Эрика.
Я сидела в своем Убежище и рисовала. Под моей кистью рождались беспорядочные цветовые пятна, постепенно складывающиеся то в изгиб надменных губ, то в контур аристократически очерченного лица, и наконец ореховые, неприлично большие, холодные глаза. С портрета на меня смотрел Ты. Рауль. Нарисовав тебя сейчас, я нарушила по крайней мере пару законов нашей страны: запрещено рисовать Владыку, а таким как я -вообще запрещено рисовать, за подобное преступление у нас полагалась смертная казнь. Но что же, ради удовольствия ощущать, как под моими пальцами рождается твое лицо, мне не жалко своей жизни. Тем более, что и жить мне осталось чуть меньше месяца. В День летнего равноденствия, В День Совершения обряда, когда мне исполниться шестнадцать, я совершу свое Предназначение на Холме Богов, и своей смертью подарю еще десять лет процветания нашему государству, а значит и Тебе – Владыка. Твои глаза смотрят на меня с портрета надменно, свысока. Я специально нарисовала тебя таким, какой ты сейчас. Ты смотришь так, как и должен смотреть на свою катар - рабыню, ничтожную тварь, которая интересует тебя лишь тем, что отличается от других катар своим Предназначением, от которой в чем -то зависит, как пройдет Обряд, а значит и будущее твоей страны.
Но я помню и другие твои взгляды- веселые, когда в детстве мы прятались вместе в этом Убежище от твоих многочисленных нянек и, притаившись, подолгу шептались о чем- то бестолковом, но безусловно важном для нас тогда, сердитые- когда повздорив, и разбив друг другу носы, торопливо умывались в ручье, чтобы нас не поймали вместе, да еще и перепачканными кровью. Мы вообще не должны были общаться, хоть и жили под одной крышей. Еще бы, ты- сын Владыки, единственный наследник, Аристократ, и я – катар, взятая в ваш дом как одна из девочек, родившихся в день летнего равноденствия, Потенциальная Девственница для Обряда. Мы и познакомились с тобой случайно. Я была самая непослушная из девчонок, взятых твоей матерью- госпожой Симоной во дворец, и все время норовила сбежать в сад, на речку, в общем, вырваться из – под контроля нашей Наказующей, которая должна была следить за нами. Бить нас остерегались, сильно по крайней мере, чтобы не испортить нашу красоту, потому что Девственница должна быть безусловно красива, а другими способами сладить со мной у Наказующей не получалось. Поэтому, со временем, мы пришли к своеобразному компромиссу - она спускала мне маленькие шалости, а я замечательно вела себя в остальное время. Так вот, когда я в очередной раз смылась из под надзора, и, скинув платьице в кустах, вовсю плескалась в реке, я увидела бегущего через поле мальчика, и целую толпу истошно вопящих нянек, несущихся за ним. Скорее всего в тот момент во мне взыграла солидарность к пытающемуся вырваться из под опеки, поэтому я, впопыхах накинув платьице, выскочила тебе навстречу, схватила за руку и поволокла в свое Убежище, которое до этого было самой страшной моей тайной. Тогда тебя так и не нашли нянюшки, ты сам вернулся пару часов спустя, когда во дворце уже собрались снаряжать целый поисковый отряд на твое спасение. За эти пару часов мы и подружились, Рауль. С этого дня мы стали неразлучны. Ты смог добиться от отца право на самостоятельные прогулки: «Как я смогу принимать в будущем важные политические решения, если за мной постоянно бегает целая толпа мамаш – квочек?» И Владыка согласился. У нас тогда хватило ума скрывать нашу дружбу. Хоть мы и были детьми, но понимали, что нам запретят общаться, если узнают, что сын правителя дружит с девочкой - катар, да еще и Потенциальной Девственницей. Нас самих тогда это абсолютно не смущало. Наоборот, были даже интересны наши различия. Тебя всегда удивляло, что я во время наших драк берегу свои длинные волосы от твоих цепких рук, пока я не объяснила, что если ты мне их повыдираешь, я могу умереть прямо сейчас, не дождавшись Обряда, где я должна буду их Ритуально Обрезать и передать их силу ему и его семье, для того чтобы наша страна процветала. Ты тогда сильно испугался, и с этого момента у нас как- то сами собой прекратились драки. И еще ты научил меня рисовать. Если бы об этом узнали, то меня точно выпороли бы плетками, несмотря на возможные повреждения моего тела. Ведь это преступление – творить катар строжайше запрещено, а рисование – это конечно- же творчество. Тебе же было плевать на все эти запреты. Когда ты увидел, что я из камушков пытаюсь воссоздать рисунок, ты молча приволок мне целую коробку своих карандашей и красок, и даже терпеливо показывал основы рисования. Уж тебя как раз наоборот - учили лучшие учителя, только тебя это мало интересовало. А потом ты мог долго сидеть у меня за спиной и смотреть, как я рисую.
