Грымза (Рассказ)

В семье Елены Ивановны беда – сын женился. Не спросив благословения, женился. Просто привел в дом девчонку без роду без племени. Родителей у нее нет, живет с бабушкой. Нищета страшная. Можете себе представить – в этом месте своего рассказа Елена Ивановна всегда закатывает глаза, изображая смесь негодования с удивлением, - эта так называемая жена пришла к нам в дом с ОДНИМ пакетиком, а в нем пара рваных трусов – и все! А мой Вадик – здесь Елена Ивановна обязательно утирала слезы – он такой доверчивый, он такой возвышенный. Эта дрянь его женила на себе. Опоила, наверное.

Подружки Елены Ивановны сочувственно ахали и сокрушенно осуждали нравы современной молодежи. Получив моральную поддержку, Елена Ивановна вернулась домой в боевом настроении и с ходу объявила самозванке войну. Жестокую войну мелочных придирок. В этой изматывающей битве самолюбий женщины большие мастерицы. Общение с нежеланной невесткой свелось до минимума. В присутствии сына Елена Ивановна с энтузиазмом вспоминала его школьных подружек, дочерей соседей и друзей, недвусмысленно намекая, какие возможности упустил ненаглядный Вадик, женившись так необдуманно. Когда же сын уходил на работу, Елена Ивановна принималась за невестку. Кто же так моет полы! Чистый пол – это лицо женщины! Кто же так моет посуду! Чистая посуда – это лицо женщины! Кто же так стирает! Чистое белье – это лицо женщины! Когда семья садилась за стол, Елена Ивановна пускалась в пространные рассуждения о семейном счастье, которые неизменно сводились к одной простой, как угол дома, мысли: женщина, не умеющая варить борщ, не достойна носить гордое звание жены. Под эти нравоучительные рассуждения неумелые борщи, приготовленные невесткой, как-то незаметно поедались.

Елена Ивановна ежедневно проверяла комнату молодоженов: все ли там в порядке, протерта ли пыль, аккуратно ли сложены вещи Вадика в шкафу, нет ли дырочек на носках сына и если находила какой-то непорядок, устраивала истерику с хлопаньем дверей, поеданием сердечных лекарств и рыданиями, транслируемыми из своей спальни на всю квартиру. Надо признать, невестка безропотно исполняла любую прихоть свекрови, старалась угодить. Вставала раньше всех, ложилась – позже. Но Елене Ивановне этого было мало, ей нужно было, чтобы ненавистная девчонка ушла, оставила сына .

На день рождения невестки в гости пришла ее бабушка, принесла букетик астр из собственного палисадника и любимые внучкины пирожки с капустой, только что испеченные, еще горячие. Бабушку полчаса держали на лестнице, пока невестка перемывала пол. Разве могут гости ходить по полу, который так отвратительно вымыт? Это же неприлично! И неприлично ходить в гости без приглашения. На робкие оправдания невестки, что бабушка – не гость, а родной человек, Елена Ивановна изумленно вскинула брови, что должно было означать полную неуместность разговора о каких-то родственных отношениях. Науку вскидывать брови Елена Ивановна освоила в совершенстве. Когда же дошла очередь до пирожков, Елена Ивановна заявила, что не может позволить сыну есть пирожки, приготовленные в антисанитарных условиях и просто напичканных бактериями и микробами. Бабушка сидела ни жива, ни мертва, невестка, опустив пылающее от стыда лицо, кусала губы, сдерживая слезы, а сын, выслушав рассуждения матери о смертельно опасных для его жизни пирожках, пристально глядя матери в глаза, съел с десяток пирожков, глотая их почти нежеваными. Напрасно Елена Ивановна вскидывала брови и хваталась за сердце, на этот раз не сработало.

На следующий день обожаемый Вадик, забрав жену, ушел жить в неблагоустроенную хатку бабушки. Поначалу Елена Ивановна мстительно представляла, как встретит она неразумное дитя, когда, намыкавшись в приймах, сын вернется домой. Но время шло, а сын не возвращался. Не звонил, не приходил, и – о, ужас! – не поздравил мать с днем рождения. Впервые в жизни не поздравил.

Елена Ивановна смертельно оскорбилась и замкнулась. Целыми днями, слоняясь по пустой квартире с правильно вымытыми полами и посудой, она мучительно думала, где совершила ошибку, что в ее действиях было не так. Она же искренне хотела сыну добра, почему же он так подло с ней поступил? По ночам, ворочаясь от бессонницы, она тихонько плакала, жалея себя и непутевого сына. Стороной до нее доходили слухи, что невестка родила дочь, вышла на работу в школу, а малышку доглядывает прабабушка.

