Но вот его как будто что-то встревожило. Голубь застыл на месте и вдруг, быстро повернувшись к окну, уставился прямо на меня перламутровыми пуговицами глаз, словно уличая в излишнем любопытстве. Это беззастенчивое разглядывание в упор продолжалось довольно долго - минуту или две, так что мне даже стало немного не по себе. Хотя взгляд птицы не выражал ровным счетом ничего, я - уж не знаю почему - вообразил, что голубь взирает на меня с нескрываемым изумлением, почти что с презрением. Так дети в палеонтологическом музее рассматривают макет какого-нибудь тираннозавра или мастодонта. Чем-то подобным я, наверно, представлялся сейчас и этой птахе - до нелепого большой и неуклюжий, совершенно лишенный оперения, без крыльев, без хвоста - одним словом, урод.
Сообразив вдруг, что приписываю голубю свои собственные мысли, я невольно усмехнулся. Тоже мне, Вольф Мессинг нашелся! И взбредет же такое в голову!.. Ну, чего уставился, дурачина? Кыш отсюда! Лети!
Я легонько постучал ногтем по стеклу, заставив моего пернатого визави в испуге перепорхнуть на крышу соседнего здания. Все, полюбовались на птичек, довольно! Вернемся к нашим баранам.
Передо мной на столе лежал очередной девственно чистый лист бумаги. Напротив, поверх стопки альбомов, красовался предмет, который мне предстояло на нем запечатлеть - огромный горчичного цвета дырокол, напоминающий неестественных размеров вставную челюсть. К серийному производству этого не слишком привлекательного на вид изделия наш завод приступил на прошлой неделе, и мне, как штатному художнику, необходимо было придумать для него подходящую рекламу.
Работа почему-то не клеилась. Сначала я изобразил дырокол пробивающим лист с изображением эмблемы завода. Но это выглядело слишком уж тривиально. Тогда, немного подумав, я решил прибегнуть к способу пооригинальней, а именно - придать изделию сходство с каким-нибудь животным (благо, его внешний вид как нельзя более располагал к этому). Я пририсовал дыроколу два круглых выпуклых глаза, наградил рядами острых зубов, и у меня получилась крокодилья морда. Однако это была не та грустно-умильная морда крокодила Гены из одноименного мультфильма, которого любят поголовно все дети за умение в любую - даже дождливую - погоду классно наяривать на гармошке, а нечто совершенно противоположное - злое, уродливое и кровожадное. Нет, такая реклама будет не привлекать, а скорей отпугивать покупателя.
Прикинув так и эдак, я переделал крокодила в медведя, но и медведь на моем рисунке тоже получился какой-то уж больно агрессивный. Минут двадцать, если не больше, я промучился над тем, чтобы сделать его хоть немного добрее, а когда мне это вроде бы удалось, к немалой своей досаде обнаружил, что теперь мой медведь утратил даже отдаленное сходство с дыроколом. Нет, все! К черту! На сегодня хватит!
Широким движением руки я сгреб все испорченные листы в корзину из-под мусора и не без труда выбрался из-за стола - размять онемевшие от долгого сидения члены.
К сожалению, размеры отведенного мне жизненного пространства, с одной стороны ограниченного кульманами, а с другой - тремя поставленными буквой «г» столами, не располагали для длительных прогулок. Уже через минуту я поймал себя на мысли, что для того чтобы не задеть ничего на своем пути туда и обратно, волей-неволей вынужден повторять движения танцующего брейк. Тогда я снова уселся на стул и от нечего делать еще раз обежал глазами мою мини-студию, как мысленно окрестил этот отведенный мне Маляновым угол отдела.
