Te quiero (Лирика / стихи о любви)

«Ну что в них может быть, кроме денег?! Ни «бе», ни «ме», - думал он, нервно сбегая по лестнице, - о чем с ними разговаривать? - ведь  тупые, как пробки, и учатся за бабло. Противно.» Он даже не заметил, что уже в курилке на первом вместо второго этажа. «Бабло» он в каком-то смысле даже немного презирал. Блестящий во всех отношениях, он столько вложил в себя, что этот блеск в самом деле затмевал некоторые не слишком приятные, но и не столь важные вещи, как временная финансовая напряжёнка. Жадным он никогда не был, и эта дурочка всегда могла, гуляя с ним, со всей своей непосредственностью ребенка показывать пальчиком на все, чего ей хотелось. Нет,  Лерка не пылесос, она просто милая, очаровательная дурочка. На деньги ее вообще не возьмешь. Любит писать сказки и плести феньки из бисера, которые потом дарит подругам. Запоем читает какие-то толстенные немецкие и испанские книжки (скукотища какаа-а-а-я…). Они одним видом вызывали у него зевоту. Лингвист, - профессиональные издержки. Но именно такая и была ему нужна.        Рядом с ней он не мог не чувствовать себя богом. Он, который всего добился сам и все может, по которому томится красный диплом самого престижного факультета и золото европейского чемпионата по синхронным прыжкам в воду. До этого чемпионата оставалось полгода, он бросил на него все силы. Помимо своих фигур несомненно высшего пилотажа, которые он крутил за краткий миг полета в бирюзовую гладь (только бы Арсюха номер не испортил!) он отточил английский до такой степени, что становилось удивительным, зачем Лерку этому будут учить целых пять лет. Он уверено шагал к своим победам, развернув широкие красивые плечи пловца, в предвкушении своего будущего. Шагал к нему, пока Арсен Ахвердян, его пара в синхронке, зависал по ночным клубам и крутился, продавая аудио-CD (он явно будущим чемпионом себя не чувствовал, и  укреплял тыл, хотя лучше бы он делал это в спортзале!), пока Лерка плела свои бисерные шедевры, пока… пока он не услышал смех, заливистый и душевный, почти мальчишеский. В этом смехе было столько счастья, что он обернулся. На четвертом этаже у окна, среди кучи народа он увидел как Лера рассказывала что-то на испанском чернявому пацану небольшого росточка с профессиональным фотоаппаратом на шее, похожему на цыгана Яшку из «Неуловимых». Он смеялся, отвечая ей быстрыми-быстрыми фразами, а потом он снял фотоаппарат, не церемонясь, взял Лерку на руки и посадил на подоконник. Щелкнул несколько раз в разных ракурсах, с улыбкой и без, и обняв, стащил ее оттуда, по ходу не без удовольствия окунув свое лицо в ее распущенные волосы. Его улыбка, белозубая, широкая – единственное, что его украшало – говорила о том, что весь прочий мир для них сейчас лишний.
Он не подошел к Лерке. Ему было даже жаль ее, потому что дура. Чего ей не хватало, какой экзотики? Что в этом парне, еле-еле говорящем по-русски, есть такого?
На минуту все его головокружительное будущее показалось ему полной ерундой. Без Леркиных сказок – дедушка Ганс Христиан отдыхает… Без ее глупостей, в конце концов.
Если дать ему по морде, этому ее цыганёнку, ничего не решишь. «Выкраду вместе с забором…» Она не вернется. И тут план, такой очевидный, хотя при этом, может, авантюрный и глупый, со всей ясностью встал перед глазами. Здесь, в курилке, стояла большая компания, стрекочущая по-испански – в основном девушки.
Он выбрал самую маленькую, она была немного симпатичнее остальных, как ему сначала  показалось. Они ему абсолютно не нравились. Эта еще ничего, только растрепанная слегка и лифчик зря не носит, не девочка зеленая все-таки. Они пошли в столовую. Он тоже решил спуститься. Удачное место. Девушка улыбаясь сказала, что не надо по-английски, она хорошо понимает по-русски. Ей очень нравится Россия. А сама она с Кубы. И зовут ее Инес. Улыбка ее была один в один похожей на улыбку Леркиного фотографа.
