Присоединение Крымского ханства к российской империи и современная геополитика Гл.21 ч.3 (Очерк)

          В предыдущих части  мы рассмотрели события  связанные с избранием Гетьманом Левобережной Украины Ивана Самойловича, его жизни и карьере. При этом  центральное историческое событие этого периода времени - штурм  турецко-крымскими войсками города-крепопости Чигирин служил как бы  фоном. Теперь же пришло время  для  подробного описания этих сражений.
          И поскольку не всяких  житель Украины, не говоря о жителях  других стан СНГ сразу припомнит, где же находится Чигирин и почему  он вошел в историю Украины , то мы перед описанием битвы за Чигирин,  крако остановимся на истории этого города.
      В первой половине XVI  века о Чигирине есть упоминания как о казацкий зимовщик с небольшой крепостью.
      В 1532 году польский король отдал эту крепость черкасскому старосте Остапу Дашкевичу.
      Постепенно город разрастался. Этому способствовало его выгодное расположение. На высокой горе, что мысом выступала в долину реки Тясмин, стояла крепость.
      Под горой, защищенные крепостными мурами, возводились дома казаков, ремесленников, мещан. Весь город был окружен водой и болотами.
      В 1589 году за универсалом польского короля Сигизмунда ІІІ земли Чигиринщини были переданы черкасскому старосте Александру Вишневецкому.
     15 октября 1592 года согласно нового  указа городу было предоставлено Магдебургское право, которое усилило роль местногосамоуправления. В конце XVI  ст. Чигирин стал центром староства.
       С началом национально-освободительной войны середины XVIІ века Чигирин стал резиденцией гетмана Богдана Хмельницкого, административно политическим центром, столицей Украины.
       Здесь сосредоточивались высшие органы власти и государственного управления, судебные, военные, административные, финансовые. В городе находилось правительство, которое было совещательным органом гетмана. В состав правительства входили генеральный обозный, два генеральных есаула, генеральный военный писарь и два генеральных судьи.
        В резиденции гетмана сохранялась и казна украинского государства. Размер сокровища колебался по разным данным от 550 тысяч польских злотых к «более чем 5 миллионов дохода».
        Богатство и власть, что были в руках гетмана Богдана Хмельницкого, дали ему право чеканить собственную монету.
        В середине XVIІ ст. в Чигирине творилась европейская политика. Сюда прибывали посольства многих стран, чтобы наладить отношения с новым государством. В гетманской резиденции находились послы Вещи Посполитой, Московского царства, Австрии, Венеции, Швеции, Турции, Крымского ханства, Молдавии, Волощини, Трансильвании.
        Город не терял роль гетманской столицы до 1676 года. За этот период здесь были гетманом Иван Виговский, Юрий Хмельницкий, Павел Тетеря, Петр Дорошенко.
         Во времена последнего город стал не только политическим, но и религиозным центром Украины: сюда переехал митрополит украинской православной церкви Иосиф Нелюбович-тукальский.
        Упадок Чигирина начался после его разрушения в годы походов Чигирина 1677 и 1678 лет.
         По условиям Вечного мира (1686 год) между Польшей и Россией он стал пустотой, «ничейной» территорией.
В XVIІІ веке Чигиринщиной владели польские магнаты Яблоновски. С 1793 года город вошел в состав Российской империи. С 1797 года оно стало уездным центром Киевской губернии.
Что до турецких походов на  Чигирин 1677 и 1678 лет  современые историки сходятся на вот такой  краткой версии.
Летом 1677 г. турецкое войско пришло с ним к Чигирину. Там находился московский гарнизон; Ромодановский и Самойлович отправились к нему навстречу - тогда турки отступили.
Но на следующий год они начали приготовляться к новому походу, а от Москвы требовали, чтобы она решительно отказалась от Правобережной Украины.
Это  встревожило московское правительство, и оно уже былосогласно  оставить Правобережье, чтобы не накликать войны с Турцией.
Но Самойлович не хотел согласиться на это. Тогда Ромодановскому была дана секретная инструкция - на случай нового прихода турок отправиться с Самойловичем к Чигирину, но до войны не доводить, а войти с турками в соглашение, чтобы они не ставили своих крепостей за Днепром, уничтожить Чигирин и забрать оттуда людей.
   Летом 1678 г. турки действительно пришли и осадили Чигирин.
Чигиринский гарнизон, подкомандованием Патрика Гордона, не зная тайной московской инструкции, стойко защищался, пока совершенно неожиданно не получил от Ромодановского приказания выйти из Чигирина и уничтожить замок.
Заложив мины, гарнизон вышел, и затем взрыв уничтожил Чигиринскую крепость; при этом погибло много турок, спешивших занять замок. Остатки населения насильно переведены были за Днепр.
   На Украине всем этим были очень недовольны и высказывали сильные нарекания на Москву, с легким сердцем опустошившую и продавшую врагам страну, население которой вручило себя ее защите.
Перегнанных из-за Днепра правобережцев Самойлович проектировал поселить в Слободской Украине с тем, чтобы она отдана была под его гетманскую власть взамен Правобережной Украины.
Но московское правительство не соглашалось на такую компенсацию, так как эти слободские украинские земли состояли под непосредственной властью московских приказов.
Тогда Самойлович поселил правобережцев на степном пограничье, над рекой Орелью. Эти принудительные перегоны людей с правого берега сохранились в памяти народной под названием «Згина».
Пустыней Правобережье оставалось недолго. Новый польский король Ян Собеский, избранный в 1676 г., собирался предпринять войну с Турцией, чтобы возвратить обратно Подолию.
   В этих видах Польша старалась заручиться поддержкой московского правительства: окончательно уступила Москве Киев за сумму 200 тысяч рублей, заключила вечный мир в 1680 г. и приглашала к совместным действиям против Турции.
Но одновременно Москва вела переговоры о мирном трактате с Турцией. Московские бояре запрашивали по этому вопросу Самойловича, и он решительно советовал не доверяться полякам, не вступать с ними в союз, а войти в соглашение с Турцией и при этом выговорить у нее земли от Днепра до Днестра или хотя бы до Буга.
Московское правительство приняло этот совет, но хан воспротивился, и в конце концов было решено границей принять Днепр, а земли между Днепром и Бугом оставить незаселенными.
В таком смысле составлен договор между Москвой и Турцией в 1681 г.; но при подтверждении его в Стамбуле эта статья, оставлявшая земли между Днепром и Бугом незаселенными, была вычеркнута, так как турецкое правительство намеревалось их заселить.

    На этом собственно истории  битв за город-крепость Чигирин  и заканчивается. Хотя в их распоряжении историков  уже дано  были воспоминания  комендата Чигрига  Патрика Гордона. «ДНЕВНИК ЖУРНАЛ ИЛИ ДНЕВНАЯ ЗАПИСКА БЫВШАГО В РОССИЙСКОЙ СЛУЖБЕ ГЕНЕРАЛА ГОРДОНА, ИМ САМИМ ПИСАННЫЙ». Во ТОМЕ при описании событий  1677 И 1678 годов и имеется подробное описание Чигиринских битв.

   И сравние этих  документальных  записок  учасника событий  с  выводами современых кабинетных историков, позволяет  сдедать вывод, что со стороны историков имеет место сознательное утаивание и искажение  историчеки важной  информации.

    И, чтобы  любознательный  читатель, сам смог составитьсвое мнение далее привожу  описание  сражений под Чигирином как его описал Патрик Гордон.
           «Августа 31. На берегу Днепра был сооружен форт для хранения артиллерии, боевых припасов и боярского обоза.
       Всем полкам дан приказ переправляться через Днепр с одной подводой на каждые 15 человек, оставив достаточную охрану при остальном обозе, коему велено поближе подтянуться к Днепру, вокруг форта. Сам боярин намерен идти с армией в Чигирин.
       5. Армия выступила при плотном вагенбурге, как всегда, и разбила лагерь вдоль р. Тясмы   напротив Чигирина, пройдя 2 немецкие мили.
      6. Боярин с военачальниками въехали в город, а затем в замок и позже осмотрели вражеские апроши   и батареи. После полудня   была выслана партия из 3000 человек с приказом идти к Черному лесу   и узнать, что возможно, о неприятеле.
       8. Они возвратились на третий день и привели пленного болгарина, который сообщил, что турки шли и днем и ночью, пока не миновали оба Ингульца ; татарам надлежит сопроводить их до р. Буг , а потом повернуть в свою землю.
       Теперь, по приходе в Чигирин, не будет неуместным поведать о ходе осады и о том, как действовали осажденные.
       Все сие я извлек из донесения  коменданта и дневника полковника фон Фростена, бывшего там инженером во время осады. Этому я предпошлю кое-что касательно состояния гарнизона.
         Весной сего года, когда имелись не только подозрения, но и подтверждения из многих мест, что турки посягнут на Чигирин, прежде бывший под их покровительством, и ныне, в силу мира с Польшей, уступленный им , в Москве было решено послать туда сильный гарнизон; с этой целью отрядили три приказа стрельцов — около 2400 человек.
      Ежедневно приходили сведения о сборе турецких войск на Днестре и о цели их похода на Чигирин, что в точности передавалось в Москву и боярину Ромодановскому, а также гетману, кои едва сему верили, невзирая на множество ясных уведомлений из разных мест. Поэтому ожидаемая помощь едва лишь поспела в срок.
       30-го, между 9 и 10 часами утра, татары угнали несколько сот голов скота и около 150 человек, кои находились в поле.
        2 августа татары и несколько турок внезапно появились из полей, но пленных не взяли — гарнизон был научен прежним несчастьем. Турки разъезжали вдоль и поперек поля, и оттого казалось, что это квартирмейстеры армии.
        На другой день турецкая армия подошла с великой отвагой и стала лагерем по холмам к востоку и югу от Чигирина.
         Из города выехали несколько всадников и пикировались с турками, но долго не задержались и были вынуждены с уроном отступить. Кое-кто из пехотинцев тоже вышли из замка и города к старому окружному валу, но были отбиты в большом беспорядке и потеряли многих товарищей.
        Турки расположились у старого вала, в 216 саж[енях] от замкового рва, и сразу же, несмотря на стрельбу из замка, стали копать траншеи и апроши.
        4-го турки открыли огонь с двух батарей, воздвигнутых ночью и огражденных габионами. На каждой батарее поставили две пушки, стрелявшие ядрами фунтов по 20, коими они пробили бруствер стены. Это заставило осажденных увеличить толщину оного.
        Юрась Хмельницкий прислал в город грамоту, направив ее полковникам, сотникам, казакам, городским головам и чинам  и простому люду, убеждая город и всю страну подчиниться ему как истинному и законному наследнику его отца — их освободителя.
        От имени Великого Владыки  он обещал полную свободу, безопасность, подтверждение всех их привилегий, уплату ополченцам  недоимок и двухмесячного жалованья вперед, а также, в знак вящей милости, по два новых кафтана каждому казаку. Если же они станут упорствовать, пусть ожидают неминуемой гибели от огня и меча со всеми бедствиями, присущими войне.
         Дали ли казаки ответ и как именно отвечали — подлинно неизвестно, только по слухам они отозвались, что [турки] сперва должны силой взять русских в замке, и тогда не будет хлопот [с казаками].
          Сие весьма вероятно, ибо за следующие 8 дней турки не выпустили по городу ни единого ядра и не вели никаких враждебных действий — для того ли, дабы возбудить рознь между русскими и казаками, или потому, что не желали донимать [казаков], поверив их ответу и надеясь на их нейтральность, — неясно.
        В тот же день грамоту того же содержания доставили коменданту замка, который созвал военный совет. Было решено не давать другого ответа, кроме как из орудийного жерла.
         Грамоту отослали в Москву с подробными сведениями обо всем происшедшем для бояр Голицына и Ромодановского и с просьбой о спешной помощи. Сего же дня 500 казаков, посланных гетманом , никем не замеченные вошли в город.
         5 и 6 августа турки с великим трудом и усердием продолжали свои извилистые траншеи и апроши, подступая все ближе, и возвели на 100 шагов ближе еще одну батарею.
         Все это время комендант и русские не очень доверяли казакам, ибо турки ничего не предпринимали против них и города; [русские] подозревали, что те сносятся меж собою.
         Однако комендант решил дать приказ на вылазку (каковую, правда, он слишком долго откладывал), для чего казаки выставили 1000 человек, а русские 500.
          Итак, около полуночи они выступили к [вражеским] траншеям; тем временем пушки из замка беспрерывно били по местам, откуда, как ожидалось, турки придут на помощь своим. Эта вылазка была проведена с ручными гранатами, бердышами (обычно их называют "полумесяцами") и полупиками , а возле рва и на контрэскарпе   разместили резерв из мушкетеров. Турки не ждали ничего подобного, и многие были взяты врасплох. Так как расстояние до траншей составляло около 400 шагов, долго держаться было нельзя, однако много турок было перебито. Осажденные потеряли 30 убитыми и 48 ранеными.
         После сего турки стали более бдительны и усилили дозоры. Подведя апроши поближе к замку, они прикрыли оные и, установив на двух ближайших батареях 6 орудий, открыли яростный огонь ядрами по 36 ф[унто]в и гранатами по 80.
         Самый жестокий удар обрушился на предвратный бастион, построенный из двойных сосновых балок и именуемый Спасским, и особенно на те участки стены, где [турки] замечали орудия.
         Благодаря искусству своих канониров и неумелости русских как в стрельбе, так и в прикрытии [пушек], за несколько дней [неприятель] сбил с лафетов и вывел из строя 17 из лучших [русских] орудий.
         Комендант не слишком повинен в том, что не было вовремя обеспечено и сделано: он имел лишь 4 недели срока до начала осады, а также пребывал в разладе с головами , или полковниками, под чьей непосредственной командой состояли все солдаты гарнизона, так что из-за их строптивости недоставало многого, чему  должно быть наготове. ….
