Ночь первого снега (Рассказ)

В полдень больничный дворик пуст. Мимо распахнутых ворот
тяжело ползут переполненные троллейбусы и автобусы, проносятся
автомобили, озабоченно шагают по своим делам люди, изредка
кто-то окидывает равнодушным взглядом неказистый дворик и
Андрея, сидящего на лавочке в глубине двора. Все утро он ходил
по рынку, не чувствуя голода, не замечая усталости. Покупал
Марусе одежду. И курил одну сигарету за другой до горечи, до
тошноты. Пластиковый пакет с платьем и туфельками лежит рядом,
вызывая странное чувство нереальности происходящего.
Дурацкие ядовито-оранжевые розочки на пакете раздражают.
Маруся не любила ярких красок, и он выбрал строгого фасона
и в то же время нарядное белое шелковое платье.
Он и хотел, чтобы платье было нарядным. И туфельки
подобрал в тон. Серебристо-серые, на низком каблучке.  Маруся
стеснялась своего высокого роста, и никогда не покупала туфли на
каблуках. А вот с шалью пришлось потруднее. Платков-то было
навалом. Но Андрей искал восточную шаль, вызывая раздражение у
продавцов своими невнятными требованиями. И уже ближе к полудню,
наконец, нашел то, что искал. Роскошная, шелковая,  с
тонко вспыхивавшей на солнце серебристой нитью люрекса. Без
ярких попугаев, но удивительной расцветки.
Все оттенки коричневого и зеленого, от светлого до насыщенного,
затейливо переплетались на ее полотне, напоминая
Марусины глаза. Ах, какие у нее были глаза: цвета спелого ореха,
а ближе к зрачку с неожиданной, колдовской зеленцой. Вытканная
где-то в арабских эмиратах, под жарким солнцем Африки, шаль
предназначена была оттенить пленительную красоту женского лица,
заставить пьянеть от восторга, трепетать
пылкое сердце восточного мужчины. Только сказочный Восток мог
создать и оценить такую волнующую красоту. Для любви. Для
услады. Кто ж знал, что усталая, крикливая челночница увезет шаль
в холодную, забывшую о любви Россию, где её экзотическая
красота никого не взволновала, и она болталась между пушистыми
кофтами из ангоры и аляповатыми цыганскими юбками, пока её не
заметил Андрей.

Приоткрылась обшарпанная, давно не крашеная дверь, показалась
испитая, безумно улыбающаяся небритая рожа санитара.

- Вещи-то где?

У Андрея мгновенно пересыхает в горле, сердце болезненно екает.
Ему хочется заглянуть за спину санитара, в темную глубину
помещения. Но он сдерживает себя. Опустив глаза,
протягивает пакет с одеждой для Маруси
и с неожиданной для себя искательной интонацией просит:

- Вы уж постарайтесь, чтобы все было... - он замолкает, подбирая
нужное слово, но санитар равнодушно кивает, все с той же странной
улыбкой берет пакет и исчезает. Андрей остается под дверью, стараясь
не думать, что происходит сейчас там, внутри этого приземистого,
старинной постройки здания с толстыми кирпичными стенами. Когда
ожидание уже становится невыносимым, дверь
широко распахивается, и Андрей на негнущихся, плохо слушающихся
ногах входит в пустую комнату с низким, давящим потолком.

Маруся в новом платье. Пестрая арабская шаль низко надвинута на
лоб. Губы накрашены ядовито-оранжевой помадой (Андрею сразу
вспомнились вульгарные розочки на пакете). Щеки нарумянены той
же помадой, и от этого лицо жены кажется пугающе чужим.

- Ну как? - санитар явно ждет одобрения.

- Уберите помаду и румяна. Она не красилась. И шаль надо
повязать как-то по-другому, не так, - Андрей морщится и,
отвернувшись, кашляет, стараясь сдержать нахлынувшие слезы.

Санитар ваткой ловко стирает краску с лица, наклоняется над
гробом, приподнимает Марусину голову, шаль соскальзывает,
спутанные волосы Маруси падают ей на лицо, и Андрею
кажется, что сейчас Маруся откроет свои сияющие глаза, гибким
движением руки смахнет непокорные пряди волос и
рассмеется так, как умела смеяться только она. Весело,
заразительно.