Известие о том, что она стала бабушкой, вызвало в душе Елены Ивановны сумятицу чувств от острой ненависти к постылой невестке, укравшей сына, до болезненного любопытства – что же оно там родилось. Украдкой ей удалось посмотреть на внучку. В душе ее шевельнулась зависть, когда она увидела, как прабабка нянчит малышку. И тут же мелькнула мысль, как было бы хорошо, если бы у Вадика была другая жена, желанная. Как бы она, Елена Ивановна, любила и пестовала внучечку! С того дня привычное чувство ненависти к невестке разгорелось с новой силой. Мерзавка не только забрала у Елены Ивановны единственного сына, но и лишила ее любимой внучки. А полюбить ребенка этой девки, так она называла теперь невестку, Елена Ивановна просто не могла. Это было выше ее сил.

От постоянных слез и раздирающих сердце дум Елена Ивановна заболела. Она даже ходила к гадалке и просила сделать на сына отворот, чтобы разлюбил он эту девку, одумался и вернулся домой. Гадалка деньги взяла, пообещала помочь, и Елена Ивановна с замиранием сердца стала ждать результата. Весть о том, что невестка умерла родами, застала ее врасплох. О таком замечательном разрешении проблемы она даже мечтать не смела. Теперь-то, наконец, Вадик вернется домой и найдет себе нормальную женщину. Он молод, он еще будет счастлив. Родившегося мальчика можно будет отдать на усыновление, а старшую девочку – в детский дом. Мужчине одному, без женщины, трудно воспитывать детей. Никто Вадика за это не осудит. Елена Ивановна ходила в приподнятом настроении, даже покрасила волосы в другой, эффектный, цвет и изменила прическу. Каждый день она ждала звонка сына, но он не объявлялся. До нее доходили слухи, что сын уж очень убивается по умершей жене. Дурачок! Наконец, устав ждать, Елена Ивановна отправилась за сыном сама. Домой она вернулась потрясенная. Сын встретил ее, как чужую, никак не мог взять в толк, о чем она говорит, и все переспрашивал, как глухой: «В детский дом? Я не понял, ты предлагаешь отдать Ларочку в детский дом, а Петьку – чужим людям? Я, наверное, не понял…» В его взгляде было что-то такое, что Елена Ивановна почувствовала – разговора не получается. Домой она пришла совсем больная, долго сидела у стола, перебирая в памяти тягостные подробности разговора с сыном.

Потянулись тоскливые дни. Вечерами Елена Ивановна листала альбом с фотографиями. Вот Вадик в детском саду на утреннике, а вот он пошел в первый класс. Здесь он, первокурсник, с ребятами из группы. Смеется беззаботно. А на этой фотографии… Стоп! А кто же это рядом с Вадиком? Елена Ивановна надела очки и присмотрелась. Вот она, разлучница. Стоит рядом с сыном. Улыбается, змея. Вползла в семью, и радуется. Забывшись, Елена Ивановна продолжала думать о невестке как о живой, и все пыталась понять, чем эта невзрачная нищая девчонка взяла ее сына? Что он нашел в ней? Она с болезненным любопытством вглядывалась в простенькое девичье лицо. Ну, глаза большие, а нос – картошкой, волосенки жиденькие. Господи, да разве ж Вадику такую жену надо было!

Дни шли за днями, складываясь в месяцы. Месяцы - в годы. А сын и не думал возвращаться. Елена Ивановна и плакала, и просила, и в церкви свечку ставила. Не помогло. Тогда, отчаявшись, Елена Ивановна стала умолять мертвую невестку отпустить сына. «Ну, сейчас-то, отдай его мне, - просила она слезно, вглядываясь в фотографию разлучницы, - зачем он тебе теперь-то? Отпусти!» Но не было ей ответа. Девочка на фотографии все также беззаботно улыбалась, словно знала какой-то секрет, неведомый Елене Ивановне.

Пошли годы. Елена Ивановна пожелтела, как-то усохла и часто болеет. Когда болезни отпускают, она приходит на кладбище, где похоронена невестка, и подолгу сидит на скамеечке у ее могилы, плачет, жалуется на сына, на замучившие болячки, на бессонницу на то, как пусто и одиноко ей в большой, выдраенной до блеска квартире. Больше Елене Ивановне пожаловаться некому. Невестка с фотографии на памятнике смотрит куда-то вдаль с задумчивой улыбкой. А Елене Ивановне, кажется, что невестка ей сочувствует. Наплакавшись, Елена Ивановна, принимается полоть сорняки, поливает цветы и все говорит, говорит, пересказывая последние городские сплетни и новости. Потом достает нехитрую снедь, не спеша обедает, и вновь за работу. Надо сирень обрезать, разрослась, анютины глазки пересадить. Так время в заботах и проходит. Управившись, Елена Ивановна собирается домой, крестится, кланяется памятнику.

- Ну, прощай, покуда, - со вздохом говорит она. И, помолчав, добавляет тихонько, - дочечка…