         Отныне турки удвоили дозоры, так что в их траншеях и апрошах находилось 534 знамени, по 10 или 12 одного вида. Они также доставили в траншеи пики и длинные шесты с крючьями на конце и оградили траншеи габионами, прикрыв оные заграждениями и насыпями, так что осталось мало надежд нанести им дальнейший урон посредством вылазок.
        Заметив, что казаки тоже выступали вместе с русскими (и, правду сказать, учинили наибольшее избиение), турки начали подводить траншеи к городу, воздвигли форты и батареи, откуда палили по городу ядрами и гранатами — чаще вызывая разрушение домов, чем гибель людей.
         Русские, видя  это, а также то, что никто из казаков не бунтует и они при всех случаях ведут себя весьма храбро и твердо, стали им доверять и впустили в замок сперва 300, а затем и более, предоставив оборонять место под названием  Козий Рог  и стену вдоль реки; к ним присоединилось несколько русских.
         10 же августа в лагерь прибыл татарский хан. Его сын Азамет-Гирей-султан вместе с Нурадин-султаном и около 5000 человек встретил пашу на р. Буг, а белгородские татары уже явились туда прежде с 4000 из оной орды .  
         Теперь хан привел с собою не свыше 10 000; казалось, хан привлечен к сему походу строгим и неоспоримым повелением Великого Владыки, всецело против своей воли, так что напрягал силы и усилия соответственно.
          11, 12, 13 и 14-го турки, возведя несколько батарей напротив города и еще одну ближе к замку, непрерывно гремели и по замку и по городу тяжелыми снарядами и гранатами, отчего замковый бруствер был изрядно пронизан, так что кое-где оставались только часовые; в городе многие дома тоже были разрушены, и в обоих [крепостях] разбиты бойницы.
          Тем временем [неприятель] занимался устройством в разных местах подкопов, что осажденные столь же мало способны были обнаружить, сколь и предотвратить. Однако по доброму провидению Божию в 15 день один мавр, служивший у паши, который имел начальство над артиллерией и минным делом,  повздорив с дворецким  и (по его словам) убив оного, переметнулся в город.
           С его сведений осажденные узнали, что турки готовят три подкопа: один под равелин перед воротами, другой под болверк, именуемый Крымским, а третий под городскую стену — там, где оная примыкает к замку.
         Сие вынудило осажденных взяться за работу. Не обладая искусством, дабы помешать [туркам] посредством контрмин,  они соорудили внутренние ретраншементы и вырыли у самой стены большие ямы.
          17-го между 4 и 5 часами пополудни турки взорвали подкоп под равелином, отчего слабая стена рухнула. Они немедля пошли вперед, и осажденные, прийдя в ужас от страшного и внезапного взрыва, покинули позицию, которой овладели турки. Однако, оправившись, осажденные сделали вылазку и отбросили их назад, особенно с помощью ручных гранат.
           Как сказано, на сей раз турки потеряли около 100 человек, а осажденные — 12 убитыми и 18 ранеными. [Русские и казаки] закрыли брешь в равелине как можно лучше.
Сего же дня турки беспрерывно стреляли по городу с батареи на склоне холма и разрушили много зданий, к великому ужасу слабого пола и детей.
          Вечером в город бежал один молдаванин и принес весть, что два подкопа, устроенные турками к болверку Дорошенко , от сотрясения орудий обвалились, но тот, что идет под городскую стену близ замка, почти окончен, и [неприятель] готовится к штурму.
          18-го осажденные, потрудившись прошлой ночью над ретраншементом внутри городской стены, близ замка, едва завершили оный, как турки подожгли мину. Сие не возымело действия, благодаря глубоким ямам внутри вала, ибо порох получил отдушину.
          Сегодня вражеским огнем в замке были повреждены 4 пушки и убиты 3 канонира.
          Турки теперь подвели к замковому рву свои извилистые апроши и траншеи, кои проложили по всему гребню холма и на обоих склонах на ширине около 400 шагов; в пределах 150 шагов от замка оные были полностью прикрыты, причем столь густо, что почти все казались под одной кровлей.
            Осажденные уже не могли причинить никакого ущерба из редких пушек, еще не сбитых с лафетов, а постоянный огонь турецких орудий по брустверу и фланкам     болверков сильно разрушил оные,  особенно каменный фланк со стороны города. У осажденных было 5 мортир разных размеров, но очень мало гранат, так что днем и ночью они метали из оных камни, кои сперва наносили туркам великий урон, но впоследствии те предотвратили это, сильнее и плотнее прикрыв свои апроши.
            Землею, фашинами и прочим турки заполнили равелинный окоп (из-за скалистости оный был неглубок) вровень с брешью в стене, ворвались [в равелин] большими силами и овладели им, так что весь контрэскарп был потерян. Теперь турки всячески старались завалить [и замковый] ров фашинами, габионами, лесом и тому подобным. Однако вырубленный в скале ров был глубок и широк, и сделать это оказалось непросто, ибо у откоса рва на много шагов в сторону поля земли не имелось, один голый камень; земля, из коей [турки] строили апроши, доставлялась ими с великим трудом в ночную пору, а фашины, габионы, бревна и другие горючие предметы осажденные либо растаскивали по ночам, либо сжигали.
           Привязывая к стрелам хвосты с горючим веществом, турки пускали их в стену замка, построенную из дерева, и зажгли болверк Дорошенко (верхняя часть оного была деревянной), но [огонь] был быстро погашен. Дабы помешать этому впредь, [осажденные] завесили бруствер рогожей и шкурами, постоянно поливая их водою.
           Турки усердно проводили еще два подкопа: один под стену у Козьего Рога, другой под Крымский бастион. 19-го осажденные, заметив это по выносимому оттуда белому песку, доставили туда несколько тяжелых орудий и часто палили из оных в надежде обрушить [подкопы] сотрясением, как и два прежних.
           20 [августа] около 4 часов утра к мосту подошел с барабанным боем и реющими знаменами отряд из армии , и был встречен с великой радостью.
           Они выступили накануне вечером от Днепра и, не дожидаясь из-за большой спешки отставших на переправе, потеряли около 100 человек.
           Усталые и вымокшие вместе с оружием и боевыми припасами, они по милостивому провидению Божию не были замечены  и атакованы, ибо в таком положении их могли легко разгромить.
           Но кроме провидения Господа, коему было так угодно, достоверно передавалось, что охранявшие ту сторону города татары им потакали, а также, когда выпадал случай, подстрекали осажденных к обороне, говоря, что русские войска скоро придут на помощь, а турки, пребывая в великом страхе, не станут продолжать осаду и быстро удалятся. Так говорили [татары гарнизону] с другого берега Тясмы.
            Свежие подкрепления весьма воодушевили осажденных и немало удручили турок. Боярин и гетман написали к осажденным, дабы те продержались несколько дней, и обещали вскоре явиться на помощь и выручку.
            На другой день хан, пришедший навестить главного пашу, встретил холодный прием. В резких словах паша порицал его за медлительность в этом походе; по небрежению или потворству его сына и Нурадин-султана после начала осады в Чигирин уже было позволено вступить 500 казакам, а теперь сильная подмога, весьма вероятно, пришла при его потворстве, наперекор всем усилиям и столь дорогостоящему предприятию; без ведома Великого Владыки [хан] установил мир и поддерживал переписку с запорожскими  казаками; ныне же сговорился с московитами на реке Танаис о выкупе пленников; за все сие [паша] угрожал ему крайним недовольством Великого Владыки.
        Посему хан немедля послал [приказ] отозвать Василия Борисовича] Шереметева и князя Андрея Григорьевича] Ромодановского , уже доставленных на Дон, где был наготове их выкуп.
         Их бы и выкупили и освободили до приезда сего вестника, если бы русские представители не потратили слишком много времени, пытаясь таким способом склонить татар к соглашению или миру.
           Татарские посланцы заявили, что не имеют на то никаких полномочий и стали сомневаться в искренности московитов. Когда же явился оный гонец, переговоры были прерваны, а оба вельможи незамедлительно возвращены в Крым.
           Получив теперь верные сведения о подходе русских войск на выручку осажденным, турки торопились как могли со своими минами.
           Одну из них они взорвали под каменным фланком стены вне болверка Дорошенко, во рву. Содрогнувшись от удара, часть [фланка] обрушилась и упала наружу, на них самих. Несколько отрядов, казалось, имевших приказ ко штурму, высунулись из своих нор, но были загнаны обратно одним из начальников, который ввиду невозможности чего-либо добиться удержал их от приступа. Злобу от неудачи они изливали целый день ужасной пальбою тяжелой артиллерии.
           23-го [августа] они зажгли другую мину под городской стеной, возле замка, отчего стена рухнула. Турки под 36 знаменами немедля двинулись к бреши, но осажденные, зная об этом подкопе, уже отвели свою охрану, оставив только дозор, а за ретраншементом держали наготове 300 крепких молодцов из казаков; те решительно вышли и вступили в брешь, дабы встретить [врага],  Видя это, а также готовый ретраншемент внутри, турки не пытались пойти на приступ и снова удалились в свои пещеры.
          Сего же дня 50 казаков, пройдя вдоль западного берега реки Тясмы, переплыли оную ночной порой, подобрались к турецкому лагерю, угнали оттуда 40 буйволов и переплыли [обратно] вместе с ними. Казаки и прежде по ночам много раз поднимались в лодках по реке и, прокравшись в турецкий лагерь, не имевший ни траншей, ни баррикад, убивали кого придется и брали добрую добычу.
            24-го осажденные заметили, что из апрошей вышло множество знамен, кое-какие палатки и шатры убрали, а иные перенесли подальше. Это было истолковано как отвод части войск, дабы воспрепятствовать переправе [царской] армии.
            25-го турки стреляли чаще обычного со всех батарей и по городу, и по замку.
            26-го осажденные при виде того, что лагерь полон верблюдов и тяглого скота, ожидали либо всеобщего штурма,  либо снятия осады; да и сегодня палили не так щедро, как раньше.
             27-го было видно, как в стане седлают множество коней. Осажденные сомневались, что же те замышляют, ибо турки в апрошах все еще угрожали общим приступом.
            28-го из тяжелых орудий было выпущено мало залпов, и турок, узнавших о снятии осады, едва могли удержать в апрошах и траншеях. Осажденные видели, как тех саблями гонят назад в апроши, и ждали штурма.
             После вечерней зори и до рассвета турки обычно никогда не стреляли из тяжелых орудий и очень редко из мелкого ружья, тогда как сей ночью они беспрерывно вели огонь из мортир и мелкого ружья — все ради того, чтобы осажденные не слышали шума при отводе их артиллерии. Около 3 часов утра они подожгли свой стан. Видя это, осажденные выслали разведчиков, кои по возвращении донесли, что все траншеи и апроши пусты. В одном уголке они обнаружили спящего турка, коего забыли разбудить товарищи; тот, будучи простым малым, ничего не ведал об их уходе и намерениях.
           Во время сей осады было убито около 800 казаков, 180 стрельцов и 48 других русских и очень многие из всех чинов ранены. Турок же (со слов осажденных) погибло около 6000, но, судя по местам их захоронения, я мог предполагать не свыше 2000 убитых.
           Таково донесение, полученное мною от коменданта, генерал-майора Трауэрнихта, и полковника фон Фростена.
             Однако черкасский полковник и казаки отзывались о поведении русских весьма презрительно, уверяя, что те были крайне малодушны и едва могли стоять на стене, не говоря о вылазках или мерах, дабы нанести урон неприятелю, пока [казаки] словом и делом не вселяли в них отвагу и уверенность.
           Замок был не очень хорошо обеспечен. Имелось 45 пушек всех видов, 4  из коих — прекрасные длинноствольные орудия, отлитые в Германии и принадлежавшие, вместе с двумя другими того же размера, епископу Магдебурга и Хальберштадта из бранденбургского дома, как явствовало из герба и надписи; при взятии Бара Хмельницким  они были похищены и привезены сюда.
           Было и еще 10 тяжелых пушек, а прочие — короткоствольные для картечи или малые, легкие орудия. Имелось также 5 мортир, 3 из них чугунные, но больших гранат немного и ручных всего 800. После осады осталось лишь 28 больших гранат и 23 бочки пороха; много пороха отдали черкасам, у коих его не было, да и обычно у них немного припасов такого рода.
           Длина замка — 88 сажен, ширина с напольной стороны — 65; ширина со стороны города — 17; окружность с бастионами, фланками и стеной вдоль реки — 375 сажен. Окружность города с каменной стеною и частоколом — 982 саж.; от замка до старой траншеи — 216 саж. 111
           Сведения о турецких силах и главнокомандующих были различны, как следует [ниже]. Во-первых, показания пленного турка по имени Сулейман Ахметов:
           С Ибрагимом Шайтан-пашою были 14 других пашей, как то: Ахмет-паша Египетский, Али-паша Софийский, Афет, Мустафа-паша, Девлет Юсуп-паша, Мурас-паша, Сувиш-паша Константинопольский, Ахмет-паша Корбекитский , Кур-паша, Усенин-паша Анатолийский, Емолч-паша, Мустафа-паша, Чурум-паша, Басья-паша. Конницы было 40 000, янычар и прочей пехоты 20 000, молдаван и валахов 12 000, а также татары.
       По сообщению, что мы получили от другого [пленного], было только 8 пашей, а именно:Ибрагим Шайтан-паша Эджигский, обычно называемый Мисирским, Мусум, Тормамет, Мерсерлин, Коромамет, Тефтедер — генеральный комиссар или казначей, Фешмак, Гениша Агерас — командир янычар.