Санитар пытается убрать волосы, неловко запихивая их
под шаль, голова Маруси безжизненно мотается из стороны в
сторону, и Андрей, не сдержавшись, отталкивает санитара.

- Я сам, уйдите! Пожалуйста!

Санитар пожимает плечами и выходит на улицу. Андрей остается
один. Бережно подложив ладонь под ледяную, каменно-тяжелую
голову жены, он вглядывается в застывшее любимое лицо.
Маруся всегда засыпала на его руке, уткнувшись носом в плечо.
Ее густые волнистые волосы струились по подушке,
и он пьянел от их теплого родного запаха. Андрей задыхается
от подступивших рыданий, и мокрой от слез щекой нежно
касается мертвого лица жены. Тихо раскачиваясь, он баюкает
Марусю, согревая ее ледяные щеки горячим дыханием, плачет,
утирая слезы сверкающей арабской шалью и отчаянно шепчет:
"Прости меня, Манечка, прости!"

Санитар, покашливая, входит с улицы.

- Слышь, мужик, ты бы добавил бабок. Пришлось повозиться...
Лицо-то пухлое было...

Андрей, украдкой смахнув слезы, достает из кармана какие-то
деньги и молча протягивает санитару. Тот радостно исчезает.
Достав из кармана расческу, Андрей осторожно причесывает
влажные волосы Маруси, и не завязывает, а только набрасывает
на голову жены шаль, одним концом ее обернув худенькое Марусино
плечико, а другим - накрыв все ее стройное тело в белом, словно
подвенечном платье.

После похорон соседки будут долго шептаться, какой неприлично
нарядной лежала покойница в гробу. Словно не в могилу обрядили,
а на свадьбу. Платочек-то надо было повязать
поскромнее. И платье... Видно, денег не мерено, коль так
разбрасываются. Ну, понятно, новые русские... Андрей, доведись
ему услышать эти разговоры, очень удивился бы. Они с Марусей
вкалывали по шестнадцать часов в сутки, почти без выходных.
Разрабатывали дизайн дорожных знаков, подрабатывали рекламой.
Маруся, талантливый программист, работала на компьютере, Андрей
организовывал заказы, доставал материалы. Жили в двухкомнатной
квартире старой планировки, давно нуждавшейся в ремонте. Но все
как-то руки не доходили. А если выпадало свободное время,
садились в старенькую "Ниву"и ехали в горы или на озеро ловить
рыбу. До глубокой ночи сидели у костра, любовались звездами, и
никто в целом свете им был не нужен. Им было хорошо вдвоем.

Маруся умерла в ночь первого снега. Долгие девять месяцев,
с тех пор, как врачи поставили страшный диагноз, Андрей не
отходил от жены. Все, что интересовало его раньше, составляло
интерес его жизни: работа и друзья, охота и рыбалка - все
лишилось смысла, когда он понял, что теряет Марусю. Без нее не
стоило жить. Оказывается, главным в его жизни была именно Маруся.
И только потому, что она БЫЛА РЯДОМ, ему хотелось успешно работать,
общаться с друзьями, радоваться жизни. Он встретил Марусю четыре
года назад, на излете молодости, отметив сорокалетие. И у него,
и у Маруси уже был печальный опыт несложившейся семейной жизни.
Может, поэтому он так дорожил своей Манечкой, в которой нашел и
понимание, и заботу, и любовь.

- Мы будем бороться,- сказал он жене, когда они вернулись из
больницы, - мы выстоим. Я не отдам тебя.

Он старался говорить уверенно, чувствуя на себе испуганный
страдающий взгляд прекрасных Марусиных глаз. Он не хотел, чтобы
она почувствовала и поняла, как ему страшно.

- Не обманывай себя, - тихо сказала Маруся,- посмотри, снег
пошел. Давай съездим завтра в горы, покатаемся на лыжах. А то до
следующей зимы...

- Не смей так говорить! Слышишь? Ты будешь жить! Я знаю, я верю.
Мы справимся.

