I
Богу – богово
Девятнадцать с половиной лет тому назад черт меня дернул повстречать бога. «Ого! – удивилась я, – что он (б-о-о-о-г!!!) мог забыть в людском, пропитанном повседневной затхлостью жизненном пространстве». Я смотрела на бога, ослепленная всевышним великолепием, задрав голову, не чувствуя боли в затекших шейных мышцах. И в судорожном моем хроническом камлании мне не приходило в голову оросить свою душу тощей, дистрофичной надеждой на причастность к божественному.
Вру!
Мне много чего приходило в задымленную любовным жаром голову. Мне приходило в нее, что бог может снизойти до адюльтера со смертной. Или - прокручивала я варианты - можно притвориться кем-нибудь из небесной канцелярии, чтобы бог обратил взор свой на меня. Или… Да все разве перечислишь?
Но бога не проведешь. Бог просек, что не ангел я, и уж тем более не богиня. Но брезговать шурами-мурами со смертной не стал, и подарил несколько незабываемых соитий, переживаний от которых мне хватило на долгих девятнадцать с половиной лет безоговорочной моей любви, принимавшей все, что предлагал всемогущий. И даже, когда он ничего не предлагал, любовь к нему принимала и это.
Но боги, спускаясь на землю, недолго одаривают ее своим присутствием… Бог, пресытившись закутком земной юдоли и мною, подался на Олимп, или в Рио-де-Жанейро, или… Да все равно мне было, куда он подался. После скомканных прощальной суетой трех месяцев мне остались воспоминания, рыдания, отчаянье.
***
Вечером, притащившись с опостылевшей давно работы, накормив дочку всем из холодильника, отмыв ее от разного рода грязей, уложив спать, я прилипла к экрану своего цифрового друга. На одном из своих многочисленных имейлов я обнаружила послание:
«Здравствуйте, Надя! Пишет Вам, давний Ваш знакомый Павлов Володя. Вы, вероятно, помните, что мы с Вами, когда-то кратко общались. Увидев Вашу фотографию на некоем сайте, я решил, что может быть, мы возобновим наше доброе знакомство. Володя».
Я сидела, как завороженная, и шептала в нелепую пустоту моего тесного жилья:
- Господи, с каких небес ты спустился ко мне?
Через восемнадцать минут я нажала кнопку «Enter», и мое письмецо, следующего содержания: «Господи, с каких небес ты спустился ко мне?!» помчалось ответом сквозь невообразимые дебри виртуального пространства.
Через 2 с половиной дня я получила божественное послание с фотографией и просьбой рассказать о себе.
II
Исключение
«…Как дай вам Бог другими – но не даст!»
И. Бродский
Устав от одиночества, вероятно не окольцевав ни богини, ни ангела, бог снизошел до смертной…
III
Я вылетела в восточном направлении из твоей жизни, как пробка из бутылки с просроченным шампанским, предусмотрительно прихваченным тобой семью месяцами раньше из дома в ресторан на празднование нашего скоропостижного бракосочетания. Вылетела - с фаршем в загрудинье из моего жалкого сердца, пропущенного через мясорубку твоей ментальной неординарности. Но если кто-нибудь сказал бы мне, что я тебя покину, я бы даже не рассмеялась. Не смешно. Мне не смешно было бы предположить наш разрыв.
Обычно мне не везет по средам. Пропащий день. Но самое успешное по причинению тяжких болевых ощущений случилось во вторник. У меня до сих пор не хватает сил, просто взять и объявить то, что произошло в тот день. Поэтому я приближаюсь к воспоминаниям о развязке медленными, вялыми шажками, и может быть в самой глубине непредсказуемой души моей, я выношу тебе оправдательные вердикты, и хочу, чтобы бег мой от тебя оказался сном. Сном с кошмарной, обычно пугающей обездвиженностью. Но не отпустившей меня бы прочь, дальше, и дальше, и дальше, и дальше, и дальше, и, черт возьми, дальше от тебя. И не вызрели бы во мне два предыдущих абзаца, и кто знает, сколько еще, отирающихся во мне, ждущих своей очереди на вызревание - последы изнуряющих мук; слез, льющихся назло собственному достоинству и увещеваниям пусть пьяного и больного, но все, же толкающего к правильному выводу, мозга.
***
Вторник… Я приоткрыла глаза, и, сквозь завесу моих редких коротких ресниц, на фоне чужеземных, физиологически непринятых мною подушек, я залюбовалась твоим профилем. Конечно, мне намекали злые языки на изменение твоей внешности. Что Аполлон – эстет и чаровник - уже не Аполлон, а Зевес – громовержец и похотливец. Что из притягательного брюнета с лазоревым цветом глаз, ты превратился в пегого, еще не сморщенного, но уже ступившего на этот путь старца. Что носогубный треугольник твой очертили глубокие складки, придавшие тебе довольно унылый вид. Что веки начали обвисать, набежали на уголки ничего не выражающих, поблекших глаз. Наверное, так и есть.