Так вот, я о Твоих взглядах. Мне кажется, я помню их все, но один просто впечатался мне в душу. Это было почти три года назад, нам было тогда по тринадцать, ты стал уже помогать отцу во многих серьезных вопросах , поэтому видеться мы стали реже, но все равно ты выбирал малейшую возможность и бежал ко мне в Убежище. В тот день мы повздорили, то ли у тебя настроение было паршивое, то ли еще почему – то, но ты стал разговаривать со мной тоном господина- аристократа со своей катар. Я уже не помню, что я тебе сказала, но в результате ты, прокричав: «Как смеешь ты со мною так говорить?» сбил меня с ног и, не удержавшись, рухнул на меня. Сначала мы сердито таращились друг на друга, потом ,как всегда, расхохотались, уткнувшись друг другу в плечи. И тут я почувствовала, что что- то изменилось. Ты вдруг напрягся, потом, не поднимая головы, провел рукой по моим волосам, а твои губы жарко прикоснулись к моей шее. У меня застучало в висках и пересохли губы. Ты поднял голову и посмотрел мне в глаза. Этот взгляд я никогда не забуду. А затем ты стремительно вскочил, и даже не попрощавшись, вылетел из Убежища. После этого мы с тобой не виделись наедине. А еще через год умер твой отец. И теперь ты – Владыка. И глаза у тебя холодные –холодные, как на моем сегодняшнем портрете. А я – Девственница, уже даже не Потенциальная, а Утвержденная, и меньше чем через месяц я умру, Ритуально Обрезав волосы на Обряде. Умру, чтобы Ты и твоя страна жили.
Рауль.
Я сидел на заседании Совета, и чувствовал, что задыхаюсь. Задыхаюсь физически от запаха этих напыщенных стариков- советников, от их сладких духов и презрительных гримас, задыхаюсь морально от своего бессилия. Сегодня я должен подписать Указ о проведении праздника Летнего равноденствия. Приказ чисто формальный, потому что никому и в голову не придет, что я могу его не подписать. Приказ, чтобы узаконить твою смерть.
- Владыка, что – то не так? У нас все готово. Девственница физически здорова, прекрасно обучена передачи энергии во время Обряда. Да, она осталась у нас одна, всех остальных Потенциальных не стало во время последней эпидемии среди катар, но эта, Хвала Богам, мало с ними общалась и не была заражена, поэтому причин для беспокойства нет.
Действительно, нет причин беспокоится. Я чувствовал, что еще чуть- чуть и взорвусь. Конечно, она не заразилась, она же все время общалась со мной, а не с другими девочками. А после, когда мы перестали видеться, все время проводила в своем Убежище. В нашем Убежище. А вы, советники хреновы, не могли уберечь всех остальных Потенциальных. Если бы осталась еще хоть одна девушка, О Боги, разве я не был бы сейчас самым счастливым человеком. Когда прошел бы Обряд, ты бы уже не была Потенциальной Девственницей, я спрятал бы тебя от всех, и ты была бы только моя. Вообще, оставшихся Потенциальных после отбора и Утверждения, выгодно продают в другие страны, но что касается тебя, то кто бы мне посмел перечить в моем желании оставить тебя лишь для себя? А теперь, когда ты осталась одна, что мне делать? От Обряда зависит не только моя жизнь, а и жизнь моей матери, всей моей родни, и равновесия всей страны. Что мне делать?