Но в горы они все-таки поехали. Взяли с собой бутылку коньяка, и
без конца бегали к машине "греться". Маруся веселилась, как ребенок.
Падала в снег, хохотала, бросала в Андрея снежками. Он любовался
ее разрумянившимся сияющим лицом, и шальная надежда вдруг
обожгла его: врачи ошиблись! Ну бывают же ошибки?
Не может быть, чтобы эта жизнь, такая молодая, такая красивая
вдруг прекратилась! Они катались сначала на лыжах, потом на
санках. На крутом повороте санки опрокинулись, и Андрей с
Марусей утонули в сугробе. Шапочка с Маруси соскочила, и ее
роскошные волосы, запорошило снегом. Снег таял на разгоряченном
лице, и он целовал ее румяные холодные щеки, ее
хохочущий рот, ощущая арбузную свежесть ее дыхания, упругую
прохладу ее губ. Когда собрались уезжать, Маруся выбежала
из машины и, распахнув руки, словно хотела обнять эти заснеженные
горы, облитые розовым закатным светом, замерла. Постояла,
вздохнула, словно простилась, и всю обратную дорогу домой
молчала. И уже дома, жалко улыбаясь, вдруг сказала:

- Я загадала. Если доживу до первого снега, значит буду жить...

С тех пор прошло девять месяцев. Девять долгих страшных
месяцев. Чуда не случилось. Повторные анализы подтвердили
диагноз, а знакомый врач, отворачивая глаза, сказал, что
операция бесполезна. Она все равно умрет, не надо ее мучить.

- Что же делать? - спросил Андрей в отчаянии.

- Молитесь, - сказал врач и виновато пожал плечами.

И Андрей, не веривший ни в Бога, ни в черта, стал истово
молиться. Он просил прощения за все грехи, которые когда-то
вольно или невольно совершил. Он молил Бога не забирать его
единственную радость, его ненаглядную Манечку.

Лето выдалось особенно жарким. Сентябрь принес ночную прохладу,
но дни стояли по-прежнему жаркие. Каждое утро Андрей с
ненавистью смотрел на занимающееся в окне солнце.
Мечтать о снеге в жарком сентябре было
конечно безумием, но Маруся умирала, и Андрей изо дня в день
умирал рядом с ней от отчаяния. Он цеплялся за любую соломинку.
Снег нужен был, чтобы  Маруся поверила в свои силы. И он
молил Бога о снеге. Но по-летнему жарко палило солнце.
Он нес в себе свое горе, а с Марусей был
радостен и бодр. Шутил, говорил комплименты, исполнял все
ее желания, стараясь поддержать веру в
выздоровление. Если бы кто-нибудь сказал Андрею, что он
заслуживает уважения и даже общественного признания за то, что так
самоотверженно ухаживает за больной женой, он бы удивился.
Он никогда не говорил Марусе о своей любви, стеснялся красивых
слов, и она, порой, обижалась на него за это. Но пришел
трудный час, и Андрей опять же без громких слов подставил свое
плечо. Какой подвиг? Он просто любил. Хотя сколько мужиков
в подобной ситуации позорно скисали и либо бежали прочь, находя
утешение в объятиях другой, здоровой женщины, либо топили беду
в водке.

В воскресенье, 15 октября, Андрей на работу не пошел.
Маруся обрадовалась, она любила, когда муж оставался с ней, и
Андрей старался каждую свободную минуту провести с женой.
Последний месяц она уже не вставала. И днем, и ночью Маруся
полусидела-полулежала в кресле. Так ей было легче, не душил
кашель. В это воскресное утро Андрей на руках, как он делал это
весь последний месяц, отнес жену в туалет. Потом набрал ванну
теплой воды и выкупал Марусю. Завернув ее в полотенце, принес в
комнату, усадил в кресло, расчесал роскошные кудри жены.
Волнистые волосы - единственное, что осталось от былой красавицы
с колдовскими глазами. Болезнь безжалостно поработала над
Марусей.  Но Андрей словно не замечал ни безобразно распухшего,
как будто искусанного пчелами лица, ни отвисшей раздувшейся губы,
ни слюны, тоненькой струйкой стекавшей на подбородок из
незакрывающегося рта.