       От других мы узнали следующее (что, кажется, ближе всего к истине): под Чигирином с Ибрагимом  Шайтан-пашою было только два паши, Боснийский и Силистрийский, и лишь 15 000 янычар и пехоты, 30 000 [конных] турок и валахов и около 20 000 татар.
       У них имелось всего 28 орудий, 8 из коих стреляли 30- или 36-фунтовыми ядрами, а прочие — легкие полевые пушки.
       Причинами отступления от Чигирина были недостатки боевых припасов и приказаний к военным действиям. Как бы то ни было, [турки] ушли в великой спешке, оставив и бросив по пути много обозов и боевых припасов, как то: ядра, гранаты и прочее.
        К тому же отряд казаков, напав на них врасплох, перебил несколько сотен из них и вынудил покинуть множество подвод, буйволов и поклажи, хотя и не слишком ценной.
          В это время ходили слухи, будто великий султан повелел отсечь голову Ибрагим-паше и гневно отписал к татарскому хану, обвиняя его в неисполнении долга под Чигирином, так что  хан уже обещал по первому зимнему пути явиться на Украину с великим войском  
          Все сие, как полагали, обсуждалось и усугублялось как уловка, дабы помешать прибытию гетмана в Москву, чего тот весьма желал, и его помыслам об этом.

                                 Второе  сражение
                                                                                    1678
           5. Я отправился в город и посетил главных бояр и советников, с коими имел знакомство. Большинство из них поведали, как Его Величество со своим советом, известись о моих достойных действиях в последнем и прежних походах, избрал меня для отправки в Чигирин.
           22. Рано поутру я прибыл в Батурин и в тот же день дважды имел встречу с гетманом; здесь мы подробно совещались по поводу укрепления и обороны Чигирина.
            3. Около 11 часов через хлеба подкрались татары, думая взять врасплох наши дозоры у старого вала, но были разочарованы. Однако они увели несколько лошадей и двух стрельцов, бывших в поле, и ретировались. Много конных и пеших вышли и пустились за ними без порядка и без приказа.
              Поэтому я, опасаясь засады или больших сил, выехал следом, дабы остановить их, и едва сумел убедить русских вернуться, казаки, не повинуясь ни мне ни своим командирам, поскакали дальше и, потеряв одного из товарищей  пленником, возвратились Мы не имели сведений, кто такие эти [татары], заметив лишь около 150 всадников — все при отличных конях и нарядах, и полагали их частью больших сил.
            По возвращении я разъяснил неуместность такого беспорядка и неповиновения, так что при сходном случае мы можем лишиться нескольких сотен людей; засим были отданы строгие приказы, дабы это предотвратить и устроить дела в подобных обстоятельствах
             Июня 4. Накануне мы произвели предупредительный залп, дабы подать знак нашим солдатам, кои разошлись по лесам; узнав же от казаков, что оные татары, числом около 200, ушли в сторону Черного леса, мы послали по лесам [распоряжение], чтобы солдаты занимались своим делом, выезжая и приезжая, как раньше Мы отправили также вестового с письмом к генерал-майору Косагову, сообщив ему обо всем
             5. Доставлена грамота императора с благодарностью за наше усердие и добрую службу по укреплению замка, с повелением продолжать и приказом отослать план новых сооружений и того, что надлежит сделать дальше. От сего гонца мы узнали, что наши войска вскоре выступают от Артополоты, а гетман пришлет людей, дабы помочь с работой в нижнем городе
             30. В письме из Киева нам сообщили, что татары, побывавшие под Чигирином 3-го [числа], появились там, и что [киевляне] узнали  от казаков, что это белгородские татары, посланные на разведку от р. Дунай везиром, который стоит там наготове со своей армией ; прошел слух, что он пойдет осаждать Киев, а не Чигирин.
              Через сего гонца киевский губернатор написал к боярам и гетману с теми же вестями и с просьбой к ним подступить [к Киеву] для избавления этого города.
              Однако более верные  сведения — что турки пришли в Тягин и держат путь прямо на Чигирин — оставили оные вести и просьбы без внимания
      
          5. Один казак по имени Максим, который прежде был уманским полковником, а ныне ходил на разведку в Черный лес и окрестности, проезжая мимо ночной порою, вызвал чигиринского полковника и сообщил ему определенно, что хан Крымский со своими татарами явился на Ингул и там ждет везира, который ожидается сегодня же; без сомнения, они будут под Чигирином 9-го или 10-го.
         Поведав сие, он умчался к гетману. Когда рано утром полковник пришел и передал нам эту весть, к войскам отправили одного капитана, дабы узнать, какой образ действий они примут. Чигиринский полковник поехал туда с той же целью, а его жена еще кое с кем покинула город и отбыла за Днепр. …..
               Посему губернатор отправил к ним письмо, увещая об этом и заклиная их спешить к Чигирину до приближения неприятеля; причем был послан и  следующий список наших сил в Чигирине:
              Итого в замке и части, принадлежащей русским, было 5550 человек, а в нижнем городе 6163 — всего 10 713 человек.
              Учитывая обширность города, качества людей и огромные  силы столь могучего неприятеля, мы заявили, что сего слишком мало для долгого удержания и обороны такого места, и просили бояр и гетмана прислать нам подмогу. Мы приступили также к починке круглой каменной башни, срубив вокруг оной деревянную тарасу.
               Июля 7. Невзирая на то, что было воскресенье, мы усердно трудились и доделывали слабые места, особенно стену в сторону Тясмы. Я всегда настаивал на починке старого вала, ожидая и рассчитывая, когда подойдет армия или ее часть, что мы будем оборонять оный как можно дольше; ведь расположение его весьма выгодно, да и длина не более [...] сажен.
                Губернатор, сговорясь с другими полковниками, отрядил из каждого полка людей, дабы разрушить [вал], чем я был не очень доволен и противился как мог.
               Но поскольку никакие убеждения не превозмогли, я велел моим людям выступить, взяться за дело и сровнять не только [вал], но и все пригорки в пределах оного, что задержало нас до ночи.
                Июля 8. Как только занялся день, я выслал всех лошадей с повозками, сколько мог найти, чтобы возить дерн для покрытия некоторых участков на внутренней стороне рва.
         Около 10 часов кое-кто из передовых турецкой армии подкрался к городу по дороге от речки Иркли, или Ирклявы, надеясь застать врасплох наших дозорных.
          Но когда их вовремя заметили, наши часовые отошли к своей охране, которая, усилясь добровольцами из города, напала  на оных смельчаков. Те после некоторого противодействия ретировались и ждали преследования, но видя, что христиане слишком осторожны, чтобы ради погони лишиться своих выгод, повернули назад и затеяли стычку.
         Несмотря на растущее их число, казаки обменивались с ними пулями и стрелами и, огрызаясь на свой летучий лад, стали отходить. Когда некий Рубан, полковник сердюков, выстрелив из пистолета, развернулся, конь его рухнул, и прежде чем он смог прийти в себя, ему отсекли голову.
         Около 12 часов мы наблюдали, как примерно 5 или 6 тысяч человек переходят ручей Ирклю и ставят рядом свои шатры; то были молдаване со своим князем. Немного погодя все поля вдоль и поперек покрылись отдельными всадниками, коих мы приняли за квартирмейстеров.
         Явились два перебежчика, поведавшие нам, что на другой день часам к 10 у нас будет везир со всею армией. Эти были христиане из страны Сербской; один из них, искусный малый, служивший в артиллерии, пришел на мой пост, и после допроса я взял его к себе.
          От него я узнал, что силы турецкой армии таковы: 15 000 янычар и столько же / солдат, называемых сеймены , 15 000 пионеров , 30 000 сипахов  придворной конницы, прочей гвардии 15 000, при артиллерии и боевых припасах 2000, с господарями или князьями Молдавии и Валахии около 10 000 человек.
             У них имеются 4 огромных орудия, влекомых 32 парами буйволов каждое, 27 других тяжелых орудий разных размеров для батарей, 130 полевых пушек, 6 мортир, стреляющих гранатами по 120 фунтов, и 9 поменьше, стреляющих гранатами по 30—40 фунтов и более; 8000 подвод и 5000 верблюдов, груженных боевыми припасами и воинским инструментом, 8000 погонщиков и 100 000 подвод с провиантом; погонщики, возницы, пионеры и многие прочие — все христиане, согнанные из европейских владений турок.
              Силы Крымского хана с его татарами — 80 000. Везир Кара Мустафа-паша (сделан везиром [...] октября 1676 г., по смерти Ахмета Кепрюлю, чьим каймаканом, или заместителем, он был)  имеет верховную команду, Диарбек Каплан-паша, второй по сану, оставлен больным на Дунае; Осман-паша — третий из начальных особ.
               Около часа дня мы отправили гонцов к боярам и гетману с одним из перебежчиков. Поскольку турки подходили все ближе и ближе, дабы обозреть положение замка и города, мы подтянули несколько полевых орудий и постоянным огнем заставили их держаться подальше.
                Около 3 часов по другую сторону курганов  был поставлен большой шатер со многими поменьше, а князь Валашский разбил стан выше по реке, на холме по направлению к Субботову. Я пошел в замок и водрузил на стене все знамена, и каждый занял свой пост согласно прежнему замыслу и приказу. К вечеру мы велели дать несколько залпов из длинных барских орудий по большому шатру, что вынудило тех убрать его подальше.
              
                 Около 10 часов мы могли наблюдать со стен, как турки приближаются в великом множестве, но, по-видимому, без всякого порядка. Вскоре все поля покрылись войсками и отрядами, чуть погодя были развернуты величавые шатры и палатки — зрелище красивейшее и ужасное! Они заполнили все пространство от ручья Иркли вдоль Тясмы до предела в 200 сажен от старого вала — низменный, прямоугольный участок местности на английскую милю в каждую сторону.  
                 Большинство янычар и пехоты расположилось здесь, а также выше на холме по направлению к курганам, за коими стояли  великолепный шатер везира с пятью высокими башенками и шатры других пашей — на значительном расстоянии. Большая часть конницы разбила стан повыше, в сторону Субботова. Лагерь занимал в длину около 8 английских миль и более, а в ширину, насколько мы могли видеть, одну большую милю.
                 Сразу же по их прибытии какие-то пехотинцы врассыпную подступили и схватились с нашими казаками, кои обосновались в теснине за старым валом. В ходе перестрелки турок становилось все больше и больше, и наши казаки начали отходить. Между тем я вывел за контрэскарп 800 человек пехоты, 400 из коих послал к старому валу с подполковником, дав ему два легких полевых орудия. Видя, что число турок возрастает, я выступил с остальными, прихватив с собою рогатки .
                  К этому времени турки выбили наших добровольцев-казаков из всех выгодных мест за старым валом до постов, где обычно стояли наши пешие дозоры. Подошли 30 или 40 турецких всадников на лучших конях, и пехота стала наступать уже не порознь, а тремя отрядами, везя за собою пушки. При этом я приказал  увезти два орудия, а подполковнику велел неспешно строем отходить.
                    Однако он пренебрег [приказом] или не сумел отойти, как должно, и задержался до тех пор, когда турецкая конница и пехота, предприняв сильный натиск, погнала казаков с холма к городу и привела подполковника с его людьми в великое смятение.
                    Одни побежали прямо к контрэскарпу, а большинство — за мой отряд, который я удерживал в добром и плотном строю. Ведя по неприятелю огонь с моего левого фланга, я не только остановил его, но и заставил развернуться. Итак, я отходил с рогатками в добром порядке, но не сделал и 40 шагов, как те с жутким криком насели вновь. Я был вынужден установить рогатки и занять оборону, ведя огонь так быстро, как только мог заставить солдат. Когда [турки] по своему обыкновению разворачивались, я использовал возможность для отхода. Короче говоря, из-за их яростных атак и ловких разворотов мне пришлось сделать еще шесть остановок, прежде чем я достиг контрэскарпа в некотором замешательстве. Они преследовали нас и там, так что за 20 и менее шагов до контрэскарпа мы сошлись врукопашную.
               Большинство [турецких] пехотинцев, подобно римским рорариям , были вооружены саблями и  щитами; весьма проворные, они кружили и менялись с конниками, прикрывая друг друга. Конники имели отличное оружие, облачение и отважных лошадей, да и сами были отчаянно храбры. Ведь когда мы забрались в прикрытый путь, наши потчевали их со стены, ската и контрэскарпа крупными, цепными и мелкими зарядами, однако те едва шелохнулись и отошли весьма неторопливо, оставив на земле лишь одну мертвую лошадь, причем сняли седло и узду.  
              Об их уроне в людях мы не могли судить или узнать, ибо своих павших они унесли. У нас было пятнадцать убитых, среди коих один грек, единственный наш минер ; вопреки приказу он выбежал за контрэскарп — его голову и правую руку [турки] отсекли и забрали. 42 из наших были ранены, а иные расшиблись при падении в ров.

                Доставив связки соломы и травы и мешки с шерстью, турки врассыпную подобрались на 80 сажен ко рву и под прикрытием оных немедля принялись копать. Невзирая на то, что мы постоянно гремели по ним из пушек и мелкого ружья со всех сторон, они за один час провели через холм траншею длиной сажен в 80, затем другую и еще до вечера третью, которую продолжали по склону холма в сторону города. После захода солнца они начали рыть через холм траншею на 15 сажен ближе, а ночью вторую и третью. На пустом пространстве между прежними тремя и этими они устроили две батареи, где поставили 7 орудий.
                К вечеру три всадника подскакали прямо к Крымским воротам и бросили сумку, где были два письма от везира Мустафы с переводами.
                 Одно из сих писем предназначалось губернатору и русским командирам, другое — казачьим полковникам и магистратам . Вице-гетман с полковниками, поднявшись в замок, принес письма. Их прочли, и содержание оказалось таково:
                  "Мустафа Везир-паша — главнокомандующему и прочим начальникам русских в городе и замке Чигиринском.