За что она может любить Россию? Может, за то, что их тут на каждом шагу называют мартышками? Инес и все ее подруги, среди которых ни одна не была негритянкой или даже мулаткой, разговаривали с такими ужимками и жестикуляцией, что ассоциация с обезьянкой все равно появлялась волей-неволей. В общем, он не слушал всю эту чушь, а просто повел ее гулять. Вечером зашли в бар. Сначала она не без опаски спрашивала, зачем он так много пьет. Он едва не нагрубил ей, но вовремя сдержался. Чтобы не расстраиваться, она пошла танцевать, потому что поставили какую-то их мелодию. Он вышел на несколько минут на свежий воздух и купил в аптеке напротив таблеток, снимающих похмелье. Пока не поздно. А ее маленькие ножки с врожденной ловкостью выделывали ча-чу по всему танцполу. Когда он вернулся, она подошла к стойке, где он сидел на высоком стуле, и положив руки ему на колени, спросила:
- А куда ты ушел? Я хотела станцевать это для тебя.
Ее большие черные глаза проникали в душу, ему этого не хотелось.
- Может, тебе плохо?
- Нет, с тобой - хорошо, - соврал он.
Инес выпила стакан свежего апельсинового сока, и они ушли.
В общежитии было грязно и накурено. У нее в комнате горел свет. Она что-то говорила на прощание, по привычке размахивая руками.
Не помня себя, он сжал до боли ее хорошенькие смуглые ручки, и пока она не прочитала на его лице бешенства, закрыл глаза и подумал: что я с ней делаю? Она решит, что я зверюга, маньяк,- нет… Отпустив ее руки, он притянул Инес к себе и поцеловал. Кубинка опустила свои густые ресницы, лаская его, отдавая маленькое тельце водовороту своего чувства. Почему, за что она была с ним нежной? Ему казалось, что пьяный приступ ненависти ко всему и вся трудно перепутать со страстью. Но ей нравилась Россия. А она понравилась русскому, причем, наверное, даже и не мечтала об этом: красивый, сильный, умный... только подонок, а так ничего, - подумал он, непроизвольно гладя ее узкую спинку под зеленой коротенькой футболкой.
- Прости, Инка, - сказал он перед уходом.
Она не возражала против русского варианта своего имени. Только поинтересовалась:
- А за что?
- За то, что напился. Я приду к тебе завтра.
  На следующий день вместо растрепанных кудрей у нее была красивая прическа, лежавшая сзади очаровательными волнами, одета она была вполне аутентично: в коротенькое белое, в крупные маки платьице, заканчивающееся гуляющей по ветру оборкой. Образ завершали серьги колечками и браслеты – аж несколько штук. Не золото, конечно, так – побрякушки. Но смотрелась она убойно. Она даже «подросла» в крошечных, но высоких башмаках  Красной Шапочки, утыканных блестящими кнопочками. Все на его взгляд кричало, но это было как раз то, что нужно.
  Когда они шли мимо, обнявшись, Лерке стало нехорошо, и это было видно несмотря на то, что она всеми силами пыталась это скрыть. Ну, сама вляпалась. Это была отнюдь не месть, а просто демонстрация того, что вернуться будет некуда. Ему было наплевать, что для нее значит ее приятель. Можно было простить ей, что она позволяла ему выделывать с ней все, что вздумается, при всем честном народе. Но это потом, когда-нибудь. А пока они с Инес шли, производя на всех впечатление счастливой пары, глядя друг другу в глаза с таким обожанием, что искры сыпались.
Лера не позвонила, ничего не захотела объяснять. Да и объяснять, собственно было нечего. Рвать ее душу было больше ни к чему. Он не оставлял Инес телефона, ничего не обещал, и он спокойно отправился тренироваться, а потом, к большому удивлению Арсена, пошел с ним в «Атлантик», но пить и играть в боулинг с его армянской братвой было несколько скучновато, и он уехал рано.
На следующий день он увидел свою кубинку, сидевшую на подоконнике напротив аудитории, где у него через пару минут должна была начинаться лекция. Она потерянно смотрела в конец коридора, но когда он приблизился, лицо девушки просияло.
- Я соскучилась по тебе.
«Напрасно», - подумал он, и вместо ответа, небрежно чмокнув ее, стащил за руку:
- Идем со мной, у меня еще полпары.