Еще совсем недавно, ничейный, донельзя захламленный старыми чертежами и поломанной мебелью, он являл собой довольно неприглядное зрелище. Однако на мои настойчивые просьбы отдать его в полное мое распоряжение шеф поначалу отвечал уклончиво. Пугало его то, что наши женщины давно уже устроили для себя в этом углу что-то вроде гримуборной, куда по десять раз на дню забегали подкраситься и поправить интимные части своего туалета, а идти против женщин - это сами понимаете…
И все-таки шефу пришлось-таки поступить наперекор их желаниям. Кто-то (ей-богу, не я) пустил по заводу слушок, что со дня на день у нас ожидается какая-то санитарная комиссия с проверкой, и это решило исход дела в мою пользу. Помню, в тот день Малянов вызвал меня к себе и поставил условие: облюбованный мной угол уже сегодня может стать моим, если я своими силами и в как можно более короткий срок берусь привести его в божеский вид. Ни на что другое я собственно, не рассчитывал, поэтому с радостью принял это предложение.
Ох, и намучился я тогда, в одиночку перетаскивая в подвал весь этот хлам, пролежавший здесь, наверно, не один год, да еще ловя на себе осуждающие взгляды женской половины отдела. Зато как же я потом злорадствовал, когда выяснилось, что слух о прибытии на завод санитарной комиссии оказался-таки ложным. А как был возмущен Малянов - этого даже словами не передать.
Впрочем, все это давно позади. Теперь я прочно обосновался на новом месте и съезжать отсюда пока что не собираюсь. Для пущей внушительности я придал своему углу сходство с мастерской художника, о которой когда-то мечтал, сразу вызвав этим интерес у всех сотрудников отдела. На стенах я развесил некоторые из своих наиболее удачных институтских работ (в основном натюрморты), по соседству - репродукции великих, вырезанные из журналов «Искусство» и «Огонек» - Босха, Ван Гога, Модельяни, Сальвадора Дали. На столах и под столами в строгом порядке расположил коробки с красками, наборы карандашей, плакатных перьев, пузырьки с тушью, стопки ватманских листов, доски для будущих планшетов и т.д. и т.п. - все это с таким расчетом, чтобы каждый входящий сюда сразу видел, что имеет дело с настоящим художником.
Эти последние, кстати, не заставили себя долго ждать. Только в первую неделю после моего переселения у меня под разными предлогами успели перебывать почти все мои сослуживцы. В первую очередь это, конечно, были женщины, которые продолжали забегать сюда просто по привычке, всякий раз мило конфузясь от своей ошибки, и, чтоб как-то скрыть конфуз, тут же заводили со мной какой-нибудь отвлеченный разговор об искусстве, бросая при этом любопытные взгляды по сторонам. Иногда захаживали ко мне и мужчины. Эти по большей части молчали, оглядывая исподлобья мои владения, и лишь изредка позволяли себе какие-нибудь замечания - как правило, совершенно идиотские - по поводу той или иной картины.
Больше чем уверен, что все они - и женщины, и мужчины - видели во мне человека не от мира сего, попросту говоря, чудака, поглощенного исключительно своим творчеством (если, конечно, можно было назвать творчеством то, чем я сейчас занимался) и никого и ничего вокруг себя не замечающего. Я как мог старался поддерживать их в этом мнении, прекрасно понимая, что мало похож на созданный ими образ, что это лишь роль, которую мне приходится играть вот уже почти год, с того самого дня, когда впервые начал здесь работать. Не знаю, насколько хорошо удавалась мне эта роль, но то, что, во-первых, она почти всегда помогала мне найти верный тон в общении с коллегами, а во-вторых, избавляла от необходимости общаться с людьми, мне совершенно не интересными, уже явно говорило в ее пользу.
Впрочем, будучи по натуре человеком малообщительным, всему этому я предпочитал просто одиночество. Собственно, этим и было вызвано мое несколько опрометчивое решение с прежнего моего места, где, как мне казалось, я был у всех на виду, перебраться в самый дальний угол отдела, подальше от любопытных глаз.
Но этой моей розовой мечте так и не суждено было претвориться в действительность. И виной тому были не только сослуживцы, вдруг ни с того ни с сего проявившие такой живейший интерес к моей особе.