                   По приказу и велению Великого Султана, моего государя и повелителя, я прибыл сюда с непобедимыми силами его, дабы овладеть его городом и замком Чигиринским, который был сдан вероломным подданным Великого Султана войску государя Московского, и ныне содержит гарнизон людей его.
                 Посему мы требуем и увещаем вас сдать сей город нам; мы же  обещаем невредимо сопроводить вас за Днепр до ваших собственных владений". Подписано "Мустафа", с оттисками двух печатей.
                Собрались все полковники, и было решено, что эти письма должно оставить без ответа. К боярам и гетману послали [весть], что завтра утром на рассвете будет сделана вылазка с 2000 людей от замка и таким же числом от города.  
                Когда возник вопрос, кому командовать отрядом, я жаждал этого по своему долгу, но прочие полковники, поднявшись, просили губернатора, дабы мне никоим образом не было позволено ходить на вылазки и подобные опасные дела. Я сильно противился, указывая на то, что в вылазках не больше риска, чем стоять на стене или сидеть в комнате.
                 Спору нельзя было положить конец, но губернатор объявил, что имеет особый указ от Его Величества не пускать меня ни на какие вылазки. На это я согласился с возражением, что тем самым не освобожден от любой опасности; согласно моему долгу я непременно обязан бывать повсюду и подвергаться величайшим опасностям там, где они есть или будут.
                 Полковники, добившись моего согласия воздержаться от вылазок, заключили с губернатором, что никому из них нет нужды рисковать в столь отчаянных случаях, как вылазки, — довольно и подполковников, посему я узрел, что они так ревностно восстали против моего выступления не из благожелательности и любви к моей персоне, но только из предлога, дабы не ходить самим. Итак, было решено, что вылазку возглавят два подполковника из моих ре-гиментов .
                    К заходу солнца к нам явились Ахтырский казачий полк числом около 1200 под командой полковника Николая Давыдова и полк сердюков в 1000 человек под командой некоего Ребриковского с полковником Кожуховским на смену убитому вчера Рубану.
              Ахтырцам мы поручили речную стену и приказали им готовиться к вылазке на другое утро. Сердюки, подчиняющиеся гетману, получили позиции в городе. От них мы известились, что бояре и гетман с большей частью войск переправились через Днепр и окапываются на этом берегу; Григорий Иван[ович] Косагов, коему, когда войска  выступили обратно от Максимовки, было велено охранять перевоз через Тясму у Крылова, отозван оттуда со своими силами и привел их на вид Чигирина.
               Я распорядился снести все дома и бараки в новом замке, оставив их лишь кое-где для убежищ от внезапного падения бомб . Я велел привезти мортиры в новый замок и установить на удобных позициях,  а также расставить габионы на круглой каменной башне и Водяном бастионе и приказал четырем сотням людей из моих региментов с подобающим числом офицеров готовиться к вылазке.
              Выйдя в прикрытый путь, дабы посмотреть, что делает неприятель, я увидел, что те придвинулись гораздо ближе; они копали и трудились с великим усердием саженях в  20 от гласиса прикрытого пути , на краю байрака или лощины, где у них прежде стояла батарея. Поэтому, вернувшись, я настаивал, что с вылазкой надо спешить, и изъяснил все неудобства, если позволить им окопаться, укрепиться и так близко возвести батарею в первую же ночь. Итак, было решено выступить немедленно с теми же людьми, коих уже отрядили; тщетно я уверял, что можно обойтись и меньшим числом.
                Когда все выступили и стояли наготове в прикрытом пути, ожидая лишь прибытия ахтырского полковника с его казачьим полком, от случайного взрыва одной из ручных гранат солдаты так всполошились, что побросали оружие, стремглав побежали и, подобно потоку увлекая с собой офицеров, все посыпались в ров. Но их заставили прийти в себя, снова согнали в прикрытый путь, за полчаса успокоили и дали необходимые в таких случаях приказы. По данному сигналу они пошли на вылазку, хотя и весьма вяло, так что мы были принуждены /л. 63/ гнать и выталкивать их из прикрытого пути.
                Однако офицеры с теми, кого могли собрать (их было очень мало), побившись около получаса с турками, отбросили их от оного места к прежним траншеям и отошли. На этой вылазке у нас было 5 убитых и 28 раненых, причем кое-кто, полагаю, пострадал от собственного оружия при падении в ров. Мы не могли узнать, есть ли убитые у неприятеля, и сколько именно. Сей ночью все занимались расчисткой замков от домов и бараков, сами располагались под стеною и укрепляли тарасой место в боковой стене со стороны города, предназначенное для ворот.
               Июля 10. На рассвете [турки] начали греметь из своих пушек с двух батарей, что они поставили напротив среднего болверка [нашего] кронверка, а также с третьей, на краю холма, где стояло 5 орудий, — по городу. Они стреляли постоянно и очень метко целили по нашим орудийным амбразурам и парапету, или брустверу, который я велел обшить изнутри, дабы его не пробили тяжелые снаряды и  солдаты впредь могли безопасно стоять на стене. Мы угощали [турок] так крепко, как могли, из пушек и мелкого ружья, но наши канониры были весьма неискусны.
               Около 3 часов пополудни Александер Лэнделс, подполковник моих драгун , был убит осколком огромной гранаты, упавшей на стену более чем за 40 сажен от него, — отличный и храбрый солдат! Часа два спустя Станислав Боровец, лейтенант моих драгун, был также убит на стене пушечным ядром, а сам я в тот же миг свален наземь обломком бревна, вырванным тем же ядром и ударившим меня в левую руку между плечом и локтем.
                  Вечером я имел разговор с русскими полковниками, покинувшими ночью свои посты на контрэскарпе, и с большим трудом убедил их остаться там в эту ночь. Сегодня убито 27 солдат, ранено несколько офицеров и свыше 40 солдат, большинство гранатами и деревянными обломками. Сегодня по городу и замку выпущено 278 тяжелых снарядов и 86 больших гранат. [Турки] начали строить мост верстах в 3 выше города; дабы помешать этому, посланы казаки и польские драгуны с 2 орудиями.
                Июля 11. Ночной порою турки возвели еще три батареи, две из коих (на одной 5, на другой 3 орудия) — в сторону города. Третью батарею они устроили прямо против оконечности среднего болверка; там они поставили 3 полных картауна . Сегодня они очень сильно палили из пушек и метали большие гранаты; их тяжелые орудия в разных местах пробили бруствер, и я велел позаботиться об обшивке оного в ночное время. Они сбросили с лафетов две наши пушки, разбили одну и разрушили несколько бойниц. Мы использовали наши орудия как можно лучше, но по неумению канониров большинство наших тяжелых снарядов тратилось попусту, тогда как турки редко не попадали в цель.
             Янычары также  постоянно стреляли из своих траншейных орудий по мушкетным бойницам, да так точно, что никто не смел выглянуть без риска быть снятым. Сегодня в замке убито 18 человек и 35 ранено; тяжелых снарядов послано в город и замок 468 и 246 больших гранат из 7 мортир.
              Июля 12. Этой ночью турки изумительно продвинулись со своими траншеями, особенно к крайней точке нашего контрэскарпа напротив среднего болверка и в левую сторону: леность и небрежение стрельцов на этих участках дали тем большую выгоду и возможность к тому. [Турки] были так близко, что, дабы уберечься от [огня со] стен, они начали покрывать свои апроши. Они также воздвигли две батареи против Крымских ворот, уже оградили оные траншеями и весьма быстро подводили апроши. Ввиду их невеликого числа и отдаленности от подкреплений разбить их посредством смелой вылазки было сочтено легким делом. По принятии сего решения я обещал моим солдатам за каждое взятое ими знамя или пленного по 5 рублей из моих личных денег. Я знал, что сие побудит многих к большей отваге.
                Итак, 3000 человек с казаками было отряжено на вылазку из разных мест. Около 3 часов пополудни они пошли в наступление, добрались до траншей и после упорного противодействия ворвались туда. Учинив  избиение, они взяли два знамени, кои были так изорваны в клочья между русскими и казаками, что не нашлось никого, кому и впрямь причиталась обещанная награда. Высыпав из своих траншей на краю холма, турки вынудили наших солдат поскорее отступить, с потерей двух стрелецких капитанов, 11 солдат [павшими] и 27 ранеными.
                Немного погодя, когда я шел по стене, совсем рядом со мною, среди [сложенных] мушкетов и бердышей, упала большая граната и при взрыве так разметала оружие, что многие были оным изранены, а сам я — в три пальца левой руки до кости. Сегодня в замке и укреплениях убито 15 человек и 34 ранено; тяжелых снарядов послано в город и замок 542 и 183 большие гранаты. После гибели капитана польских драгун и некоторых других пришел приказ от гетмана оставить оную позицию .
                Июля 13. С рассветом мы получили весть, что татары и турецкая конница перешли Тясму у Крылова и идут в сторону нашей армии, которая все еще стоит на берегу Днепра и расширяет свои окопы. Мы послали к боярам капитана, дабы сообщить им об изумительных успехах турок с апрошами, и просили их поспешить с войсками.
                  Турки возвели батарею, где установили 4 тяжелых орудия, напротив правой куртины, откуда, как и с другой [батареи], беспрерывно гремели по нашим бойницам; до полудня двое из наших канониров были убиты, а четыре из верхних бойниц разрушены. Они подняли уровень фланков и фортов у апрошей, дабы превысить наш контрэскарп. Сегодня убито, кроме двух канониров, 14 солдат и 36 ранено; тяжелых снарядов выпущено по городу и замку 528 и 160 больших гранат. Ночью наших солдат, кормивших лошадей на северном берегу Тясмы, спугнули, а лошади рассеялись.
                    Июля 14. Турки возвели батарею напротив левого полуболверка, где установили 3 тяжелых орудия; с этой и с другой они постоянно обстреливали помянутый полуболверк, причем с таким успехом, что во многих местах разбили бойницы и парапет. Они также устроили еще две батареи пониже, откуда громили новый форт перед Крымскими воротами, и продолжали апроши к оному форту и гребню контрэскарпа нового укрепления, так что наконец приблизились на 15 сажен.
                     Сегодня выпущено по городу и замку 635 тяжелых снарядов и 217 больших гранат; в замке убито 19 человек и 48 ранено, в числе коих два моих офицера и третий из стрельцов. Этим утром татары впервые показались перед нами на северном берегу Тясмы, а вечером и ночью рыскали вдоль и поперек по лесам. Всю ночь они непрерывно трудились над мостом, что начали строить выше города.
                  Июля 15. Турки целую ночь перестреливались с нами у края контрэскарпа, бросая ручные гранаты и нападая весьма часто, в расчете заставить нас покинуть оный, но всякий раз были отражаемы с уроном. Тем временем они с удивительным усердием подводили апроши в левую сторону, где видели и встречали слабейшее сопротивление.
             Я спустился в город и навестил там посты. Заметив по способу продвижения к форту перед Крымскими воротами, что [неприятель] намерен ударить туда, и зная, что главное его искусство состоит в минировании, чему казаки не смогут помешать по нежеланию работать и по неимению никого сведущего в контрминах, я просил [казаков] вырыть глубокие ямы поближе к внутренней стороне стены, на малом расстоянии одну от другой, а оттуда провести галереи под стену.          
                После полудня, находясь в прикрытом пути для осмотра и распоряжений о том, что считал нужным, я получил пулю в лицо, отчего нос и щека сильно пострадали.
               Сегодня [турки] непрестанно трудились над задними траншеями, делая их выше, дабы охранять передовые. Они также подвели апроши к земляному валу по левую руку от кронверка. Убито в замке и укреплениях 26 человек, ранено 18; стреляно по городу и замку 578 тяжелых снарядов и 265 гранат.
[...]
               Июля 26. ...приуныли при виде того, что другой форт теперь хорошо защищен.
К ночи на край городского моста прискакал казак и бросил письмо. Оное подобрали, доставили наверх в замок и прочли; сущность была такова:
                "Полковникам, сотникам и казакам в Чигирине".
              После краткой преамбулы с добрыми пожеланиями и приязнью он  убеждал их сдать город, обещая добиться любых привилегий и вольностей, что они пожелают от турецкого султана, чья великая милость и щедрость еще никогда не были от него сокрыты.
              Вотще полагаются они на какую-либо помощь от московита, который, по их выражению, подобно сухой увядшей ветке или побегу древа торчит из навозной кучи.
             Заключалось сие уверением, что лишь из любви к своей вере и отечеству он прибегает к такому средству и сожалеет, что если они  отвергнут это предложение теперь, он будет принужден взирать на их погибель.
             Подписано: "Георгий Гедеон Венжик Хмельницкий, Князь Украины".
                Наконец, теми, кто имел о том попечение, сочтено: тяжелых снарядов сегодня выпущено по городу и замку 849 и 212 гранат; 19 убитых и 24 раненых
                Июля 27. Ночной порой мы заделывали брешь и поврежденные орудиями места и наполняли бочки водою. На рассвете турки загремели из пушек с батареи на дальней стороне рва по [нашим] скрытым батареям, вкопанным на фланках под ложным скатом; очень скоро, сразив двух канониров, они сбили наши пушки с лафетов. Поскольку эти участки были нам весьма необходимы, я велел доставить мешки с землей и прочие материалы, дабы выложить фас батареи, и разместил там другие короткоствольные пушки-"головорезы", заряженные картечью.
               Мы видели, что турки ведут подкоп под левый болверк и к земляному валу по левую руку от нового укрепления, что я стремился предотвратить посредством контрмин. Я приказал вырыть глубокие ямы в скате за углом среднего болверка и велел солдатам держать наготове мокрую рогожу, чтобы гасить ручные гранаты, кои те постоянно метали из своих нор  под бруствер, и так подорвали оный, что не только бруствер, но и часть хода держались на подпорках. Полковники весьма настаивали на оставлении столь поврежденного участка и отходе за ретраншементы — что было бы разумно при хорошей дисциплине или нехватке солдат.