  Она послушно высидела с ним эти полпары, и они ушли под одобрительный шелест его сокурсниц, нашедших «его испанку» чем-то классным, шикарным, - в общем, как раз тем, что было нужно такому, как он.
  Он не избегал ее, потому что было скучно. Позже он показал ее как-то раз Арсену. Несколько раз он приходил к Инес в общагу, где она поила его кофе и взобравшись к нему на колени, с наивным взглядом девочки просила попрактиковаться с ее подругами в русском, они ведь почти не общаются ни с кем, кроме своих, а занятия на русском языке – просто божье наказание. И он учил этих девиц, думая, что его жизнь превращается в какой-то се-ри-алллл….
- А какая она, твоя Куба?
- Она красивая, - отвечала Инес, и вытащив целую кипу фотографий, рассказывала, рассказывала… Потом, если соседки расходились, отодвигала все в сторону, и обнимала его, и ждала. Он понимал это и не заставлял ее ждать слишком долго. По ее прекрасным глазам все угадывалось сразу: «Я скучала». Или «Поцелуемся, милый?» Или: «Я сейчас обижусь». Или: «Я хочу знать, о чем ты думаешь». Но еще чаще – «Я знаю, о чем ты думаешь.» Потому что эти по-детски доверчивые глаза разрезали мрак его зрачков как лучом прожектора, и он невольно верил, что она и в самом деле если не знает, так чувствует -  абсолютно все.
«Дома» - хотя какой, к черту, это дом – она ходила в тех самых мешковатых джинсах, в каких он ее увидел в первый раз. В них совсем не угадывалось, какие у нее чудные ножки, хотя могли быть и чуть длиннее. Штаны сидели на ней совсем низко, обнажая темный нежный пушок тоненькой полоской, от пупка вниз. Опустившись вдруг перед ней на колени, он поцеловал эту полосочку пуха, потом, поднявшись -  грудь Инки, красивую, но чуть больше и чуть ниже, чем в идеале. Вся она состояла из этих «чуточку не так», но от этого делалась милее, - такая маленькая , мягкая синичка в руках. Он собирался уже уходить, когда ее маленькие ручки озорным движением положили его пальцы на пуговку своих джинсов. «Дают – бери», - подумал он, удивившись грубости своей же формулировки.
А после этого? Может быть, выйти, не прощаясь из ее комнаты. Сериалы тоже когда-нибудь кончаются.
  Совершенно неожиданно он почувствовал, что делает Инку женщиной. Немыслимо. Он представлял ее себе кошкой, уставшей считать своих мужиков. Как глупо! По ее вискам текли слезы. А счастливые глаза глядели на него все с такой же детской доверчивостью. Прекратив нещадно рвать ее пульсирующую плоть буквально на части, он на несколько секунд замер. Они обнялись так крепко, будто хотели врасти друг в друга, дыхание сбилось, его просто не хватало на двоих…
   Ему хотелось долго целовать ее, нежно выводя какой-нибудь узор на глянцевой соленой коже, опускаясь все дальше, точно зализывая раны. Она шепотом, даже просто одними губами произносила его имя, перебирая пальчиками его короткие темно-русые волосы, но он слышал. Как можно было ничего не видеть и не слышать раньше?
  Когда он принес ей кофе на балкон, Инка напевала песенку, и ему казалось, что он давно знает ее.
- Я не думал, что ты так хорошо поешь.
- На Кубе все поют.
- А как называется твоя песня?
- Te quiero.
- А что это значит?
- Я тебя люблю.
Это прозвучало вовсе не как ответ на вопрос, как называется песня.
- Про «корасон»,  - усмехнулся он, - а «корасон» как переводится?
- Сердце, - улыбнулась девушка, - неужели не знал?
Сердце – живое и горячее, простое, нехитрое, которому захочется биться всегда где-то рядом – что может быть нужно больше, чем оно? Наверно, Лерка ушла поэтому. Он всегда был далеко или весь с головой занят своим. И она так и не перешла жить к нему. Квартира была для нее слишком пустой. В ней не осталось ничего, напоминающего о ней.
Он решил, что пригласит Инес к себе.