- Владыка?- советники явно в замешательстве.- Что – то не так?
Неимоверными усилиями беру себя в руки и торопливо подписываю приказ. Все, назад пути нет. Меньше чем через месяц тебя не станет. И от необратимости этого, мне становиться физически плохо. Я вскакиваю, и не глядя ни на кого, выхожу из зала заседаний. Что- то жуткое рвется наружу, хочется либо кого- нибудь убить, либо завыть в голос прямо здесь, на глазах подданных и рабов. Но многолетняя выдержка срабатывает даже сейчас, и я ,не глядя по сторонам, спокойным шагом иду в сторону своих апартаментов, движением руки отослав эскорт. Многолетняя выдержка. Даже не жизнь политика научила меня ей, а именно отношение к тебе, Эрика. После того, последнего нашего свидания в Убежище, когда я осознал, что хочу тебя как женщину. Тебя – Потенциальную Девственницу, к которой нельзя даже прикоснуться без перчаток. Я тогда убежал как трус, как мальчишка. Но что я мог еще сделать? Я постарался сделать все, чтобы забыть тебя. Но чем разнузданнее и безумней жизнь я вел, тем больше я скучал по нашим встречам, нашему смеху, нашим разговорам ни о чем, и одновременно обо всем на свете. И самое страшное, никогда и ни с кем я не испытывал такого жгучего желания, которое ты вызывала одним своим взглядом, мимолетным движением, поворотом головы.
Потом я поймал себя на мысли, что заставляю всех своих женщин душиться одним запахом – полынь вперемешку с сиренью. Твоим запахом. Поймал себя на том, что специально выбираю для секса катар, а не аристократок, потому что у катар всегда длинные волосы, а аристократки предпочитают короткие прически. Твои волосы – это вообще моя слабость. Когда я вижу эти черные блестящие, доходящие тебе до колен локоны, которые ты согласно праву Девственницы носишь не заплетая, а лишь перехватив возле головы широкой лентой, у меня перехватывает дыхание, и я, старательно надев на лицо маску, иду совокупляться с очередной любовницей.
Задумавшись, я даже не заметил куда шел. И только остановившись перед входом в твое Убежище, осознал, куда меня принесли ноги. Вообще Убежище – это старая беседка на самом краю нашего дворцового сада, про которую уже никто не помнит. Она вся заросла диким виноградом, так что ее стало незаметно со стороны дворца. Это твое любимое место. Ты бы и жила здесь, если бы тебе позволили. Секунду поколебавшись, вхожу. Я стараюсь не шуметь, и в первые мгновения ты меня не замечаешь. Я любуюсь твоей пушистой макушкой, тонкими загорелыми руками, перепачканными красками чуткими пальцами. Не дыша, подхожу и заглядываю в твой рисунок. На меня смотрят мои же глаза. Ты стала настоящим мастером, Эрика. Но неужели я так на тебя смотрю? Неужели мой талант закрывать лицо маской Владыки, тоже доходит до совершенства? Почувствовав мое присутствие, ты мгновенно напрягаешься, вскидываешь на меня испуганные глаза, и тут же их потупив, без слов опускаешься на колени. Несколько секунд мы молчим , я от растерянности, ты, пытаясь оправиться от испуга. Потом ты протягиваешь мне прядь своих волос и маленькие ножницы, которые хранятся в кармане у всех катар, и говоришь:
- Накажи меня, господин. Я совершила преступление, нарисовав Ваш лик, и должна быть наказана.
Я молча смотрю на тебя. Все правильно. Ты предлагаешь мне самое распространенное наказание рабов. У провинившихся катар господин отрезает прядь волос, обрекая их на муки, пока не зарубцуются отрезанные кончики. И чем сильнее провинность, тем больше прядь отрезается. К тебе такое наказание никогда не применялось, ввиду того, что ты Девственница, и твои волосы слишком ценны, чтобы разменивать их на наказания, но ты обязана по закону все равно носить ножницы в кармашке платья.