              Однако я, зная нрав [наших] людей, кои, если позволить им отойти и покинуть опасные посты, вскоре доведут нас до последнего рубежа в старом замке, никоим образом на это не согласился и не допустил. Я находил более сообразным уступать дюйм за дюймом и быть теснимым с каждой позиции главными силами, ибо так хорошо обеспечил скат и болверки ретраншементами, что за один приступ [неприятель] не мог далеко продвинуться за наш счет.
              Около полудня 15 или 20 пятидесятников , или стрелецких сержантов, не без подстрекательства от своих полковников, пришли ко мне и почти повелительно  объявили, что посланы общиною стрельцов, дабы представить мне великий урон людей Его Величества и еще большую опасность и ущерб, ожидаемый в любой миг, если [турки] посредством мины или приступа возьмут край ската, подорванный ими. Меня ревностно убеждали оставить оный, но я вежливо отправил [стрельцов] к губернатору и их полковникам.
             На тенали старого замка я установил тяжелое орудие (полукартаун), из коего после полудня мы сбросили с лафетов две [турецкие] пушки на другом берегу реки и разбили их габионы. Мы наняли двух казаков за 5 рублей, дав им 2 в руки, дабы пошли к [нашей] армии с письмом, где мы сообщили, что ныне так заперты со всех сторон, что впредь не будет никакой возможности послать к ней гонца. Сегодня турки выпустили по городу и замку 905 тяжелых снарядов и 315 гранат, многие из коих упали в старом замке; убито 24 и 28 ранено.

            Июля 28. На рассвете я увидел, что турки с великим усердием подвели апроши к городскому рву, особливо к малому бастиону между Крымскими воротами и Водяным бастионом. При восходе солнца мои регименты приняли и заступили охрану на краю ската, что уже стало чрезвычайно опасным. Сегодня турки очень часто поджигали нашу стену, постоянно отвечая на огонь тяжелыми снарядами, коими было выбито много обломков бревен, падавших на скат и наносивших великий вред солдатам. Однако в изобилии запасшись водою, мы тушили [пожары].
           На другом берегу реки турки воздвигли новую батарею в прибрежном саду и, починив ту, что мы разрушили накануне, загремели оттуда из одиннадцати орудий по тенали старого замка. Наши пушки были сбиты с лафетов, и стоять там сделалось очень опасно. Поэтому я приказал построить  платформу и установил на ней 3 тяжелых орудия, прикрыв их большими габионами.
             Около часа пополудни одна из больших церквей в городе вспыхнула от зажигательного ядра. Потушить оную не удалось, и пожар, охватив ближайшие дома, вскоре так распространился, что гораздо большая часть города с тремя величавыми деревянными церквами обратилась в пепел. Жар был так жесток, что в иных местах казаки не могли устоять на стене. Турки не пытались приступать и только стреляли тяжелыми снарядами и гранатами по тем местам, где было величайшее скопление людей, тушивших пожар.
              После полудня мы заметили прибытие свежих сил в турецкий лагерь. До вечера [турки] несколько раз весьма яростно нападали на наш скат, стремясь вытеснить наших солдат оттуда камнями и ручными гранатами. Но их ручные гранаты уже не были так страшны, как прежде, и причиняли мало вреда, ибо мы выкопали ямы и запаслись мокрой рогожей, чтобы гасить оные. Однако вечером я был принужден  сменить офицеров и солдат, утомленных за целый день жарким делом; большинство из них получили раны и ушибы, а сам я ранен ручной гранатой в левую ногу.

               Когда настала ночь, я приказал вырыть в скате глубокие ямы, опасаясь, как бы его не взорвали, и вести постоянный огонь с фланков полуболверков в сторону галереи и подорванных участков.  Сегодня выпущено по городу и замку 844 тяжелых снаряда и 225 гранат; 27 убито и 35 ранено.
                Июля 29. На рассвете я увидал, что, вопреки постоянному огню с фланков и метанию камней и гранат через скат, турки с помощью фашин и прочего возвели ходы с обеих сторон своей галереи у ската почти на высоту бруствера. Итак, понимая, что оный едва ли возможно оборонять дольше, и не желая, чтобы он скончался у меня на руках, я с восходом солнца настаивал на смене, но не мог сего добиться от русских полковников. Они уверяли, что я должен /л. 72 об./ удерживать оный еще один день и ночь. Однако после долгих препирательств губернатор решил в мою пользу и велел меня сменить.
               Около 9 часов я был сменен, а в 10 турки приступили к тому месту, главными силами загнали стрельцов в ретраншементы, немедля сровняли бруствер и снова ретировались в свои норы. Затем турки с семи батарей постоянно палили по оному месту, и там стало слишком жарко, чтобы овладеть им вновь.
              Заполучив наконец то, за что так долго бились, турки не тратили время даром, но повели к стене свою галерею, надежно прикрытую и огражденную с обеих сторон. Сие крайне поразило весь гарнизон, не ведавший что делать. Меня окружила толпа, шумно призывая употребить какой-нибудь способ, дабы помешать дальнейшему продвижению [неприятеля] и вновь удалить его за ров.
                Но я видел, что они всецело уповают на подобные затеи, дабы не подвергаться никакому риску при стойкой обороне, воображая, будто я или [другие] иноземцы могут творить чудеса в таких случаях.
              Я счел нужным лишить их надежд на военные хитрости и  заявил, что не осталось иного средства, как держаться более решительно и биться с большим мужеством, чем прежде.  
             Однако я поручил им соорудить ретраншемент внутри среднего болверка, поперек края, и поставил крепкую охрану у ретраншементов на ложном скате. Я велел снять кровлю с церкви в старом замке из опасения, что ее могут поджечь, так же как городскую, и расставить по всему старому замку сосуды с водой.
              Около 2 часов пополудни турки посредством мины взорвали часть форта перед Крымскими воротами, но не дерзнули войти в брешь, поскольку старый равелин в хорошем состоянии. К вечеру я велел сделать на катках остов для ворот в ретраншементе среднего болверка, а ночной порою приказал приготовить все, что считал нужным, ожидая назавтра штурма. Сегодня выпущено по городу и замку 976 тяжелых снарядов и 293 гранаты; убито 36 человек и 45 ранено.
            Июля 30. Под краем среднего болверка повсюду проходили контрмины, а при встрече с вражескими минами галереи рушились, так что мы уже не могли подвести под оный галерею.  Да и если могли бы, оттого не было никаких надежд на успех, ибо наши солдаты, будучи непривычны, ни за что не станут биться или обороняться под землей. Итак, мы ничего не могли поделать, кроме охраны ретраншементов.
            Около полудня я увидел, как множество турок выступает из лагеря, одни верхом, другие пешими, и многие входят в траншеи, а иные остаются у старого вала, так что я вскоре ожидал какого-то большого предприятия. Посему я оповестил все посты и позиции, дабы были бдительны и держали наготове пушки на фланках и в иных местах, зарядив картечью, а также уведомил полковника Корсакова, занимавшего пост на среднем болверке, чтобы отвел всех людей от края болверка, оставив лишь одного-двух часовых, Дабы нас не взяли врасплох, я посылал к нему снова и снова, и, следуя к нему сам, был на середине куртины, когда турки взорвали оконечность среднего болверка, проделав брешь в  12 или 15 сажен. Щебень, земля, дерево — все посыпалось внутрь; иные были погребены под оными, и еще около 20 человек погибли, ибо полковник отходил слишком медленно.
              Турки с ужаснейшим криком ринулись в брешь, но увидав в горже  перед собой ретраншемент, все хлопнулись на животы и прикрылись щитами . Я поспешил туда по стене, приказав 5 ротам моего пехотного полка, стоявшим по пути, идти следом, но никто не явился, кроме моего майора и еще 7 или 8 [солдат].
               Дойдя по стене до бреши, мы сверху угощали тех как можно лучше пулями и камнями, но позиция была открыта для их траншей и батарей, откуда по нам загремели. Мы были вынуждены отступить, причем 3 из моих людей были убиты, а мой майор У[илья]м Хэй ранен пулей в руку, как и еще один солдат. Заметив, что стрельцы внизу не желают идти к бреши, и опасаясь прорыва турок через ретраншемент в замок, я спустился со стены и с теми, кто оказался в готовности, двинулся к бреши.
           Найдя, что стрельцы склонны оказывать лишь слабое сопротивление, я послал за двумя лейб-ротами из моих полков со знаменами, поставил их у бреши и дал всем рукам работу, дабы заполнить и починить оную.
            Тем временем турки из 17 орудий с 5 батарей постоянно палили по бреши и ретраншементу, парапет коего тяжелые ядра прошивали, так что никто не мог стоять на стене. Залпом разрядив пушки, они возобновляли натиск, но при появлении любого числа наших солдат для обороны бреши в один миг убирались в свои норы, и тогда пушки [снова] гремели по бреши. При этом много наших солдат было убито и ранено, особливо самых отважных.
             Да и [турки], когда показывались, не были в безопасности, ибо огонь с фланков, особливо из  укрытий ретраншемента,  картечь из "головорезов", а также расставленные где подобает добрые мушкетеры производили среди них большое избиение.
            Это жаркое дело длилось уже два часа, когда те взорвали другую мину под куртиной на левой стороне. Весь замок содрогнулся, словно от землетрясения, так что в нижнем городе сочли, будто старый и новый замки уничтожены, и в совершенном страхе прислали узнать, как обстоит дело. Однако Господь разочаровал [неприятеля], ибо крепко сбитая стена лишь в значительной части возвысилась, а сила пороха, встретив отдушины, кои я велел сделать поближе к стене, вырвалась оттуда.
             Примерно в то же время один из наших гренадеров решил выпустить по туркам, кои яростно штурмовали брешь, 3-пудовую гранату, [но] оная упала совсем рядом со мною, среди наших людей, причем 4 были убиты и 8 ранены. Турки также причиняли нам большой урон своими тяжелыми и ручными гранатами, с избытком метая оные в брешь и замок. Около часа спустя они предприняли отчаянный натиск. Все полковники и подполковники уже вначале разошлись, одни получили раны, а иные [...] , так что  мне хватало забот удерживать солдат гарнизона.
             Однажды большинство из них отступили к ретраншементу, но не получив позволения войти, были вынуждены вернуться. В это время и турки показались в большем числе и, стоя более открыто, подверглись бойне. Жаркое дело продолжалось 4 часа, в течение коих мы с равным упорством трудились и сражались. 47 из наших были убиты и свыше 80 ранены. Я тоже получил три раны от гранат в правую ногу.
             Заделав брешь на изрядную высоту, я настаивал, чтобы устроить там парапет, но никоим образом не мог убедить в этом солдат. Итак, они отошли в ретраншемент, парапет коего я велел исправить и сделать толще. Перед ретраншементом я [также] устроил парапет со рвом перед оным, а внутри, у крыльев болверка, где были выходы и орудийные бойницы, — укрытия для сохранения доступа на ложный скат и защиты ретраншемента. Сегодня выпущено по городу и замку 945 тяжелых снарядов и 328 гранат; 68 убитых и 97 раненых.
              Июля 31. Ночной порою турки не были праздны и, хотя я отправлял отряды солдат, дабы постоянно тревожить их у бреши и препятствовать им в работе метанием ручных гранат и камней, они обеспечили себе позицию на бреши.
DIARY
              Явился заместитель казачьего губернатора и попросил, дабы я спустился в нижний город, осмотрел городскую стену и распорядился, что надлежит делать. По приходе туда я обнаружил, что турки приблизились и укрепили свои траншеи в сторону реки, особенно напротив  нового малого бастиона, куда, как я подозревал, ведут подкоп. Тогда я приказал сделать ретраншемент внутри этого бастиона и в других местах, особенно у выходов, опасаясь, что [неприятель] посредством уловки или внезапной атаки может овладеть любым из оных.
           По возвращении я увидал, что турки с батарей на дальнем краю рва палят по нашим фланкам, особенно по врытым под ложными скатами батареям. Посему я велел убрать сброшенные с лафетов пушки  и поставить другие, с блиндами  перед ними, на случай штурма или всеобщего приступа, коего мы теперь ожидали ежечасно. [Турецкие] пушки проделали брешь в старом замке, в каменной стене у тюрьмы, или башни Дорошенко, со стороны города.
             Теперь, поскольку турки засели у нас на стене, я полагал, что самое время подготовить посреди нового замка, или крепости, ретраншемент, который я задумал в виде горнверка  и настаивал на этом, но никак не мог убедить губернатора и полковников. Они ссылались на то, что солдаты покинут другой [ретраншемент], когда будет готов этот.  Итак, к великому нашему вреду, сие, как и многое другое, было упущено.
                Наши солдаты вели какие-то работы на ложном скате, а те, чьи жилища стояли внутри, у стены, вообразили, будто турки ведут под них мину, и внезапно выбрались оттуда со своей кладью. (Вечером турки, закрепив позицию на бреши, выставили там 10 знамен с пиками и алебардами .)
                 Никого уже не удалось заставить там ночевать, несмотря на то что  я доказывал им невозможность минирования там: во рву под скалой имеется галерея, а другая идет накрест под фланками болверка, дабы предотвратить минирование. Сегодня выпущено по городу и замку 856 тяжелых снарядов и 273 гранаты; 58 убитых и 73 раненых.
             Августа 1. В начале ночи [к нам] перешел один серб, который сообщил, что 27-го прошлого месяца к армии прибыл Каплан-паша и привел около 3000 человек, 20 000 овец и 10 000 подвод с провизией для войск; турки весьма встревожены, ибо наши войска идут от Днепра к Чигирину; многие полки конницы готовятся выступить с Каплан-пашою, дабы остановить наши войска; в лагере много разговоров о генеральном приступе.
