Небольшой на углу пекарни
Женщине лет сорока, свежей и пышной,
Как хлеб с лотка, джентльмен раздвигает ставни,
Стоя в брюках на бритом в росе газоне.
Резонно допуская возможность их давней связи
(Близость неуловимых черт и возраста
Дают основу таких фантазий),
Пропускаю мимо их диалог,
Имеющий смысл, но не имеющий строк.
Смотрю на предметы Азии
В витрине. Выскальзывая вовне
Полок ее и стекол, драконы и Будды мерцают красным,
Воплощая собой торжество пластмассы,
Тираж культуры, ставшей средним
Между верой и мясом. Одев последнее
В шелк и шерсть, прикрываясь зонтом,
Силуэты, движущиеся в волне
Тумана – понуры и плоски. И как во сне
Привычной тряпью фактуры
Лишенные, составляют с домами картины Босха.
Приглушенные крики, завязнув в камне,
Чередуют секунды и пятна света,
Света, залитого под прямым углом
В стены, где вытеснены окном
В карнизы и рамы вены
Того же камня. За выгнувшимся столом
Сидят молодые семейства, просто пары,
Старый чудак, отзывающийся на скрежет
Дверей, позабывший имя,
Наравне с предрассветной дрожью,
Шарящий пальцами в складках кожи,
Оживает на время тоже.
Лишенная лиц, идея любви,
Воплощенная просто – в движении, или
В воображении, припухшем от влаги –
В спальнях, библиотечной бумаге, снах,
Цепляющаяся за фонари, рукава сорочек,
Взгляды, вызывает секундный страх,
Присутствует в каждом шаге.