I
Хрень не побирался почти всю зиму. Потому что зимой холодно. Вообще-то нынешняя - выдалась хлипкая, но для Хреня температурный режим все равно являлся неприемлемым. Наличие даренной и найденной одежды не спасало. Из рукавов засаленной дубленки настырно розовели руки Хреня, укороченные до запястий. В единственном валенке мерзла единственная нога. Валенок часто увлажнялся Хренем – сказывалась на мочеполовой системе инвалидность. А отмороженные некогда уши, даже прикрытые кроличьим обезображенным молью треухом, безмерно страдали в стужу.
К тому же к неморозоустойчивости ушей одна паскуда в дурдоме (туда Хреня отправили из больницы, потому что ночлежка находилась на инвентаризации) добавила существенный недостаток. Паскуда эта выбрала Хреневы уши в качестве закуски и грызла их непременно за обедом, когда недобросовестные санитары запирали душевнобольных и инакомыслящих в столовке и удалялись пропустить по маленькой. Сначала паскуда пробовала отпилить Хреневы уши ложкой (вилок и ножей тамошним постояльцам не полагалось), но устала и начала управляться без всяких столовых приборов, откусывая ежедневно понемногу Хреневых ушных хрящиков. Хреню сложно было противиться насилию культями и Хрень истошно орал, призывая на помощь санитаров. Санитары не шли спасать Хреневы уши, которые он не помнил, где отморозил.
И не помнил Хрень время, когда не был инвалидом и Хренем. Только иногда снились то ли детство, то ли еще какая-то забавная радость. Хотя настоящие забавные радости бывают именно в детстве. И ласковые руки женщины снились. Матери? Бабушки? Хрень не помнил. А вот паскуду из дурдома помнил, и что переломал ей ноги своей инвалидной коляской, помнил. Попросил одного дауна как следует разогнать свою колымагу и врезался со всей дури в паскуду. Помнил Хрень и бесконечную очистительную клизму за свою проделку.
И удивлялся себе Хрень, валяясь в прелом зловонии нынешнего своего жилья под снос: «Надо же такую муру помню, а вот женщину с ласковыми руками не помню». Еще Хрень помнил, как очутился на обочине столицы в занюханном поселении. Может Хрень и знал когда-то, как называется этот ПГТ , но забыл от безразличия и не терзался своим очередным провалом в памяти, как терзался забвением женщины с ласковыми руками.
Хотя, если разобраться, то поселок был не хуже, а может в чем-то лучше Москвы. В поселке Хреня никто не кантовал, а в Москве его и еще трех побирушек продала цыганам оборотистая шалава Анжела, которой деньги нужны были до зарезу, а не в час по чайной ложке. А цыгане строили второй особняк на Ярославке и им требовались убогие всех мастей, потому что им самим уже не подавали.
Хрень умудрялся пропивать приличную часть подаяния, и цыгане били за это Хреня. Особенно старались цыганские дети, оттого видимо, что на их слезоточивое пение пассажиры электричек перестали реагировать, а Хреню по убогости отваливали даже десятки.
Хрень прибитый в принципе, однажды устал от того, что его бьют. Потому что почти убивали. И спалил недостроенный особняк. Как он сумел пустить петуха, орудуя культями, не проведал никто.
Чтобы Хреня совсем не убили, другие подневольные бомжи, втайне мечтая спалить и первый цыганский особняк, унесли Хреня в укромное место, забросали опавшей листвой и потом вывезли на тележке в ПГТ. Там прикрепили к радушной бомжихе Чесночихе, а сами разбежались по другим населенным пунктам. Но вскоре Чесночиха испустила дух от контрафактной водки, принятой на голодный желудок и на жаре.
Хрень грустил о Чесночихе. Она была теплая и большая. Поила Хреня водкой и аккуратно возила на щуплой коляске побираться на плешку к Минимаркету. Согревала долгими зимними ночами хилое тело Хреня.
После кончины Чесночихи Хреню приходилось просить прохожих бредущих с утра на работу, чтобы прохожие доставили Хреня на точку. Можно было бы и не стараться попасть туда – сердобольные сельчане кормили Хреня. Но Хреню хотелось водки. Чтобы хоть как-то сладить с бессонницей. Чтобы проваливаться в спасительную негу сна. Чтобы ощущать в этом сне нежность рук позабытой женщины. Чтобы улыбаться беззубо мурашкам в редких волосках на жухлом затылке.
Но водки носили мало. Почти совсем не носили. Вот и приходилось кататься на плешку. Место хлебное – тут тебе и магазин, и остановка, и стоянка такси, и куры-гриль, и пресса! Там Хреня знали, кормили и поили. Но никто не горевал о Хрене, если Хрень не выезжал на точку.
II
Начало апреля 7:00
Хрень голосит в морозную пасмурность утра Савельичу:
- Слышь, сосед! Довези до магазина, за мной не заржавеет.
Савельич, добродушно бормоча себе под нос: «Чо там за тобой не заржавеет-то, старая рухлядь», суетливо катит Хреня на точку. Савельич торопится и Хрень чувствует тощим задом все колдобины сельской дороги, приправленные ранней апрельской распутицей.
