Шваркнул на стол рыжий скоросшиватель.
Встал. Крутанул руками десяточку вперёд, столько же назад - не забыл, чему в школе сержантов учили.
Отжался от подоконника.
Прислушался.
В седой паутине зло возилась бесполезная муха, из окна нёсся равномерный успокоительный звук отбойного молотка.
Где-то опять журчало.
Стрихнином обстоятельств, пакостной круговертью вещества не завалить было майора, не обескуражить.
Бывалый служака многого навидался за последние времена приобщения чужих скорбей.
И пуля у виска свистала, и финка вражья в тело проникала.
Друзья-товарищи по спецшколе давно сошли с дистанции по медицинским или финансовым показаниям, некоторые переползли в чужой окоп, и только он один из всего выпуска угрюмо-упрямо тянул и тянул бурлацкую свою привычную лямку, бумажную рутину мясорубил, своенравие руководства терпел, клевету средств массовой интоксикации переваривал.
Со временем душа и мышцы обросли толстым упругим слоем инертного прагматизма, амортизирующего удары агрессивного местного бытия.
Шаровал прошёлся по комнате, расслабляясь.
"У нас всё хорошо... чижик-пыжик, где вы... аусвайс, фрау жуч...", - с расстановочкой услужливо-бархатно запел разноязыко аутотренинговый голос баритоном ведомственного гипнотизёра – успокаивал.
Но уже пару минут спустя в другое ухо внутренний зуммер писклявый и нежданно подлый зацарапал противно, будто по стеклу: "...дрянь... пфуй... дрянь... дрянь..."
И тогда майор сделал то, что и предвкушал - не без замираний. Сиганул с балкона двенадцатого этажа.
Брюшистый мясной краснолицый мундир-футляр кувыркаясь устремился вниз.
Сам Шаровал ловко ухватился крючками за нижнюю ступеньку висящей гондолы. Его уже ждали. Сверху тянулась вежливаяая клешня, тусклый голос вахтёра выщипывал словесный пароль:
- Хомо сапиенс - переходный бродильный продукт от сверхсущества к обезьяне для последующей перегонки в ящера, моллюска и, наконец, в простейшее, радующее и веселящее. Отзыв?
Шаровал нехотя расстался с "колесницей".
Как и положено, плюнул.
*"колесница" - казн. билет