Но я все равно любуюсь твоим профилем. Нос, не сдавший позиций, слегка только набухший. Пропала, почти забытая мною, линия подбородка, скрытая прежде очень шедшей тебе бородой. Хотя меня нисколько не смущают твои по-бульдожьи отвисшие щеки. Твоя неизменная трехдневная щетина вызывает раздражения на моей нежной шелковистой коже. Но я радуюсь этим гиперемичным меткам - они в течение дня напоминают мне о наших ночных забавах.
«Вис» - корень слова, ставший основным спутником твоей наружности. Присоединю сюда твое тело. Мышечный упадок, тщетно пробуемый быть устраненным, твоими спортивными порывами. Нагло выпятившийся и в то же время провисший живот, не поддающийся нагрузкам ни на верхний, ни на нижний прессы.
Хотя многое в тебе осталось неизменным. Твои руки знают, всегда знали, что делать с моим телом, властно, самоуверенно, без тени сомнений. Твоя родинка на шее никуда не исчезла. Никуда не делась твоя привычка поводить плечом, становящаяся резче в минуты волнений. Улыбка. У меня перехватывает дыхание, когда твои губы растягиваются в ней, обнажая ровный ряд зубов с посеревшей эмалью. И, о чудо, глаза твои снова начинают играть лазурью, к ним возвращается былое теплое выражение времен твоего безразличия ко мне.
Прежней осталась пружинящая походка. Часто, глядя тебе вслед, я думала, что еще мгновение и ты, вспомнив свое происхождение, оторвешься от земли и взмоешь туда, куда смертные не вхожи. Отбитый, почерневший ноготь на большом пальце левой ноги. То ли от недостатка чувственности, то ли от смущения тебе не нравится, когда я его целую. И голос. Чарующий, единственный во всем подлунном мире голос, заставляющий трепетать мое жадное до тебя сердце.
Ты замечаешь, что я наблюдаю за тобой, поворачиваешься ко мне и начинаешь говорить что-то. Какая разница что! Я слышу неароматный твой утренний запах изо рта, но он меня почти не тревожит, мне так хочется побыть в это утро просто женщиной, растворившись в тебе. Но ты увлекаешь меня еженедельником местной прессы, имеющей на все собственное, интересное скучающим обывателям, мнение. Мы погружаемся в мир чужих страстей, болей, несчастий, и даже радостных событий.
Я переключаюсь на кожу твою, на уют твоих оплывших мышц. Я называю тебя пандой. Ты действительно схож с этим бамбукоедом. Ты вдохновенно клеймишь правительственные решения, недостатки политических систем, и я не только воспринимаю все, о чем ты говоришь мне. Я чувствую это. Каждое твое слово находит место в моем сердце, именно там, где я хотела, чтобы оно отпечаталось. И мне совсем необязательно в душе соглашаться с твоим однобоким взглядом на происходящее в политических жизнях стран. Мне сладко от того, что ты рядом, правый, или неправый в своих оценках – неважно.
Мое душевное возбуждение переходит в физическое. Мне стыдно за свои низменные порывы, в момент единения наших душ, я стараюсь не заводиться от твоей близости. Ведь я уверена, что впереди у нас прорва времени с душевными и физическими наслаждениями друг другом. Я так в этом уверена. Так уверена.
Наше утро…
IV
«Ведь в этом мире больше НЕТУ Нас».
Кацо
Нету - просторечное выражение, не свойственное ЛИТЕРАТУРНОЙ речи. Если Вы допускаете просторечные выражения (например, для создания специального эффекта), отключите эту опцию.
Word 2007
Наше утро… Наше последнее утро… Пресса проштудирована, войны и терроризм заклеймены. И ты вскакиваешь, и торопливо собираешься на утреннюю пробежку в неистребимой надежде улучшить свое тело. Я готовлю завтрак. Мне помогает Дашенька. Она моя девочка. Твоя падчерица.
Мы начинаем завтрак без тебя. Ты возвращаешься и после душа присоединяешься к нам за столом, прихватив из холодильника обязательную в твоем ежедневном рационе селедку. Ты обсасываешь с пальцев масло, в котором пребывала твоя любимая рыба. Облизываешь за собой тарелку, держишь в промасленных руках телефон, по которому назначаешь свои деловые свидания, успевая сгрызать кутикулу с пальцев. Будь на твоем месте кто-нибудь другой, меня стошнило бы прямо за столом, но за тобой мне почему-то нравится наблюдать.