Все правильно. Кроме того, что краски и карандаши тебе выдают по моему личному тайному распоряжению, и что в глубине души я чертовски доволен, что ты рисуешь Мой портрет, пусть даже в образе Владыки.
Я беру прядь твоих волос в руку, игнорируя ножницы. Так как головы ты так и не поднимаешь, не совладав с искушением, снимаю перчатку и пальцами глажу твои мягкие локоны, подношу их к губам, целую, зарываюсь в них лицом, и чувствую как напрягается все тело от привычного уже неудовлетворенного сексуального желания. Что же ты со мною делаешь, Эрика!
Эрика.
Я стою перед ним на коленях, с протянутыми ножницами и жду. Я почти хочу, чтобы он сделал мне больно. Ну отрежь хотя бы маленькую прядь, накажи меня, или просто ударь. Даже тогда ты будешь ближе ко мне, ты будешь хотя бы рассерженным господином, человеком, пусть с отрицательными, но эмоциями, а не красивой статуей Владыки. Ну же, Рауль. Я хочу увидеть твой огонь. Хочу увидеть, как вспыхивают золотые искорки в твоих ореховых глазах. Но ты молча держишь прядь моих волос. Я поднимаю голову и теряю дар речи. Ты прижимаешь мои волосы к своим губам и смотришь на меня взглядом, о котором я даже не смела просить Богов. Как это не парадоксально, но я чувствую всем телом твои губы, хотя они касаются только моих волос. Рауль, мне это не сниться? Какое то мгновение мы смотрим друг другу в глаза, говорим друг другу взглядами то, что давно хотели сказать, молим друг друга продлить эту минуту. Ты берешь себя в руки первым. Твоя рука с сожалением отпускает мои волосы, ты отворачиваешься и глухо говоришь
- Я пришел сказать тебе, что сегодня подписал Указ о праздновании Летнего равноденствия, Эрика.
Ты стоишь отвернувшись и сгорбившись, как столетний старец и как будто ожидаешь от меня удара в спину. Ты – Владыка, от меня – ничтожной катар. Я прикасаюсь губами к твоей освобожденной от перчатки ладони. Это конечно же неприемлемо, это грех, это позволительно только в качестве большой милости и ,естественно, к защищенной перчаткой руке. Но это выше меня и я согласна потом гореть в аду за это прикосновение.
- Я готова выполнить свое Предназначение. Не волнуйся, Владыка.
Ты дико смотришь на меня. Мне кажется, что вот сейчас ты меня точно ударишь, накричишь, Боги знают что сделаешь, но вдруг твой взгляд тухнет, ты поворачиваешься и стремительно выходишь.
Рауль.
Ты сильная, Эрика. Гораздо сильнее меня. Как ты можешь говорить так спокойно о дне, который нас разлучит навсегда. В принципе, тебе действительно легче. Ты уйдешь, а я останусь здесь один, жить с осознанием своего бессилия, сходить с ума от одиночества в переполненном народом дворце и каждую ночь, тщательно закрыв двери и окна, рыдать в подушку, как истеричная барышня. Я – Владыка, правитель государства, готов поменяться местами с ничтожным рабом, только чтобы ты не умирала, пусть даже мы не будем вместе, лишь бы я знал, что ты жива.
Прошла еще неделя. Каждая секунда приближала нас к роковому дню. Тем более дико мое отчаяние вырисовывалось на фоне всеобщего предвкушения праздника. Весь двор обсуждал фасоны нарядов, убранство залов и собственных карет. Везде царила радостная суета, катары бегали как заведенные, вычищая наш дворец до блеска. Ты тоже была оживлена, даже весела, тебе шили Ритуальное платье, каждый вечер ты проводила в Храме, настраиваясь на Обряд. В общем, все были веселы и счастливы, и только я ходил мрачнее тучи и чувствовал себя как единственный нормальный среди душевнобольных.
И вот наступил предпраздничный день. Все было готово для праздника – все довольны, дворец вычищен, ритуальная площадка построена. А я дошел до последней точки отчаяния. Я знал, что не усну в эту ночь. Интересно, ты спишь?