Примерно с месяц тому назад в мою мини-студию в сопровождении Малянова явился некий молодой человек. Выглядел он довольно презабавно: длинный как жердь, с непропорционально маленькой головенкой на худой страусиной шее, казавшейся еще меньше из-за модной короткой стрижки и огромных локаторообразных ушей, и с такими же непомерно длинными руками и ногами. Узкие, слегка косящие глазки вновьприбывшего смотрели пытливо и настороженно, но на губах играла наглая самоуверенная ухмылка. Звали молодого человека Федя Скворцов, и шеф представил его как моего будущего помощника, который мне, оказывается, уже давно требуется. Для меня это, понятное дело, было полнейшей неожиданностью, поскольку ни о каком помощнике я никогда даже не заикался Малянову - ну, может, за исключением единственного случая, когда шеф поручил мне в трехдневный срок оформить восемь стендов для выставки. Тогда я, помнится, позволил себе в его присутствии некоторые высказывания - и далеко не в мирном тоне - по поводу объема работы и отведенного для этого времени, но все это, как я полагал до настоящего момента, уже давно забыто и быльем поросло. Малянов, как выяснилось, придерживался на сей счет иной точки зрения, о чем мне тут же и намекнул, предупредив таким образом все мои возражения, после чего с победным видом подвел черту, а мне оставалось только разводить руками. Так в моих и без того не слишком вместительных апартаментах появился еще один жилец, после чего шеф, по-видимому, мог считать себя полностью отомщенным за когда-то допущенный промах.
Позже я узнал, что Федя, оказывается, был сыном одной давней приятельницы Малянова, его школьной любви, тоже, кстати, работающей на нашем заводе, только в другом отделе. Десятилетку он окончил кое-как, в вуз, естественно, не поступил, а так как с детства не привык обременять себя физическим трудом, уговорил свою сердобольную мамашу устроить его в место почище. Та, не долго думая, тут же побежала за советом к бывшему своему однокласснику - ныне начальнику большого отдела. Малянов, по старой дружбе, не мог, конечно, отказать ей в ее нижайшей просьбе и, «откопав» где-то еще одну штатную единицу, устроил сыночка в свой отдел каким-то там младшим техслужащим (читай помощником художника), устроил, правда, на птичьих правах, пока тому не придет срок отправляться в армию.
Надо заметить, это последнее обстоятельство меня особенно радовало, так как с Федей Скворцовым мы не поладили чуть ли не с первого дня знакомства. Дело было даже не в том, что мой новый подопечный, как очень скоро выяснилось, не испытывал ни малейшей тяги к рисованию и всех его способностей хватало только на то, чтобы иногда стружить мне карандаши да с горем пополам натягивать лист ватмана на планшет. С этим еще как-то можно было мириться. Много больше неприятностей мне доставляло полнейшее несоответствие наших с Федей взглядов на жизнь, чьи интересы сводились, как правило, лишь к модным «шмоткам» и тупым молодежным комедиям типа «Американского пирога» и «Муравьев в штанах». Помнится, поначалу я еще как-то пытался влиять на своего помощника, но все мои попытки неизменно натыкались на стену непонимания и какого-то высокомерного презрения с его стороны. Тогда я махнул на него рукой, раз и навсегда сделав для себя вывод, что учитель из меня никудышный. Федя тоже, видимо, сделал кой-какие выводы из наших душеспасительных бесед. В общем, как и следовало ожидать, все кончилось тем, что мы с ним стали потихоньку ненавидеть друг друга, сохраняя, впрочем, видимость добрососедских отношений.
К счастью, последнее время Федя взял себе за правило под разными благовидными предлогами надолго исчезать из отдела. Чем он на самом деле занимался, одному Богу известно. Меня это как-то мало волновало. Главное - теперь он не так часто маячил у меня перед глазами.