Арсен буквально поймал его на улице за рукав, вывалив ему все сразу: и какая он сволочь, и что через неделю в Москву на отборочный тур, и что он возомнил себя неизвестно кем, оставив его одного приводить в надлежащую спортивную форму его тяжелую армянскую задницу, - как бы своя не подвела! Он остановил его:
- Дай взаймы, а?
С первой попытки это, конечно, был дохлый номер, Арсен просто любил торговаться, но он не сомневался, что денег в конце концов выпросит.
- Ты и так в далгах, как казёл в репьях, - твая пагаворка, между прочим.
- А может, просто как козёл, - он не стал возражать.
Этот браслет будто сам посмотрел на него сегодня с витрины. Он стоил убийственно дорого для него, и наверное, всемеро дороже всех, что у нее были, вместе взятых, но он очень хотел подарить его ей.
Но когда он собирался уже застегнуть его у нее на руке, Инес отдернула ее и обиженно отвернулась:
- Не покупай меня.
- Что ты?
- Иногда так делают, когда хотят бросить, не оскорбляя. Как будто подарки могут что-нибудь изменить! «Не знал, что я у тебя первый, но ты не то, что я хочу», да?
Он не дал ей продолжить. Ведь он и правда думал так еще недавно, - что сможет уйти. Только теперь никуда идти не хотелось.
- Дурочка ты моя… В России мужики дарят подарки уж точно не тогда, когда уходят. Но если не нравится, давай выкинем в окошко, когда там народу побольше будет.  Хоть посмеемся: такой цирк начнется...
- Отдадут обратно, и все, - покачала головой Инка.
Казалось, все, кто говорил на одном языке, держались тесными компаниями и по большому счету не кидали друг друга. Он подумал, что совсем не случайно все девушки, которые жили с ней в одной комнате, как одна исчезли, оставив их вдвоем так надолго.
Вот и теперь пол-общежития собиралось на какую-то выставку всей копной. Инес взяла его с собой.
  Это оказалась фотовыставка того самого пацана, которого он видел вместе с Лерой.
- Этот тоже с Кубы? – спросил он Инес.
- Нет, Мигель – чилиец.
С нескольких снимков на него смотрела Лера, но смотрела она оттуда как будто мимо него: через его плечо на кого-то другого. Это не укусило его, не сделало больно. Странно. Удивительным было и то, что вся она была на этих снимках как на ладони. А ведь Инкиной простоты, распахнутых глаз, выдающих каждое малейшее движение души, у нее не было. Этому «неуловимому Яшке» - свое имя к нему не клеилось – удалось взломать ее загадку. «Нетрудно даже сказать, чем,» - мазохистически-ехидно подумал он. Но чего никак нельзя было не заметить – все эти кадры были найдены не глазами и сняты не нажатием на кнопку… «Корасон»…- подумал он и вышел на улицу.
Там лупил дождь. Муза опоздала на праздник  своего мастера, который ждал там, внутри,   и бежала по лужам, на ходу закрывая зонт.
А он стоял на крыльце, не замечая, что весь вымок. Она радостно смотрела невидящим взглядом мимо него, хотя шла прямо навстречу. Сегодня выдался какой-то совсем уж необычный день: ее портреты показались ему куда более реальными, живыми, чем она сама. Оглядевшись по залу и не найдя его, Инка вышла за ним. Глаза Леры ожили  и остановились на ней. И он обнял Инку, прижав ее голову к себе, точно хотел укрыть от них. И взгляды двух пар глаз скрестились. Черных – пение сверчка в ласковой южной ночи, и зеленых – звон льда в бокале белого вина с ядом…
Мокрые до нитки, они шли  к нему домой. Инес попросила пешком. Дождь успокаивал.
Он, наверное, засмеялся бы, если бы пару месяцев назад ему кто-нибудь сказал, что он будет приносить этой девушке кофе прямо в ванную, будить поцелуями, бояться, что она простудится и занимать у своих друзей деньги ей на подарки.  Он позвал Инку с собой в Москву.
- Целая неделя? – она задумалась.
Его совершенно не интересовало, на кого она там учится, и когда она просила поднять ее пораньше, он смеялся:
- На учебу, что ли? Твоя специальность называется «эль амор», - раздельно произносил он, улыбаясь. На него невозможно было обидеться.