У магазина Савельич пристраивает Хреня на обычное место у входа, и Хрень начинает побираться. День хмурый и Хреню жалко, что солнце отказывается выкатиться из завесы неприветливых облаков. «Когда солнце - народ веселее и подает бодро. А в такую погоду, - вздыхает Хрень, - хрен кто подаст! Только постоянные клиенты и вспомнят. Может Влад приедет». И Влад, водила маршрутки, приезжает и покупает два горячих кофе и один отдает Хреню. И угощает душистой ватрушкой и хорошей сигаретой. С плешки Хреню машут приветственно таксисты, они тоже подадут, только набомбят немножко. Хрень чуть не забыл за зиму, что он талисман таксистский. Подал Хреню - день удался.
Потом приходят узбеки убирать площадь, дарят Хреню расписную тюбетейку и дают батон хлеба:
- Кушай, отец!
Хрень благодарит за хлеб, откусывает для вида, остальное прячет за пазуху на вечер. Хлеб свежий и вкусный. «Добрые они, - решает для себя Хрень, - хоть и узкоглазые».
Приезжает Витек. У Витька выходной и по этому случаю он пьян. Хреню никогда не удавалось увидеть Витька трезвым, потому что, когда Витек трезв, он работает. Витек торопливо кивает Хреню по дороге в магазин, а оттуда вальяжно выходит через четверть часа нагруженный пивом. Покупает в палатке курицу-гриль и блаженно опускается рядом с Хренем, протягивает ему пиво. Хрень берет бутылку культями, ополовинивает. Витек забирает у него пиво и протягивает куриную ногу. Они почти не разговаривают. Иногда лениво перекидываются фразами о погоде и бабах. Пиво кончается, курица остается. Витек уходит за водкой. Хрень знает, что Витек вернется не скоро. Теперь Витьку надо обойти всех продавщиц - вдруг срастется с какой. Иногда Витьку везет, когда в магазине появляется новенькая. Он нахраписто берет в оборот молдаванку, или украинку. Любит Витек приезжих девушек за покладистость.
Витек выходит из Минимаркета с водкой и беззаботной улыбкой. Новенькая из кондитерки дала телефон и обещала Витьку вечер.
Витек объявляет Хреню свою радость и наливает в пластиковые стаканчики водку. Подходит за своей порцией магазинная дворничиха Любовь, чудом удержавшаяся на привлекательной для эмигрантов должности. Хрень сглатывает слюну и втягивает ноздрями долгожданный запах. «Пиво оно конечно хорошее, только чересчур мочегонное. А с мочой и кайф покидает организм, - рассуждает Хрень, - То ли дело водка!» Хреню нравится ее обжигающая приятность. Конечно, от побочного эффекта – похмелья – никуда не денешься, особенно при здоровых аппетитах, но ведь устраняется оно легко и просто. «Гомеопатический закон, - констатирует про себя Хрень, - подобное подобным». Любовь неспешно заводит грустную песню, Витек наливает ей еще водки, чтобы Любовь заткнулась.
Хрень засыпает. Ему снятся нежные руки женщины из прежних снов. Одинокая слеза сползает по щеке Хреня, и должно быть от сонного огорчения Хрень увлажняет валенок. Сначала под Хренем и в валенке тепло. Но малый градус воздуха скоро дает о себе знать и будит Хреня.
Витька нет, Любови нет. Ее прерванная песня доносится из глубин магазинной эстакады. Хрень заглядывает под коляску. Там обнаруживается четверть бутылки и куриная голень. Снова приезжает Влад. Наливает Хреню и вовремя подоспевшей Любови водки, и угощает их хорошей сигаретой.
Таксисты плешки неоднократно подходят и подают Хреню полтинники. Напихивают талисману сотни три в дубленку.
Солнце устает в облаках и начинает усиленно сиять. Согревает Хреня. И валенок Хреня хоть и остается мокрым, но теплеет.
Мимо едут цыгане. Хотя нет, уже не мимо. Кривозубый маломерок из окна «Жигулей» замечает Хреня. Цыгане сворачивают на площадь, деловито покидают машину.
И начинают бить Хреня. Спасать Хреня торопятся таксисты с монтировками. Завязывается драка. Цыган для трамбования инвалидного бомжа оказывается в самый раз, а вот для оравы таксистов, вооруженных холодными тупыми предметами – маловато. И чтобы не стать калеками, цыгане решают, что на сегодня мочилова хватит. Но таксисты другого мнения, они забывают обо всем на свете, и всецело придаются драке. Публика собирается посмотреть кто - кого. Ставит в основном на таксистов и орет:
- Мочи!
Пьяная дворничиха Любовь лезет разнимать стороны. Получает в единственный зуб и отходит поматериться в сторонку.
Под «охи» испуганных бабушек, брезгующих прикоснуться к бомжу, одна сердобольная девушка трясущимися руками пытается вызвать «Скорую» по мобильному.
Никто не замечает, как сначала щурится на окровавленного Хреня женщина из свежеприпаркованной машины, а потом с открытым ртом бежит к нему.
Сердце Хреня останавливается пробитое сломанным ребром. Но у мозга еще остается пара минут. Хреню хватает. Он ощущает на своем хладном лице женские руки из снов. И в свою последнюю секунду слышит горестный шепот над собой: «Папа».