Вот и сегодня с утра мой помощник снова куда-то исчез (лечить зубы, как он объяснил перед уходом), оставив меня в гордом одиночестве корпеть над заказанной накануне рекламной брошюрой…
Я посмотрел на часы. До вожделенного перерыва оставалось еще целых двадцать минут. О, как долго тянется время! Если б хоть можно было, пользуясь прикрытием кульманов, закурить, но об этом даже не мечтай: у женщин нашего отдела очень острый нюх. И кульманы не помогут. Двух затяжек не успеешь сделать, как тут же услышишь чей-нибудь возмущенный возглас за три стола от себя: «Эй, кто это там курит в отделе? Дышать невозможно! Неужели до перерыва нельзя потерпеть!» Ну почему же нельзя? Можно, конечно. Что я, собственно, и делаю.
Вновь устремляю тоскующий взгляд к окну, стараясь разглядеть на крыше соседнего здания давешнего голубя. Но его давно и след простыл. Везет ему, бедолаге! Летает, где хочет, никто ему не указ. А тут сиди как проклятый за этим столом, считай минуты до перерыва. Ску-учно!
Я откинулся на спинку стула, потянувшись до ломоты в костях. Как вдруг - СО МНОЙ ЧТО-ТО ПРОИЗОШЛО. Я даже не сразу понял, ЧТО именно. Сначала в моей голове возник какой-то странный шелестящий звук, слегка напоминающий тот, что бывает при появлении помех на экране телевизора. Потом внутри меня что-то громко щелкнуло, и я стал стремительно проваливаться куда-то. Ощущение полета было настолько реальным, что в первую минуту у меня даже зарябило в глазах.
Но вот все прекратилось так же внезапно, как началось. Осталось только легкое головокружение и… еще что-то, чему я не мог пока дать ясного определения. Какое-то необычное волнующее состояние, словно ты смотришь на все сквозь стекла небывалой мощности, рассчитанные чуть ли не на слепых. Предметы вокруг приобрели более четкие очертания, стали ярче, выпуклей, и моя мини-студия воспринималась мной теперь словно в другом ракурсе. Однако самым странным было то, что сейчас творилось внутри меня. В моей голове - я ясно это чувствовал - копошились (да, именно копошились, то приближаясь, то отступая на задний план) КАКИЕ-ТО СОВЕРШЕННО ПОСТОРОННИЕ ЗВУКИ. В том, что эти ЗВУКИ были посторонними, то есть пришедшими откуда-то извне, у меня не возникло ни малейшего сомнения. Я знал это так же точно, как то, что меня зовут Сергей Лютиков. Но вот что это были за звуки, откуда они пришли и почему - на эти вопросы я пока не мог ответить. Попытался определить, на что они, собственно, похожи - и тоже безрезультатно. На потрескивание разрядов, когда крутишь ручку настройки в радиоприемнике? Вроде бы, нет. На скрип, который получается при елозении тряпки по стеклу? Не совсем. А может, это человеческие голоса, но звучащие как-то тихо и невнятно, словно через невидимую преграду?..
Я так и не успел додумать эту мысль, потому что в следующую минуту кто-то случайно (или нарочно) толкнул стул, на котором я полулежал - в голове моей при этом опять что-то громко щелкнуло, словно отключаясь, - и я, недовольно подняв глаза, увидел над собой ухмыляющуюся физиономию Федьки Скворцова.
- Извини, начальник, не хотел.
Вихляющей походкой он проследовал к своему любимому месту в углу студии, уселся там, закинув ногу на ногу, продолжая так же идиотски ухмыляться. У меня чесались руки бросить в него чем-нибудь тяжелым. И дернул же его черт явиться так невовремя!
- Сколько раз я тебе говорил, не называй меня начальником! - я постарался вложить в свой голос всю накопившуюся против Федьки злость.
- Да ладно тебе, не обижайся…
С самого начала мы с ним договорились, что, несмотря на разницу в возрасте, будем обращаться друг к другу только на «ты» и только по имени. Терпеть не могу всякой «официальщины», да и не настолько я был старше, чтобы требовать от Федьки называть себя по отчеству и выкать. Однако мой помощник - из чувства протеста, не иначе - нашел-таки способ хоть иногда в разговоре со мной подчеркнуть разность в нашем положении, к месту и не к месту вклинивая в него свое уничижительное «начальник».