Поезд летел в сумерках по нанизанным на нитку железной дороги деревушкам со стогами, коровами, речушками под дымчато-красным закатом, а она лежала на верхней полке и смотрела в окно.
- Я хочу когда-нибудь оказаться с тобой в таком месте, - сказала Инка, когда он проснулся.
Он молча потянул ей руку. Тишину нарушал только стук колес. Арсен курил в тамбуре.
Войдя обратно в купе, он так и встретил их – рука в руке между двумя верхними полками. Его удивляло, что они все еще вместе, потому что ему все казалось, что он пытается заменить Леру кем-нибудь, потом перебесится и только уж после этого может быть что-нибудь стоящее. А может и не быть. Он даже как-то позже сказал ему об этом: «зачем птичке так долго морочить голову? привыкнет еще, плакать по тебе начнет, а?» - «Для этого надо быть русским, чтобы было понятно». Это чуть не испортило синхронный прыжок и много чего еще,  но он не жалел об этом приступе великодержавной гордости. Хотя, конечно, Инка любила его не потому, что русский, просто любила, и прибавить к этому было нечего. Мог Арсен, воспитанный на том, что место женщины - в лучшем случае на кухне, не посмотреть, что ОНА его выбрала, а не наоборот? Увидеть «случайную» спутницу – совсем другой, не случайной? Удивиться, поняв вдруг, какая она красивая? И прочувствовать, и пожалеть, и полюбить? «Корасон» не под эти материи заточен…
Синхронный прыжок вышел блестящим, потом праздновали  - путевка на европейские соревнования была в кармане, - ушли рано, и от перенапряжения  он не помнил, как добрался до постели. Помнил только, что Инка сказала: «Ты поспи, а я погуляю часок.» Когда он проснулся, ее не было. Стемнело. После каждого звонка по больницам и отделениям милиции новая волна напряжения все росла; он уже не мог этого выдержать: оставил на телефоне Арсена и администраторшу гостиницы. Сердце – натренированное, спортивное, которому были нипочем передвижения вплавь километрами и сумасшедшие сальто с высоты в воду – оно готово было разорваться. Метро несло его неизвестно куда. Пустые электрички, мелькающие огни в тоннелях – он плохо представлял себе, где находится.        
На остановке, где он вышел, милицейский «козел» хлопнул дверцей. Рассасывающаяся толпа. Здесь что-то случилось недавно, но ему не было дела. Он брел мимо, опустив голову. Люди переговаривались. Оказалось, «ауди» сбила молодую девчонку, удар несильный, живая, встала на ноги, просто ушибло немного. Спросили, кто такая – она по-русски ни слова, и ни паспорта, ни денег – повезли в милицию, вот суки, нет бы в больницу, - вдруг все-таки поломали ей что-нибудь? Он кинулся, как сумасшедший, к гаишнику, который все еще стоял возле серенькой «ауди»: куда могли отвезти сбитую девушку? Летя в такси, он  боялся только одного: что это не она.
С Инкой случился ступор:
- dejeme…por favor…por favor… - текли слезы, она понимала, о чем ее спрашивали, но кроме мольбы отпустить у нее ничего не выходило. Виновата она в аварии или нет, она даже не знала.
Обезьянник. Место жуткое. Неужели ее – и к алкашам? В приемной козел, домогается кто он ей, кто она ему. Жена. Законная? Нет, еще не изъявила желания ей стать. У самого небось такая же. Он уже был спокоен, все позади, все ерунда. И просто уже в порыве нетерпения крик сам рванулся из него:
- И-нес!
Локти содраны, и даже помыть не дали, не то что йода. Бедная моя, ну куда тебя понесло?
Она наверняка слышала, что говорил Арсен. Ну почему еще она могла уйти, куда глаза глядят? Вся в слезах, она молча уткнулась лицом ему в грудь.  
- Инка… Иночка… Родная моя, любимая… Не молчи, девочка моя милая. Больно?
Она не отвечала. Взяв ее на руки, он вышел из плесневелого подьезда РОВД.
- Я люблю тебя. Люблю, слышишь? Тэ къеро…
Все так же молча она подняла глаза, которые отвечали: «Верю. Люблю.» Таксист отогнал машину в сторонку, парковаться у ментуры было нельзя. А он тихо шел с ней на руках, повторяя ей:
- Te quiero…