             Около полуночи турки в великой спешке покинули свои укрепления на другом берегу реки.
              Перед рассветом во сне мне виделось, будто турки увели меня в плен и случилось это в воскресенье; те, кому  я изложил [сон], истолковали сие так, что осада будет снята и помощь придет к воскресенью.
               На рассвете около 3000 конницы под сотней знамен перешли мост в сторону Днепра. По городу и замку вели весьма яростный  огонь тяжелой артиллерией и гранатами. Около полудня [турки] взорвали мину с левой стороны от бреши в замке и тем самым обрушили участок стены, но на штурм идти не пытались. Часа два спустя они посредством мины проделали широкую брешь в куртине у малого нового бастиона в городе и сразу же приступили к стене с 10 знаменами, но были вынуждены вновь отойти за ров с большим уроном. Казаки восстановили стену и заняли прежнюю позицию, однако эта брешь в стене весьма их потрясла.
            Уже давно они выражали сильное нетерпение задержкой наших войск, а ныне стали бунтовать, угрожая покинуть город и отступить вдоль Тясмы к Днепру. Посему, как вначале и всегда, я считал необходимым починить часть старого замка со стороны  города и построить стену от края тенали до городской стены у Тясмы, включая церковь Св. Петра и Павла и Мельничные ворота. Итак, теперь я настаивал на этом перед нашим и казачьим губернаторами, но без успеха, ибо они опасались возбудить подозрения среди казаков, кои подумают, будто мы им не доверяем и намерены лишить их прибежища в замке.
            Вечером мы перехватили мину в среднем болверке и, бросив туда тяжелую гранату, разрушили оную. Сегодня стреляно по городу и замку 708 тяжелых снарядов и 196 гранат; убито 28 и ранено 42 человека.
            Августа 2. Несколько казаков, выехав ночью верхом на другой берег Тясмы, доставили одного турка, который сказал, что он купец и ничего не знает о замыслах неприятеля. Он лишь поведал, что наши войска приближаются нам на выручку; Каплан-паша имеет команду над войском, посланным им помешать; несколько дней назад к [турецкой] армии были доставлены 10 000 подвод со всевозможной провизией и много тысяч овец; Каплан-паша привел с собою не свыше 3000 человек;  [у турок] при осаде убито свыше 6000 человек и более чем вдвое ранено; турки изумлены, встречая такое сопротивление, — они не могут разнести или обратить в пепел груду дров!
            Около 8 часов утра два отряда турок спустились к садам на север от реки и забрали пушечные ядра, оставленные ими при отходе. Несколько отрядов турецкой конницы перешли по мосту к армии.
             Сегодня наши стены долбили с большей яростью, чем когда-либо прежде, и двумя минами взорвали часть стены по обе стороны от бреши в замке, а полчаса спустя — еще одну, в куртине городской стены у прежней [бреши], однако штурм нигде не состоялся. В новом и старом замках не было места, свободного или безопасного от гранат, камней и стрел.              
            Сегодня сочтено пушечных снарядов по городу и замку 1008 и 387 тяжелых гранат; убито 34 и ранено 42 человека.
           Ночной порою какие-то татары явились на другой берег Тясмы и прокричали казакам в городе, что бояре с войсками недалеко, поэтому [казаки] должны биться храбро — ведь избавление так близко. Из сего мы могли усмотреть, что татары нам не враждебны, по крайней мере иные из них.
           Августа 3. К рассвету один христианин перешел к нам на ложном скате и при допросе поведал, что турки готовятся ко всеобщему приступу; у них наготове 500 лестниц; они по-прежнему ведут мины под городскую стену и во многих местах под новый замок, но он не мог указать где именно, ибо турки не позволяют христианам заходить в галереи и подкопы; при осаде много людей ранено и убито; один из великих пашей убит, а другой получил жестокую рану.
            Около 8 часов мы могли различить, что армии вступили в жаркий бой, и часа через два часть турок весьма спешно двинулась к мостам, но не получила доступ на переправу и с подходом новых сил из лагеря повернула обратно.          
           Около полудня мы наблюдали, как турки и татары отходят в великом числе, одни вверх по реке, другие к мосту выше города, а иные переплывают реку выше и ниже моста, ибо на мост никого не пускали. Большой отряд конницы, около 2000 с более чем 100 знаменами, составлял  арьергард и до ночи оставался в долине между полями и песчаными горками.
          Так как сегодня наши солдаты весьма радовались ввиду верных надежд на помощь, я использовал возможность и убедил губернатора и полковников расчистить брешь в замке с таким расчетом, чтобы мы поделили оную согласно численности наших полков. Почти 4 сажени выпали на мою долю.
            Я отрядил 60 самых крепких молодцов, 20 из коих вперед с лопатами и заступами, 20 за ними с длинными пиками и последних 20 с кремневыми ружьями и мушкетами, а за ними 10 гренадеров, и назначил доброго офицера к каждой шеренге. Итак, подойдя справа от бреши и будучи вне досягаемости [вражеских] батарей и траншей, я поставил пионеров отваливать землю вперед, дабы тем самым придушить [турок] в их норах и вновь овладеть нашей стеною, причем отваленная земля служила парапетом.
              Я недолго потрудился, когда турки, заметив это, принялись в изобилии бросать в нас камни и ручные гранаты, кои не делали большого вреда, ибо все наши солдаты надели шлемы.
               Если бы другие полки действовали решительно, то был бы единственный способ вновь овладеть брешью. Однако явились немногие, да и те работали слишком вяло и при первом приветствии ручными гранатами все побежали назад. Убедить или заставить их вернуться было невозможно. Ввиду этого я не мог удержать там и тех, кто состоял под моей личной командой, ибо, ожидая скорого снятия осады, никто не  хотел рисковать жизнью. Губернатор, весьма раздраженный таким замешательством, принудил выйти на брешь самих полковников с весьма немногими людьми, но без успеха.
             Около 2 часов пополудни турки взорвали мину, отчего справа от бреши рухнула часть стены, и мгновенно приступили с 12 знаменами, стремясь проникнуть внутрь. Тут у нас с ними два часа шла очень упорная схватка, прежде чем мы смогли изгнать их из бреши.
             В это время губернатор, Иван Иванович Ржевский, находясь в старом замке и услыхав взрыв мины, поспешил туда, но недалеко от своего жилища был убит  тяжелой гранатой, осколком коей ему оторвало нижнюю челюсть. Вечером полковники и офицеры явились ко мне и просили, дабы я отныне принял верховную и единоличную команду, что принадлежит мне по праву, а они весьма охотно будут повиноваться. Я велел поставить внутри ретраншемента, на пригодных местах, 8 орудий.
              Ночью ко мне привели бежавшего от турок христианина. Он сообщил, что этим утром наши войска после жестокой брани взяли гору, захватили турецкие пушки, боевые припасы, шатры и имевшийся там обоз; Осман-паша ранен, Эскишер-паша погиб и многие другие убиты и ранены; однако же турки решились предпринять всеобщий штурм, а если оный не возымеет желанного успеха, то они отступят.
              Ночью я отправил к боярам гонца, дабы уведомить их о беспорядочном бегстве турок и о положении гарнизона, и просил их спешно наступать и достичь полной победы.  
              Сегодня выпущено по городу и замку 937 тяжелых снарядов и 225 больших гранат; 28 убитых и 46 раненых.
Августа 4. С рассветом я увидал, что 4 из самых тяжелых [турецких] орудий вывезены из траншей,                
             Ночной порою турки, оградив свои позиции на краю бреши, в левую сторону, устроили мушкетные бойницы, прикрытые мешками с шерстью и землей.
               Оттуда они начали обстреливать наших солдат на ложном скате перед ретраншементом, причем несколько было убито и ранено.
               Посему я приказал отборным людям идти на вылазку с железными крючьями на длинных шестах, дабы стащить мешки и разрушить парапет. Однако никто не желал подвергаться опасности ввиду близости [нашей] армии, так что турки без помех, спокойно укрепили свои позиции на бреши, и без больших потерь выбить их стало трудно. Однако я применил все средства, дабы убедить [солдат] что-то предпринять и посулил добровольцам свободу от всевозможных обязанностей и за каждый мешок с шерстью по 6 пенсов , а с землей — по 3 пенса, и вдоволь водки впридачу. Таким образом иные отважились, и хотя [турки] крепко привязали шерстяные мешки веревкой, они стащили многие вниз  и по праву получили обещанную награду.
               Сие побудило и других действовать так же, к моему большому удовольствию и к их собственной выгоде.
Часов в 10 мы натолкнулись на вражескую галерею под крылом болверка у бреши ([неприятель] рассчитывал подвести ее под ретраншемент и устроить там мину для подрыва оного) и, бросив туда тяжелую гранату, разрушили [галерею].          
               Это наш единственный способ помешать минированию, ибо солдат никоим образом нельзя принудить войти внутрь и удерживать галереи боем.
              Около полудня взлетела мина в куртине городской стены у малого нового бастиона, что не произвело большого действия. Турки с великим усердием повели траншеи к реке Тясме, близ Водяного болверка в городе. Отведя ночью все свои войска в лагерь, спалив мост и снеся форт на северной стороне оного, они оставили на южном берегу сильную охрану и несколько орудий. Они также разрушили переправу, устроенную ими на реке ниже города, и весь день в лагере стояла большая суета. Много людей собиралось у шатров везира и других пашей.
             Около 4 часов наши войска показались на марше и разбили стан примерно в 2 английских милях от города. К вечеру ко мне в замок был прислан регимент драгун под командой полковника Юнгмана. Сегодня по городу и замку выпущено 407 тяжелых снарядов и 176 больших гранат; 18 убитых, 27 раненых.
                До рассвета ко мне прибыл полковник Россворм со своим региментом.
               Августа 5. Утром, обозрев [турецкие] траншеи и то, что сделано за ночь, я заметил, что увезены еще три из самых тяжелых орудий.
           Сперва это внушило мне кое-какие надежды, что они намерены сняться. Но понаблюдав, как они деловито копают траншею вниз по склону холма в западную сторону, к реке, я усомнился и немедля дал знать об этом и обо всех обстоятельствах боярам.
             Сразу за тем я отправил к ним подполковника, через коего письменно известил их о состоянии гарнизона и о том, что считаю нужным сделать для снятия осады, а именно: войскам следует подступить ближе и разбить стан под самым городом; самые удобные острова на реке ниже города должно укрепить и поставить там орудия для обстрела [турецкого] лагеря и траншей; следует предпринять вылазку лучшими силами из города и замка, причем с намерением отбросить турок и овладеть их траншеями; [войска] должны навести мосты как выше, так и ниже города и атаковать лагерь [неприятеля], по  меньшей мере сделать такой вид.
                 Засим бояре прислали ко мне 6 полковников с их региментами, всего не более 2500 человек, и 800 стрельцов под командой  подполковника, с приказом сделать вылазку, а тем временем получше охранять стены, ворота и выходы; время, место и число людей [для вылазки] оставлено на мое усмотрение.
                Весь день турки продолжали греметь тяжелыми снарядами и гранатами. Около двух часов пополудни турки подорвали участок стены по фасу среднего болверка нового укрепления и произвели яростный штурм, который мы выдержали и с великим для них уроном отбили их назад; из наших лишь шестеро были убиты и 15 ранены. Я велел немедля исправить повреждения, причиненные миной в укрытиях, что я изобрел для безопасности наших солдат и помехи неприятелю, так что турки не выиграли здесь ни одного фута земли.
              Вечером я послал за всеми полковниками, как недавно прибывшими, так и прежде состоявшими в гарнизоне, дабы держать совет о вылазке, назначенной назавтра. В итоге было решено выступить на рассвете из трех мест, по 1000 человек из каждого.
                 Ночной порой я приказал выложить парапет ретраншемента в среднем болверке, совсем разбитый накануне тяжелыми снарядами, и велел  тревожить турок со всех сторон, дабы помешать их приближению и работе, с коей, как я видел, они спешат более обычного; они давали (как мы известились позже) по дукату за каждую вырытую сажень земли в траншеях и по 2 флорина в день на каждого работника.
                   Сегодня один казак, сидевший в засаде с ружьем, убил в апрошах турка, а затем другого в том же месте; третий, вскочив, оказался на виду, призывая убить и его, и чем скорее, тем лучше, ибо все они должны либо погибнуть, либо взять город. Желание его исполнилось — он тут же был застрелен наповал.
              У нас убито 28, ранено 43. Сегодня выпущено по городу и замку 225 ядер и 204 гранаты.
Августа 6. Несмотря на то, что я велел постоянно вести огонь с ложных скатов и всю ночь тревожить турок, когда занялся день, я увидел, что те весьма преуспели в своих трудах и сильно укрепили апроши и траншеи, особенно возле наших выходов.
                Оные вели из-под крыльев целого и половинных болверков и были прикрыты как можно лучше, однако турки владели большей частью контрэскарпа, галереей во рву до оконечности среднего болверка и скатом с частью стены до самых углов на крыльях среднего болверка. Итак, они были хозяевами рва и простреливали оный, что делало наши фланки бесполезными.
                 Поэтому никто не мог пойти на вылазку или показаться во рву без неминуемой опасности.
Тогда я созвал военный совет, где встретил весьма прохладную готовность на столь опасные замыслы. Однако  настаивал, что вылазка в ров необходима, дабы разрушить галерею и отбить край болверка, коим владеют [турки].            
                 Я делал это, дабы подготовить наших солдат к более важным предприятиям и показать туркам, что и с таким сильным подкреплением, какое обрели в городе, мы не будем сидеть праздно и не дорожим жизнью; также и для того, чтобы не обмануть ожидания бояр в такой попытке. [Это лучше,] чем уповать на великие дела, предполагая успех посредством наших малодушных решений и действий.