Я выдержал паузу, чтобы взять себя в руки.
- Ну как, вылечил зубы?
- Не-а. Там очередь, да и не болит уже, - та же наглая ухмылка и не тени смущения.
- Слушай, а ты случаем не врешь?
- Да что ты! Меня утром так прихватило - думал, до работы не дойду!
- Ладно, будем считать, что я тебе поверил.
- Да не, я правда… - идиотская улыбка, наконец, сползает с его физиономии, уступая место растерянности.
Но я неумолим:
- Сказано тебе - ладно. Не оправдывайся.
Я отворачиваюсь от него с победным видом. Я ликую в душе.
Но тут происходит нечто из ряда вон выходящее. Я слышу, как голос Федьки за моей спиной довольно явственно произносит:
- Вот, блин, зануда! Тоже мне, начальничек выискался! Видали мы таких! Всего лет на десять старше, а туда же, строит из себя!
Я глаза вытаращил от неожиданности. Вот это да! Никогда еще Федька не позволял себе вслух подобных высказываний. Неужели наши отношения уже достигли той критической точки, когда долго скрываемая враждебность начинает вдруг сама собой выплескиваться наружу?
Однако, как бы там ни было, я должен ответить на брошенную мне перчатку. Медленно - очень медленно (главное в нашем деле - не суетиться) - я поворачиваюсь к Федьке.
- Ты что-то сказал? - в голосе моем еще нет угрозы - только как бы легкое недоумение. Но внутренне я уже готов к бою.
Поведение Федьки меня несколько озадачивает. Он сидит как ни в чем не бывало и, глядя куда-то в потолок, самозабвенно ковыряет пальцем в носу. Ну и выдержка у парня! Может, просто подойти и сунуть ему пару раз? Да нет, как-то несолидно. Скажут потом: мол, связался с младенцем. И вообще, не мой это метод.
- Эй, ты слышишь? Я к тебе обращаюсь, - голос мой по-прежнему звучит спокойно, хотя внутри меня все так и кипит.
- А? Что? - Федька прервал на минуту свое занятие, уставившись на меня недоуменным взглядом. Кажется, он действительно не расслышал моего вопроса.
- По-моему, ты сейчас что-то сказал.
- Я? Ничего я не говорил.
- Да как же не говорил, когда я только что…
Я осекся на полуслове, озаренный внезапной догадкой. Нет, не настолько еще мой напарник обнаглел, чтобы высказывать в лицо все, что он обо мне думает. Он действительно ничего не говорил. Он просто это ПОДУМАЛ. Он ПОДУМАЛ, а я УСЛЫШАЛ то, что он ПОДУМАЛ. Я осознал это в полной мере, потому что вдруг разом вспомнил все предшествующие этому ощущения. Вспомнил, как снова что-то щелкнуло в моей голове, потом мне показалось, что я опять куда-то проваливаюсь, и только после этого я услышал… нет, не услышал, а скорее почувствовал… Даже не знаю, как лучше сказать. Все произошло настолько быстро, что я не успел сообразить что к чему.
Так вот, значит, чем объясняется мое странное состояние. Я УМЕЮ ЧИТАТЬ МЫСЛИ. Невероятно, как говорится, но факт. Однако же, откуда возник во мне этот дар? Отчего он, в конце концов, возник? Ведь никогда раньше я не замечал за собой подобного…
Кто-то опять с силой толкнул мой стул. Я чертыхнулся про себя. Конечно, это снова был Федька, на этот раз протискивающийся к выходу.
- Перерыв, начальник. Ты что, не слышишь?
- Я ведь уже говорил тебе, кажется, - не называй меня начальником!
Но сутулая, с далеко выпирающими лопатками спина моего подопечного уже скрылась за кульманом.