Я с наслаждением смотрю, как ты жадно вытягиваешь шею за очередным куском сельди, словно черепаха, как прикрываются твои глаза в чревоугодливом запале, и если бы ты находился за столом один, подозреваю, ты бы еще и постанывал от удовольствия.
Завтрак окончен. Пока я одеваюсь, ты с Дашкой возишься в коридоре. У вас еще есть время. Ты обнимаешь, целуешь, тискаешь свою падчерицу. Мы убегаем на учебу – Дашка в свою общеобразовательную школу, я на благотворительные курсы.
Через полтора часа мне надоедает слушать, как моим бывшим и возможно будущим согражданам в сто первый раз пережевывают азы языковой грамматики, основываясь на очередном национальном празднике, с подробной рецептурой приготовления тупой бесхолестериновой птицы. Я смываюсь с занятий и спешу к тебе, мечтая устроить сюрприз и, алкая осуществить утренний нереализованный проект. У меня, правда, болит голова, но я уверена, что рядом с тобой боль прекратится.
Через двадцать одну минуту я пойму, что жизнь моя исковеркана. Прокравшись домой, я услышу, как ты возмущаешься в телефонную трубку:
- Я не могу увеличить дозу! Не могу! Будет слишком заметно. И, вообще, мне не слишком нравится нынешний план! Да успокойся ты, ни в кого я не влюбился! Котенька, прошу тебя, не устраивай сцен. Я приеду. Да в эти выходные. Скоро, совсем скоро мы разбогатеем. Да. Как мальчики? Скучаю, да целую. Целую всех.
IV
Когда я очнулась за километр от дома (в ноздри мне ткнулся йодовый душок, и океан лизнул мои мокасины), я смогла включить часть мозга, отвечающую за адекватность действий и здравость суждений.
«Итак, меня использовали, как последнюю дуру! Но черт возьми, что происходит?! Какие дозы? Он что меня травит? Чушь! Белиберда! В двадцать первом веке это невозможно. Но, черт, откуда же тогда мои недомогания. Головные и кишечные боли, выпадение волос, кровоточивость десен. Я приписала все смене климата. А на самом деле меня просто травит собственный супруг. Интересно, его сильно возбуждает тот факт, что он меня убивает и спит со мной в одной постели? Ест за одним столом и убивает.
А Дашкины простуды? Не из того же ли места они растут? Моя девочка! Моя единственная кровка! Нет, не может быть. Обыкновенные школьные вирусы.
Но за что? И для чего меня нужно было тащить в другую страну, чтобы в ней прикончить? Для чего брак этот нелепый?
И куда мне теперь? Где искать защиты? Подальше и как можно тише. Затаиться, пока вся гадость не выйдет. Или необратимо! Неважно, главное вырваться. Спасти себя и Дашку, и не загнуться, как червь. Работа? Посудомойкой, уборщицей, кем угодно. Только не светиться. Дашка не должна осиротеть. У нее есть только я. Только я. И она единственное, что есть в моей жизни».
Все эти мысли бесновались в моей голове. Толкая одна другую. Опережая, накатывая вдруг.
Сначала я хотела забрать дочку из школы, и уже отправилась к угрюмому зданию с зарешеченными окнами, напоминавшее больше место лишения свободы, нежели храм наук. Под торопливые толчки ветра я несколько раз обогнула мрачную домину, и плюхнулась на ближайшую лавку.
«А вот член! Горячку пороть не буду. Я вернусь домой, как ни в чем не бывало. Завтра он уйдет на работу, я узнаю рейсы на… Это я еще продумаю. Но не домой. Там тоже может быть опасно. Потом билеты. Вещи только необходимое».
***
По дороге из школы мы с Дашкой налопались всякой любимой детворой всячины в национальной забегаловке. И я еще прихватила этой гадости с собой, пронеся ее тайно во враждебную среду жилья.
Ты удивляешься, почему мы не ужинаем? Ах, мы уже сыты! Ты читаешь нам довольно обширную нотацию о вреде фаст-фуда. Лицемер! Ты суетливо подносишь Дашке ее вечернюю кружку молока, которую я выливаю в извилистое раздражающее меня растение. А таблетки, заботливо прописанные мне твоим доктором от головных и прочего происхождения болей, я толку тебе в любимое блюдо.
