанному в Москве) пуговицы делаем, между прочим, очень хорошо делаем…
- Осипов, Хабибуллин!
Крикнул во весь голос, поднимаясь, лейтенант.
-Возьмите людей и отнесите ворота к берегу. Обе, мать вашу, обе створки я сказал!
-Плюнь на свое долбанное оборудование, спасай людей. Мы в случае чего гада попридержим, попытаемся хотя бы!
Горько всхлипнул служивый и пропал в клубах жирного дыма стелившегося по сырым, истоптанным газонам особняка.
4.
…Прозрачно-грязные фонтаны воды выворачивали со дна реки песок и ил. Под ударами тяжелой артиллерии немцев ближайший мост через Южный Буг словно сложился вдвое. Искореженные металлоконструкции ухнули в прибрежные камыши. Несколько точных попаданий разнесли пару бетонных быков в крошку. Отчетливо пахло жженым железом, пороховой гарь и стоялой водой.
- Хайка, Хайка, ну что же ты!? Что же ты так долго? Где Лёня?
…На полу затопленных, недавно окрашенных воротных створка, на корячках, на коленях, в самых разнообразных, но необычайно однообразно-страшных позах копошились люди.
По совету солдат, ворота были обмотаны веревками, и теперь жизнь большинства этих слепых людей зависела только от того, насколько крепко они вцепились своими, содранными в кровь пальцами в эту, промокшую пеньку.
Моисей Гершелович, измазанный какой-то речной слизью, по колено в воде, расхристанный и насквозь промокший, со сбитым в сторону галстуком и без пиджака, с усилием держал веревку, к которой были привязанные створки ворот, мало-помалу увлекаемые течением в глубину.
-Где Ленька!?
Уже грубо и настойчиво крикнул он, но его супруга словно в каком-то ступоре, стояла на берегу и ни близкие разрывы мин,ни шмелиным,злобным гудением пролетающие почти над головой пулеметные пули, не могли сдвинуть ее с места.
Верник затравленно посмотрел на противоположный берег реки, где виднелись бурые шинели советских солдат, на своих подопечных, скрючившихся над неверными досками и что-то громко и непонятно выкрикнув в промокшие, серые, низкие небеса направился к берегу.
-Хайка, родная…
Но небольшой, меньше детского Ленькиного ноготка осколок снаряда, шмыгнув в его грудь, незаметно, под галстук, и прошив и разодрав на своем пути слабую, беззащитную, человеческую плоть, вырвался на свободу со стороны лопаток, выдрав клок рубахи и распоров ленту помочей, обессилено упал в мутную, речную воду…
…А она стояла на берегу, его жена и мать его детей, двое из которых погибли в первые же дни войны, и отрешенно смотрела как его тело, теперь уже чужое и безжизненное, медленно уплывало куда-то вправо и вглубь.
- Клара Иосифовна, Клара Иосифовна,
Закричала Варя, девчонка лет двенадцати с ближайшего плота, незряче шаря впалыми глазницами по берегу.
- Клара Иосифовна, берите скорее Ленечку и идите к нам. У нас тут место как раз для вас.
-Я не возьму с собой ребенка.
Глухо,бесцветным голосом ответила ей Хайка и подошла к слепым,копошившимся на досках.
-Мы все равно здесь все погибнем на этих ваших плотах, а я мальчика в приемной на подоконнике оставила, может наши, а может быть, немцы подберут. Все одно лучше, чем мне его смерть видеть…
-Да вы что, Клара Иосифовна? Да разве ж можно так!?
Варвара побелела в лице и обращаясь сразу ко всем
попросила:
-Дяденьки, родные. Вы, пожалуйста, минутку еще подождите, я сейчас за директорским сынком, за Ленечкой сбегаю, и мы с Божьей помощью и поплывем, подождите, будьте добреньки.
Девочка спрыгнула в воду, провалившись по грудь, и побрела на удивленье сразу же в нужном направлении.
Уже через несколько минут, голубой, линялый сарафан Вари и темно-красная рубашка мальчишки, мелькнули сквозь обрывки белесого дыма возле брошенного особнячка….
…Леонид Моисеевич Верник возвращался поездом в Берлин.
Пожелтевшие тополя и березы в золотистой рванине, провожали проплывающие мимо поезда. В полуопущенное окно торопливо пробирался осенний, настоянный на промокших шпалах воздух. Дышалось легко и необычайно радостно.
Пожизненное содержание этой, слепой, старой, русской женщине, Варваре, вынесшей годовалого директорского сына из окружения на своих детских руках, это лишь маленькая толика той благодарности, что он бы мог ей дать. Он,тот самый директорский сынок, Леня Верник.