               Итак, мы отрядили на вылазку половину из условленного накануне числа, причем другой половине велено постоянно вести огонь со скатов по вражеским траншеям и по всем, кто покажется, и быть во всеоружии для поддержки, в зависимости от успеха и случая. Указав полковникам посты, откуда им следует наблюдать за выступлением своих офицеров и солдат, и дав обычный пароль "Сергий" , когда все было готово, по бою барабанов со всех сторон я подал сигнал идти вперед.
              Я приказал старым солдатам гарнизона наступать на ту часть среднего болверка, коей владели турки, и впрямь подумал, что добился этого; остальные же с обеих сторон рва займутся разрушением галереи под моим личным руководством. Однако мои ожидания не оправдались,
            Наши солдаты наступали очень вяло, офицерам даже пришлось гнать их силой. Мало кто проник в ров, да и те вернулись, ничего не добившись и ни разу не подойдя к галерее, причем потери были больше, чем если бы они взялись за дело решительно. Итак, после истраченного в слабых попытках часа, они ретировались.
            На этой вылазке 37 наших солдат были убиты и около сотни ранены; один майор и многие [младшие] офицеры позже умерли от ран.
            Засим я написал к боярам, уведомив их о происшедшем: турки так окопались, укрепили траншеи перед нашими выходами и овладели рвом, что без великой опасности вылазку из обычных выходов делать невозможно.
            На это боярин мне ответил, что если ничего нельзя добиться вылазкой, то я должен вернуть полки, кои он мне прислал.
              Сие показалось странным, и я отправил подполковника Прохора Протасьева, дабы известить его, что солдаты старого гарнизона утомлены и измучены трудами и дозором, много их убито, еще больше ранено и весьма многие больны, так что если не оставить в замке и городе оные [полки] или значительные силы, то мы не сможем выдержать всеобщий  штурм или приступ, коего по всем догадкам следует ожидать.
            Тогда бояре приказали полкам остаться, только кое-кто из русских полковников принял меры к уходу.
            Я дал знать, что из-за недостатка полномочий, медлительности и неповиновения иных старших офицеров дела ведутся не столь исправно, как надлежит; бояре прислали приказ полковникам и офицерам изо всех сил удерживать замок и досаждать неприятелю, а в исполнении всех дел следовать моим указаниям. Вечером бояре прислали ко мне тысячу сумских казаков и 300 путивльских, рыльских и других городовых казаков. Я распределил вновь прибывшие полки по своим постам. Полагая по событиям сего дня, что мы вряд ли чего-то достигнем посредством вылазок, я счел наилучшим использовать время и устроить ретраншемент посреди нового укрепления; я известил бояр о моем намерении и просил о спешной доставке бревен и габионов.
             Боярин прислал ко мне минера, подполковника Юрия Лиму, который начал в среднем болверке контрмину, но из-за скалы завершить ее не удалось. Поэтому  на следующий день я велел начать оную в другом месте. Сегодня выпущено по городу и замку 185 тяжелых снарядов и 194 гранаты. Ночью я приказал починить участки, пробитые и разрушенные за день артиллерией, и, как обычно по ночам, наполнить водой все имеющиеся бочки и сосуды.
Убито 25 и 33 ранено, кроме вновь прибывших. Тело губернатора во втором часу ночи было перенесено из замка в лагерь.
             Ночной порою генерал-майор Косагов, согласно моему прежнему совету, овладел островком на реке ниже города, возвел форт и поставил в оном два полевых орудия. Однако форт не был ни окончен, ни обеспечен нужным числом людей, да и резервы не расположены на удобном расстоянии.
             Августа 7. Когда рассвело, турки стали собираться в том направлении; пять или шесть сотен изготовились атаковать [остров] и около 50-ти вошли в реку с саблями в руках. Русские, коих было 300 человек, видя решимость турок, после одного нестройного залпа бежали и с большим трудом увезли пушки. Это дело велось очень дурно и столь же привело в уныние наших, сколь придало величайшую уверенность и отвагу туркам, кои посему могли ясно видеть недостаток у нас и руководства и мужества.
            Генерал-майор Вульф  также овладел другим островом ниже по реке, но на большом удалении от [турецкого] лагеря, и стрелял оттуда из полевых орудий по их палаткам. Сперва турки стали убирать палатки подальше от реки, но затем, ввиду малого ущерба, из презрения поставили часть своих шатров обратно. Боярин понял, что там можно добиться немногого, и велел тем отступить на другую ночь.
             Я написал к боярину  с таким советом: поскольку он не намерен переходить реку с[о всей] армией, пусть решится пойти вперед в тех местах, кои еще свободны, с сильной партией и попытает счастья в поле под прикрытием орудий, рогаток и прочих средств; тем самым [неприятеля] можно будет изгнать из траншей. Боярин ответил мне, что даст приказ так и сделать.
            Около полудня взорвалась мина в куртине городской стены, рядом с прежней. Турки немедля приступили к бреши и после упорного боя, благодаря доблести сердюков и казаков, были вынуждены отойти. Часом позже взлетела мина в замке, под фасом левого полуболверка нового укрепления. Стена взметнулась, пока [сила взрыва] не нашла выход через ямы, что я велел выкопать на внутренней  стороне стены на этот случай. Было разрушено лишь 4 или 5 сажен ложного ската, и стена опустилась без какого-либо вреда, но сие так устрашило стоявших на скате русских, что при первом появлении турок для штурма они сразу же покинули свои посты и бежали прочь.
              Однако при первом грохоте я поспешил к выходу из того полуболверка, ободрил тех, кто там находился, и с теми, кто был при мне, заградил этот пост. Затем я поспешил к воротам и земляному валу на левой стороне, откуда слышались сильный шум и крики, и послал приказ полковнику Кро идти туда со своим региментом. Подойдя к воротам, я обнаружил, что весь ложный скат с этой стороны покинут и турки овладели оным, а солдаты, охранявшие земляной вал в сторону города, несутся в город. Прежде всего я остановил их, заставил вернуться на позиции, ободряя и обещая им помощь, и отправил туда припасы, что были наготове у ворот. Когда явился полковник Кро с региментом, я приказал ему отрядить своего майора и сотню людей, дабы прогнать турок со ската; тот после кое-какого сопротивления выбил их оттуда и, овладев участком, удерживал его, пока не вернулись те, кому оный поручен.
              Едва это дело было  улажено, как тревога призвала меня на юго-запад. Оставив полковника Кро с его региментом, дабы обезопасить позицию со стороны города и ворот, я бросился туда, но по прибытии нашел все в добром порядке, благодаря усердию полковников, кои стояли ближе всех.
              Я пошел распорядиться о починке ската, разрушенного миною, но это было упущено из-за трусости и небрежения тех, кому я сие доверил. Бдительные турки воспользовались этим и подкопали оный участок, так что парапет осел и стал открытым. Позже я не мог добиться от солдат выборных полков и стрельцов починки оного, хотя отправился туда лично и показывал им, как можно это сделать.
              Вечером я созвал полковников, присланных из армии, и объявил им, что для укрепления позиции в сторону реки на юго-западе и удобства вылазок я намерен устроить контрэскарп  с широким прикрытым путем. После всеобщего одобрения я приказал чтобы они, как только стемнеет, стянули свои полки в ров. Когда это было сделано, я отправился туда и, распределив посты между ними, начал работу. Сегодня выпущено по городу и замку 249 тяжелых снарядов и 142 гранаты; погибли из старого гарнизона 12 человек и 17 ранены.
               Августа 8. Когда настало утро, я послал уведомить бояр, что пока никаких балок и бревен не доставлено, и просил прислать оные как можно скорее. В город прибыл генерал-адъютант казаков и, по нежеланию или невозможности прийти в замок, прислал ко мне просьбу явиться к нему. Я отправился и час беседовал с ним касательно всего необходимого для обороны города и снятия осады. В самых насущных, а потому более трудных вопросах он предполагал невозможность.
              Затем я обошел город с заместителем губернатора и полковниками и осмотрел все позиции, приказав сделать ретраншементы в тех местах, где подозревал мины,  особливо у малого нового бастиона между Крымскими воротами и речным болверком. Однако казаки проявляли в этом большое нежелание со словами, что пришли биться, а не работать; да и в самом деле они не были снабжены годным для работы инструментом. Хотя заместитель губернатора и обещал побудить их к работе, однако привести оную к завершению никоим образом не смог.
               Когда я вернулся в замок, боярин прислал полковника гвардии , своего наперсника по имени Семен Грибоедов, чтобы узнать о положении города. Я сопроводил его и все показал, к его большому восхищению. Он пожелал, дабы мы сделали вылазку со всеми, кого можно отрядить из гарнизона. Я изъяснил ему несообразность этого — и не было большего препятствия, чем робость солдат.
              А дабы боярин не думал иначе, я предложил [Грибоедову] понаблюдать за испытанием и приказал 150-ти лучшим солдатам, отобранным из всех полков, с дюжиной добрых офицеров быть наготове.

             Для ободрения я велел выдать каждому по большой мере водки и самолично вывел их  за ретраншемент среднего болверка. То были отборные люди, все хорошо вооруженные латами, шлемами, полупиками и кремневыми ружьями, да и дух их весьма возрос от водки, так что я и впрямь ожидал некоторого успеха.
             Когда все было готово, я дал приказ наступать. Несколько офицеров с 20 или 30 молодцами решительно пошли вперед по правую руку и причинили кое-какой урон туркам в их норах.
              Однако прочих никоим образом не удалось вывести изо рва ретраншемента; встретив там худший прием камнями и ручными гранатами, чем те, кто был в деле, они стремглав побежали обратно и проложили себе путь через узкий проход, где стоял я, дабы им противиться, — не без угрозы для моей персоны; мне проткнули чулок полупикой и еще 20 приставили к груди. Видя это, полковник отчаялся достичь таким образом успеха и снизошел до моего совета послать сильный отряд с намерением изгнать [неприятеля] из траншей.
              Не успел сей полковник уехать, как взлетела мина под земляным валом близ самого рва нового укрепления. Я поспешил туда и обнаружил, что все солдаты бегут со своих постов и толпой валят в город. С теми, кто был при мне, я остановил их и заставил вернуться. Скат нового укрепления, что фланкирует это место, отпугнул турок от штурма или решительного прорыва в брешь. Сие дало нам время заделать брешь (в 8 сажен) и вновь овладеть всей позицией. Однако мы потеряли лейтенанта и дюжину солдат [убитыми] и 22 ранеными, прежде чем смогли заделать брешь.
               Сегодня стреляно по городу и замку 281 тяжелый снаряд и 175 гранат. Вечером боярин прислал за всеми лодками и малыми судами [для отправки их] в лагерь под предлогом переправы донских казаков ниже города на какой-то промысел. Сегодня убито из старого гарнизона 17 человек и 38 ранено.
              Августа 9. Ночной порой я велел починить то, что разрушено накануне яростным огнем орудий. На рассвете юноша по имени Кирпицкий — поляк, взятый в плен 4 года назад, перешел к нам по берегу реки. Захваченный в юности и обрезанный турками, он был допущен служить в покоях  у Кара Мехмет-паши и там имел хорошую возможность узнавать о происходящем и о намерениях турок.
             На допросе он сообщил, что после отступления турецкой армии с холма состоялся великий совет, где мнение большинства было за уход, но везир противостоял всем этим предложениям; тем не менее большая часть обозов уложена и вывезена из армии; из Черного леса [турки] опасаются какого-то нападения; несколько главных пашей и командиров пострадали за свою трусость или небрежение в прошлую субботу — одни отравлены, а другие смещены с постов; [турки] хорошо обеспечены продовольствием, ибо недавно получили 10 000 подвод, [но] у них оскудели боевые припасы, особенно гранаты; они намерены вскоре, когда будут готовы мины, решиться на генеральный штурм или приступ, а если это не принесет успеха, то они уйдут. Что до мин, то он не мог толком сказать, где оные проведены, не бывши в траншеях. Я записал его рассказ и немедля отослал [поляка] к  боярину.
              В 10 часов турки напали на ложный скат нашего ретраншемента в среднем болверке.        
              Все наши солдаты, не оказав сопротивления, бежали. Поспешив к выходу, я не мог выбраться наружу из-за толпы бегущих солдат, кои словно заклинили вход. Я велел поскорее втащить и загнать их внутрь и, расчистив путь, сделал вылазку с теми, кто был при мне, — человек 10 с сотником. Сперва турки сопротивлялись, но, видя нашу решимость и превосходство в оружии (у нас были полупики, а у них только сабли), пустились наутек. Трое из моих людей были ранены, а мне чуть не отсекли саблей два пальца левой руки. [Турки] унесли большинство своих павших, а 3 [трупа] наши солдаты потащили в город.
                Час спустя, натолкнувшись на их мину, мы изгнали их оттуда и захватили инструменты. Так как турки уже продвинулись по верху стены до середины крыла среднего болверка, я велел проделать отверстие в стене, внутри орудийной бойницы или  поста, намереваясь заложить туда бочку пороха и подорвать их. Заметив это, они сразу же направились к тому месту и, метая вниз ручные гранаты, согнали наших солдат с постов. Однако я тут же явился туда, хотя и с редкими спутниками, и после [нашей] стрельбы из пистолетов вверх по бойнице те ретировались оттуда и позволили нам снова занять посты.