Отказавшись от любимой порции ночного сериала, ты увлекаешь меня в спальню. Через час пятьдесят две, изможденная сексом с тобой – я всегда им изможденная – я замираю в непролазной задумчивости о своем будущем и о том, почему со мной такое могло приключиться. Через полчаса задумчивости я решаюсь довериться одному человеку. Глеб ходит со мной на утомительные курсы, угощает меня кофе и плитками шоколада. Смотрит обожающим взглядом. Он моложе меня на каких-то двенадцать лет. И может быть не бросит меня во внезапной беде.
***
Через двадцать девять часов Глеб поведал мне выдержки из твоей судьбы, которые предоставил ему под большим секретом один хороший парень из полиции. Оказывается ты - юрист по профессии, а не занюханный служащий эмиграционного сервиса. Год назад ты развелся, оставив жену с двумя десятилетними близнецами мужского пола. Плюс еще у тебя оказалась внушительная куча долгов, шикарная заложенная квартира, и в перспективе банкротство и нищета. Вот это да! Что же интересно ты повписывал в наш брачный контракт на 26 страницах, ознакомится с, хотя бы приблизительным, содержанием которого я не удосужилась? Мы с Глебом перевели его в течение последующих трех часов шестнадцати минут, благо ты уехал навещать бывшую семью, наврав мне, что у тебя срочные клиенты в каком-то захолустном районе города. Даже не разобрав всех адвокатских закорючек, мы поняли, что ничего хорошего мне наш с тобой брачный контракт не сулит.
Глеб посоветовал мне нанять частного сыщика, чтобы он узнал подробности моего брака. Все упиралось в деньги. Но я подумала, что будет не слишком нечестно, если я сниму деньги с совместного счета – обязательного для всех разногражданственных семьей.
***
Через пять дней и пятнадцать часов частный сыщик открыл мне глаза на тайну моего брака.
***
Жуткий корабль принял на свой борт, взбаламученных российской революцией эмигрантов. Среди прочих на нем отбывали в Турцию мои бабка и дедка, потерявшие в неразберихе новой жизни моего папу. Дед быстренько скончался от предоставленных ему большевиками ран, а бабка перебралась сначала в изысканный Париж, а уж затем сменила континент. Пережив здесь пару-тройку мужей, она сколотила себе состояние, в которое внес самый существенный вклад ее последний супруг. Потом бабка умудрилась отыскать папку, удосужившегося остаться ее единственным чадом. Но чадо, не дожило до встречи с мамой, а скончалось от того, что печень его стала с лошадиную голову - следствие его незамысловатой любви к самогону.
Тут бы, казалось, самое время познакомится мне с бабулей. Ан нет, помирает она болезная, успев накалякать завещание в мою пользу. А душеприказчиком она назначает - кто бы мог подумать! - тебя, гнида.
VI
Письмо в одну тюрьму одного штата из одного аэропорта
«Я так еще час могу ныть, в натуре, х@ево»
Прелестинка
Я хочу, чтобы ты испытывал хотя бы процент моей боли… Хотя бы одна судорожная корча, на сто моих. Одна сбившаяся систола, одна калеченая диастола из моих гипертонических 180 на 100 миллиметров ртутного подневольного столба, пусть будет твоей. Один стакан слез, просоленных, разъевших глаза и кожу своим неимоверным количеством, из необозримого океана моих, достанется пусть тебе. Конечно, я напрасно тешу себя надеждой на муки твоей совести.
И почему я однажды решила, что спуталась с божеством?
А самое гнусное в нашей истории то, что, сколько бы я ни мочилась на угли моего, некогда полыхающего пионерским костром, чувства, струя ненависти не в состоянии расправиться с их жаром.
VII
Самолет быстро набрал положенную высоту. Пассажиры отстегнулись, стюардессы выкатили тележки с напитками.
Я вылетела в восточном направлении из твоей жизни, как пробка из бутылки с просроченным шампанским, предусмотрительно прихваченным тобой семью месяцами раньше из дома в ресторан на празднование нашего скоропостижного бракосочетания. Вылетела - с фаршем в загрудинье из моего жалкого сердца, пропущенного через мясорубку твоей ментальной неординарности. Но если кто-нибудь четыре месяца назад сказал бы мне, что я тебя покину, я бы даже не рассмеялась. Не смешно. Мне не смешно было бы предположить наш разрыв.
Мы втроем – Глеб, Даша и я - возвращаемся на родину, трезво рассудив, что с неприличным наследством совершенно необязательно маяться на чужбине. Мой довольно фиктивный брак с тобой без проблем аннулировали. Через четырнадцать часов семнадцать минут мы покинем самолет в одном реконструированном аэропорту. Глеб отправится срочно позвонить, а Дашка подслушает, как кому-то он бормочет в трубку:
- Да, мы прилетели. Да, наследниц привез. Да, скоро будем на месте.