- Сейчас будем завтракать, - он принес из кухни стакан кефира с
соломинкой и сок, - не отворачивайся, Манечка, не прячься, ну что
ты, как маленькая! Ну сколько тебе повторять, мне наплевать,
какое у тебя лицо, глупая ты, девчонка! Даже если ты будешь
весить 200 килограммов, иметь форму шара и внешность Бабы Яги,
я все равно буду обожать тебя и носить на руках.

- Надорвешься! - хмыкнула Маруся, но отворачиваться перестала.

- Я вчера рекламный проспект смотрел, - Андрей устроился на
диване рядом с Марусиным креслом, - есть потрясающий тур в
Иерусалим. Рождественский! Представляешь, как это будет здорово.
Рождество в Иерусалиме. Купим тебе шикарную шубку.

- Ну зачем в Иерусалиме шуба? Там вечное лето, - слабо возражает
Маруся.

- Как зачем? - деланно возмущается Андрей, радуясь, что втянул
Марусю в разговор.- Для красоты! Красивая женщина в красивой
шубке. Что за вопрос!

- Красивая.., - горько вздохнула Маруся.

- Для меня - краше всех! - твердо говорит Андрей.- Смотри,
температуры уже неделю нет? Нет! Опухоль начала спадать? Начала!
Я же вижу. Надо немножко потерпеть. Ты выздоровеешь. Ты
обязательно поправишься!

К вечеру вдруг похолодало, и Андрей укрывает задремавшую Марусю
теплым пледом. Умом он понимает, ни в какой Иерусалим они не
поедут, но сердце не хочет признавать доводы ума. Сердце
бунтует, у него своя логика. "Все будет хорошо! - мысленно
заклинает Андрей. - Господи, сделай так, чтобы она не умерла!
Господи!"

И вдруг за окном закружились, запорхали неожиданные в
солнечном октябре снежинки. И пошел, да нет, просто
повалил снег! Хлопьями! Настоящий! Это было похоже на чудо.

- Маруся, снег, Маруся! - голос Андрея срывается от возбуждения.
Просыпайся, смотри - снег!

- Все-таки дожила! - Маруся потрясенно смотрит в окно.- Теперь я
не умру. Точно не умру. Я знаю, Андрюша! Как я ждала этого
снега, только тебе ничего не говорила, и молилась. Мне так
хочется жить!  Я буду жить! И мы поедем в Иерусалим!

Андрей обнимает Марусю, шелковистые ароматные волосы жены
щекочут лицо, и он, улыбаясь, говорит:

- Конечно, Манечка, непременно! Слушай, и в самом деле, на хрена
нам в Африке шуба? Мы купим тебе шаль. Восточную! В красных попугаях!
И на берегу Красного моря ты будешь танцевать в ней танец живота.

- У меня нет живота.

- Будет. Ты родишь мне ребеночка. Маленького пацанчика. Родишь?

- Маруся молча кивает и крепче прижимается к мужу страшным
распухшим лицом. Они сидят обнявшись, и смотрят завороженно, как
пляшут и кружатся снежинки за окном.

До самого своего смертного часа не простит себе Андрей, что
уснул в ту ночь. Впервые за долгое время уснул сладко, как в
былые дни, когда Маруся еще была здорова. Проснулся словно от
толчка. Около четырех утра. Ветер за окном утих, и от выпавшего
снега странный мерцающий свет расплывался по комнате. Стояла
мертвая тишина. И в этой тишине он не услышал дыхания Маруси.
Леденея от ужаса, Андрей вскочил с дивана  и упал на
колени перед креслом. Маруся лежала, повернувшись к окну. Ее
мертвые глаза смотрели на заснеженный клен...

Первый снег в этом году  прожил совсем мало. Как и Маруся.
Утром на безоблачном небе вновь сияло солнце. Но уже без Маруси.

Что есть любовь? Песня? Шепот летнего дождя? Запах
распустившегося цветка? Слезинка на теплой щеке любимой женщины?
Что мы знаем о любви? Только то, что дает нам Бог. И если в
октябре идет снег, значит, это кому-нибудь очень нужно.