Я лежал и смотрел в потолок. Я всегда считал себя сильным. Даже в детстве. Не говоря уже о последних годах. Я слышал о себе, что я умный политик, жесткий справедливый правитель, меня уважают и боятся. Почему я сейчас ничего не могу решить, почему я плыву по течению, может решения просто не существует?
Тихо отворяется дверь, и входишь ты. У меня уже начались галлюцинации? На тебе длинное белое платье, волосы укрывают твои плечи пушистым черным плащом. Ты смотришь на меня жарко, дерзко, вызывающе. Есть в тебе сейчас и та хорошо знакомая мне бесшабашная девчонка, и незнакомая, но такая соблазнительная и соблазняющая женщина. И только где –то в уголках глаз прячется неуверенность – а вдруг я тебя сейчас прогоню? Но я только чуть приподнимаюсь и молча смотрю на тебя.
- Рауль, можно я немного побуду с тобой? Это даст мне силы для завтрашнего Обряда.
Я вскакиваю и крепко – крепко обнимаю тебя. Родную, любимую, бесконечно желанную. Как же я соскучился по тебе. Ты прерывисто вздыхаешь, уютно устраивая свою макушку у меня на плече. Я тут же напрягаюсь. Черт, нет, прочь все желания, все равно это невозможно, но я хотя бы смогу говорить с тобой как раньше, видеть твою улыбку, наслаждаться уже самим фактом твоего присутствия рядом со мной. Но ты чувствуешь смену моего настроения. Отстраняешься, и я вижу твою улыбку.
-Рауль, если ты позволишь? – ты мягко толкаешь меня на кровать.
От неожиданности я падаю, и непонимающе смотрю на тебя. Вообще рядом с тобой я все время чувствую себя идиотом. Это нормально?
Ты одним движением развязываешь тонкие тесемки на своих плечах, и платье опускается к твоим ногам, а я забываю, что надо дышать. Ты сошла с ума, Эрика? Я ведь сейчас забуду обо всем- о своем долге, о своей стране, о божественном проклятии и возьму тебя прямо сейчас, и пусть весь мир катиться к черту. А может так и лучше? Может это и есть то правильное решение, тот единственно возможный выход?
Но ты, не приближаясь ко мне, берешь со столика мои белые кожаные перчатки и одеваешь их.
- Мне нельзя касаться тебя руками, но нигде в Святых книгах не сказано, что нельзя прикасаться губами и прочими частями тела, я специально за последнюю неделю перечитала всю храмовую литературу по правилам Обряда – ты улыбаешься – Мы ведь сохраним мою девственность? Сможем удержаться?
Я как болван лежу и гляжу на тебя испуганными глазами. Сказать, что я изумлен, это просто не сказать ничего.
Удовлетворившись моим молчанием, ты подходишь ближе и склоняешься надо мной. Твои волосы тяжелой волной падают на меня, и меня обдает теплом твоего тела, от твоего запаха начинает кружиться голова. До меня наконец доходит, что это не сон, не шутка, это то счастье, о котором я даже не смел мечтать. Я судорожно провожу руками по твоим волосам, обвожу контур твоего точеного лица, трогаю пальцем теплые губы. Ты мне улыбаешься и склонившись, начинаешь целовать мою шею, мою грудь, спускаясь все ниже и ниже. Говорят, что после смерти нас ждет Рай, и всевозможные радости на Небе. Не знаю, что могут предложить Боги, что может сравниться с ощущением той радости, того полета, что подарили мне твои губы, твои руки в моих перчатках, твои волосы, скользящие по моему животу. Ты целовала каждую клеточку моего тела, изучала так, если бы назавтра собиралась вылепить мою скульптуру в полный рост. Назавтра. Если бы оно было бы у нас – это Завтра! Мой крик слышен был наверно на весь дворец, я до сих пор удивляюсь, как к нам в тот момент не ворвалась стража. Потом я смотрел на тебя шальными от счастья глазами, а ты улыбалась и облизывала губы розовым язычком. Вот чертовка!
Я быстрым движением опрокинул тебя на кровать. В твоих глазах появилась настороженность.
- Рауль… Ко мне нельзя прикасаться… и губами тоже.
Я наклонился к тебе близко – близко, так что прикоснулся к кончику твоего носа. В твоих серых глазах бродило желание вперемешку с неуверенностью.
Я стянул с тебя свои перчатки и надел их
- А кто сказал, что я буду к тебе прикасаться?
Эрика.
Я чувствовала тепло его рук даже через плотную кожу перчаток. Он долго гладил мое лицо, потом его руки спустились ко мне на грудь, исследовали каждую округлость, каждую впадинку на животе и опустились ниже. Я кричала как последняя потаскушка, я просила его не останавливаться, я металась по подушке и кусала губы. Я не знаю, сколько продолжалось это безумие, наверное, несколько часов. Потом мы лежали обнявшись. Он окутал нас моими волосами и зарылся в них лицом. За окнами начало светать.
- Мне пора.
Мы долго – долго смотрели друг другу в глаза.
- Я не отпущу тебя. Пусть все катится к черту!
- Ты же знаешь, что это невозможно. Ты сам не простишь потом ни себя, ни меня.
- Рауль…
Ты утыкаешься опять мне в волосы, и твои плечи начинают трястись. Я не сразу понимаю, что ты плачешь. Я никогда не видела тебя плачущим. Даже в детстве.
Я глажу твои волосы, твои плечи - уже без страсти, а с дружеским участием. Вот странно, ведь это я сегодня умру, а утешаю почему – то я тебя, а не наоборот. Может потому что я знаю, что по другому нельзя, а ты все еще во что – то веришь, надеешься? Ты не представляешь, какой дорогой подарок ты подарил мне сегодня ночью. Умирать, зная, что ты меня любишь, и что окончанием своей жизни я продлеваю твою – это кардинально отличается от смерти по обязанности, просто для абстрактного Владыки.
Я осторожно освобождаюсь от твоих объятий. За окном уже совсем светло.
- Мне пора.
Перед Обрядом мне приносят питье.
- Это передал тебе Владыка. После этого питья ты не будешь чувствовать боли во время Ритуала. – холодно говорит храмовик.
По его лицу я вижу, что что – то не так.
- Это питье дается всем Девственницам?
- Нет, оно ослабляет передачу Энергии. Но такова воля Владыки.
Я отказываюсь от питья.
Рауль.
Я не знал, выдержу ли я Обряд. Я просидел весь ритуал с каменным лицом, смотря на происходящее на площадке. После того как волосы были отрезаны и воздух содрогнулся от силы Энергии, которая заструилась вокруг, впитываясь в землю, в меня, во всех нас –Аристократов, я встал и ,шатаясь, пошел к площадке. Никто не посмел меня остановить. Эрика уже тихо опустилась на площадку, глаза ее были закрыты, лицо искажено страданием.
- Она отказалась от питья. – прошептал мне храмовик. – Очень сильная передача получилась. Таких раньше не было. Благословенно Ваше правление, Владыка.
Я не знаю, как я его не убил в тот момент. Я поднял ее легкое тело и понес в Усыпальницу.
Я чувствовал себя упырем, ничтожеством, пиявкой, высосавшей ее жизнь.
О, Боги, неужели наша любовь недостойна того, чтобы вы поменяли этот мир ради нее?
Эпилог.
Спустя месяц Рауль женился на очаровательной Лидии, аристократке из соседней страны.
Его земли действительно начали процветать после Дня летнего равноденствия, тем более, что Владыка, перестав вести весьма вольный образ жизни, с головой погрузился в работу.
Дела в стране шли замечательно, и глядя на серьезного собранного сына, начала радоваться и госпожа Симона. Тем более, что Лидия уже ждала своего первенца.
Наследник родился в срок, крепеньким и здоровым. Был большой праздник, народ искренне радовался процветанию в семье Владыки.
Тело Рауля нашли через три дня после рождения наследника в старой, заросшей виноградом беседке в конце дворцового сада. Он вскрыл себе вены. Его руки и грудь обвивали черные блестящие локоны.