               Примерно через два часа взлетела мина на левой стороне того же болверка, но турки, видя на ретраншементе так много знамен и солдат, не дерзнули пойти на приступ. Сразу после этого взлетела еще одна мина, с другой стороны. Турки попытались вступить [в брешь], и я приказал вести огонь с ретраншемента из двух заряженных картечью пушек-"головорезов", кои я весьма кстати там поставил; мушкетеры тоже стреляли из своих укрытий, и турки ввиду невозможности взять верх отступили, волоча за собой мертвецов, коих было много. Я велел  немедля заделать эти бреши, так что турки не выиграли ни дюйма земли.
              Я послал к боярам, уведомив их, что мы не можем привести к завершению ни одну мину под позицией [турок] на нашей стене, как я предполагал, — из-за их контрмин и многих прежних обвалившихся подкопов; я просил поторопиться с обещанными силами, ибо при отсрочке неприятель получает большие преимущества, укрепляясь все сильнее и сильнее и овладевая нашими стенами. Я изложил свои опасения, что казаки, недавно прибывшие в город и сменившие старых, при необходимости не выстоят, как те. Я просил поспешить с доставкой ко мне леса и габионов для строительства ретраншемента.
              Боярин дал ответ, что готовит партию из 15 000 человек под командой генерал-майора Вульфа, посредством коей он надеется свершить дело; он уже отправил калмыцких татар и черкесов, дабы напасть на [турок] с тыла; казаки из  Черного леса должны ударить на них в то же время, как и донские казаки от реки, ниже  города. Он также приказал мне сделать тотчас вылазку с числом людей, какое я сочту нужным.
                Вечером я приказал 1200 добрым солдатам с офицерами изготовиться к вылазке, половине — от земляного вала в сторону города, а другой от контрэскарпа, недавно проведенного к реке. 500 солдат из старого гарнизона я отрядил, дабы напасть на турок, укрепившихся на бреши нашей стены, и приказал добрым офицерам старого гарнизона и людям с лопатами, заступами и прочим инструментом наготове, после изгнания турок из их нор, возвести в бреши парапет и таким образом вновь овладеть нашей стеною.
                 В первом часу ночи бояре прислали ко мне весть, что генерал-майор Вульф идет к городу и сей же ночью я должен получить большое количество  леса для ретраншемента, который доставят в замок; генерал-майор с русскими должен выступить с правой стороны к реке, а казаки — из города.
              Около часа спустя генерал-майор Вульф прислал ко мне офицера, дабы известить о своем прибытии в город с сильной партией для вылазки на другой день.
              Сей офицер не мог мне сказать, в каком месте города стоит генерал-майор. Отпустив его, я отправил к генерал-майору моего офицера с тем, что бояре уже уведомили меня о его приходе и я премного удовлетворен, что их выбор пал на него; будучи в замке и городе накануне, он сможет осмотреть самые выгодные для вылазки места, я же весьма охотно буду содействовать [ему] изо всех сил; согласно боярскому приказу, у меня в готовности изрядное число отборных людей, кои по данному сигналу пойдут на вылазку.
             Однако ни этот, ни второй, ни третий посланный мною офицер не могли его найти, пока ближе к рассвету я не узнал, что [Вульф] стоит в городе у Крымских ворот и намерен выступить оттуда и от реки ниже города. Я нашел сие несогласным с моими вестями от бояр и, зная о невозможности выступления из оных мест со сколь-нибудь большим числом людей, вновь послал к [генерал-майору] осведомиться, не имеет ли он прямого приказа от бояр выступать с русскими в оных местах. Он дал ответ, что у него есть прямые приказания делать то, что делает.
             Сегодня стреляно по городу и замку 197 тяжелых снарядов и 98 гранат. Из старого гарнизона убито 22 человека и 43 ранено.
               Августа 10. С рассветом все мои солдаты стояли наготове в тех местах, откуда предстояло выступать. Я приказал всем полкам быть в готовности на своих постах и в случае благоприятного исхода также наступать и преследовать удачу, оставив лишь обычную охрану  на позициях. Однако мост через Тясму ночью сломался, и большинство отряда было вынуждено идти в обход через мельничную дамбу, так что на рассвете многие роты только вступали в город. Турки хорошо это учли и, ожидая какого-то умысла, крепко стояли настороже, так что я заранее сомневался в успехе.
                При восходе солнца, не подав никакого общего сигнала, [русские] выступили из города в двух местах — от Крымских [ворот] и от реки.
               При их первом появлении турки, будучи наготове, так приветствовали их мелкими зарядами и ручными гранатами, что те, кто еще не выбрался наружу, шли очень робко, а кто уже вел бой, нашли его слишком жарким и отступили в великом смятении, потеряв несколько добрых иноземных офицеров, много убитых и еще больше раненых; большинство из них позже умерли по нехватке хороших лекарей. У реки турки даже выскочили из траншей, загнали наших солдат, особенно конников (кои здесь тоже спешились) в болото  и многих подавили.
               Здесь, у реки, не выступило и 400 [человек], а от Крымских ворот — меньше 100, так что сия долгожданная вылазка была подобна тому, как partununt monies, gignitur mus .
                Я заметил бдительность турок и их приготовления, не счел нужным подвергать солдат столь грозной опасности и послал к генерал-майору, дабы отговорить его от любого предприятия в это время, ибо турки предупреждены и подготовлены, однако не смог взять верх. Тем не менее я не отпустил тех, кого назначил для вылазки, ожидая от стоящих в городе более решительной попытки. Но послав узнать их намерения, я известился, что те пали духом и отчаялись чего-либо достичь. Посему к полудню я тоже велел отойти и, видя безуспешность всех наших попыток в этом направлении, тотчас пошел размечать ретраншемент — рогатое укрепление с равелином перед куртиной.
                  Найдя один из складов почти пустым, я дал приказ снести оный и все прочие дома в старом замке и вновь послал к боярам,  дабы поспешили с лесом и прислали плотников. Узнав, что они дали генерал-майору приказ вернуться со своими силами в лагерь, я настоятельно просил оставить его до ночи, ибо ввиду ухода из города такого числа людей турки могут с большей уверенностью что-то предпринять. Все сие было обещано и дозволено.
                  Я велел доставить в старый замок несколько орудий и установить кулеврину справа от ворот и распорядился обо всем как можно лучше. Однако после бесплодной вылазки сего дня я видел, что наши солдаты весьма приуныли, а турки, без сомнения, столь же воодушевились.
                  Сегодня стреляно по городу и замку 103 тяжелых снаряда и 75 гранат. Тело губернатора вынесли из города 4 дня назад, а этой ночью унесли остаток его вещей. Ночной порою я велел тревожить турок со всех сторон, назначив везде поочередно роты с целью  помешать их трудам. Несмотря на это турки с великим  усердием приближались и укрепились на верху нашей стены до самого стыка крыла болверка с куртиной и ретраншементом, так что могли глядеть в замок.
                   Вечером один немецкий подполковник-волонтер прибыл в замок, объявил мне, что он перед боярами обязался с 50-ю людьми согнать турок с нашей стены, и немедля попросил солдат. Однако я видел, что он обманывается, и знал, что это дело невозможное, и просил его потерпеть до утра; тогда он сможет осмотреть и оценить выгоды позиции, ибо теперь оная в ином положении, чем виденное им прежде.
                  Ночью в замок доставили лишь 37 балок и несколько габионов, а также прислали 28 плотников. За час до рассвета боярин прислал ко мне адъютанта с известием: он уверился от перебежчика, что везир уже отправил хана с  татарами и множеством турок, дабы атаковать русский лагерь; в тот же день, поскольку их мины готовы, оные зажгут, затем предпримут сильный штурм, а если это не удастся, то они уйдут прочь. Посему [боярин] приказал блюсти большую осторожность и иметь все в готовности; он отправляет полковника Самуэля Вестхоффа с его региментом для резерва в старом замке.
               Я дал ответ, что не боюсь ни мин, ни приступов к замкам, ибо хорошо обеспечен от того и другого; [боярину] лишь надобно поговорить с гетманом, дабы город мог быть приведен в должное состояние для обороны. Сегодня убитых из старого гарнизона 17 и 28 раненых.
               Августа 11. На рассвете я поставил всех работать над ретраншементом, велев разобрать дома и взять древесину там, где без оной можно обойтись. Помянутый подполковник снова настаивал на исполнении своего замысла, на что я согласился, скорее дабы удовлетворить его и других, кои мало представляли невозможность этого дела, чем из надежды  чего-либо достичь. Я велел отобрать 50 солдат из старого гарнизона, чтоб были наготове, и выдать каждому по доброй мере водки, чего никто из них не желал принять со словами, что не продадут жизнь за меру водки. Однако я угрозами заставил их выступить, хотя и робко.
                  Итак, подполковник, объединясь со столь же помешанным, как сам он, капитаном, отправился направо от ретраншемента, дошел до габиона, что не был наполнен, и пытаясь перелезть через оный, свалился внутрь. Засевшие чуть дальше турки, услыхав его зов о помощи, думали выудить его из габиона большим крюком на длинном шесте, но тот, прильнув к ближайшей от них стенке, увертывался Капитан с 2 или 3 солдатами, разбросав добрый запас ручных гранат, с большим трудом извлек [подполковника], который, спустившись, тихонько удалился.
                 Турки, стоя на верху нашей стены уже у самой куртины, могли через ретраншемент, сделанный мною поперек хода к ретраншементу в горже болверка, видеть все, что мы делаем в замке, — как тех,  кто был занят постройкой ретраншемента посреди замка, так и большинство наших солдат, стоящих наготове на стене и под нею.    Подвезя мортиры к самому краю рва, они расстреляли большинство своих гранат, кои падали либо на стену, либо сразу за оной и сперва причиняли [нам] некоторый урон, но затем — лишь малый.
              Утром бояре прислали полковника Самуэля Вестхоффа с его региментом — стоять в резерве в старом замке.
                В это утро тяжелые орудия [неприятеля] совсем притихли, но к полудню стали греметь по обыкновению. Около часа пополудни, пока мы занимались ретраншементом, под городской стеною вспыхнула мина, рядом с прежней, и пробила большую, весьма уязвимую брешь.
                Тут же другая мина, взлетев очень близко от первой, так устрашила черкас, кои недавно прибыли в город и не привыкли к таким взрывам, что те покинули не только стену, но и ретраншемент. Прочие, кто был подальше, видя их бегство и турок, вступающих в брешь без всякого сопротивления, тоже бежали.
               Турки сперва водрузили  на стене три знамени, при коих довольно долго оставалось не свыше 20 человек; казалось, они опасаются какой-то уловки на ретраншементе (казаки никогда не покидали своих постов так легко) или ждут подкреплений; те подоспели, зажгли деревянный бруствер стены и уже толпами хлынули внутрь, причем каждый стремился быть первым.
                В то же время со всех сторон напали и на нас в замке. Но узнав, что турки взяли город, и понимая, что приступом замка они намерены лишь отвлечь нас, я приказал Курскому и Озерскому полкам, а из казачьих Сумскому и Ахтырскому идти на помощь горожанам. Они встретили турок прежде, чем те достигли рыночной площади, по правую руку, и тотчас обратили их в бегство. Видя это, прочие, кто преследовал и производил великую бойню среди казаков до моста и близ оного, повернули вспять и, подпалив остальную часть города, бежали кто к бреши, кто вдоль стены и реки.
                Однако христиане, преследующие их в беспорядке, да и немногочисленные, в большинстве занимались тем, что могли раздобыть по домам, а иные трусливо не шли вперед и были легко обращены в бегство турками. Тогда уже те, подкрепясь свежими силами /л. 96 об./ и толпами из лагеря и траншей, с великой яростью погнали христиан и рубили на куски всех, кого настигали.
                 Теперь большинство казаков, кои вели погоню за турками, при виде столь неистового турецкого натиска и общего смятения и бегства с нашей стороны кинулись прямо  к мосту — то был ближайший путь к [нашему] лагерю.
                 За ними [устремился] эскадрон из полка Вестхоффа, который был окружен и весь изрублен турками. Здесь было потеряно два майора, капитан, лейтенант, 5 знамен и свыше 600 русских и казаков.
                   Турки ловили удачу до ворот моста, настолько забитых толпою валящих солдат, что многие задохнулись, и еще больше погибло от горячей турецкой погони, прежде чем сумели спастись. Поскольку мост был узок и сломан, как я сказал выше, многие лишились жизни в реке и топи, среди коих гадяцкий полковник по имени Федор Криницкий (он был с нами во время осады) и недавно прибывший полковник стародубский ; оба, хотя и большие храбрецы, были унесены потоком  перепуганных людей.
               Приведя все в порядок, как мог, я оставил командовать [позицией] полковника Корнелиса фон Бокховена  и, опасаясь наихудшего, поспешил через старый замок вниз, в город. Там я застал полное расстройство и смятение; каждый торопился выбраться через ворота у мельничной дамбы. Турки, подпалив остаток города и парапет городской стены сразу по вторжении, продвигались вдоль стены у реки и спокойно, без всякого сопротивления овладевали бастионами и болверками. Всех охватил такой ужас, что никакие команды или увещания не могли достичь цели.
                  В столь отчаянном положении я сперва послал приказ полковнику Вестхоффу к Мельничным воротам, велев ему во имя Его Величества из ворот никого не выпускать. Потом с теми, кто был при мне, я стал удерживать одних силою, других уговорами и учтивыми словами, пока не собрал воедино несколько сотен русских. Их я отправил по переулкам, дабы схватиться с врагом, и таким образом получил время навести некоторый порядок у ворот, укрепив их сильной охраной и баррикадами  на улицах и внутри оных. Казаки здесь  были менее склонны обороняться или что-либо делать, чем русские; за исключением немногих каждый искал способ уйти. В крайностях они обычно неуправляемы.
                   Тем временем [солдаты], коих я послал биться с турками, наступали по переулкам, где не бушевал пожар, и встречая разрозненных и занятых добычею турок, нанесли им некоторый урон и отбросили назад к рыночной площади.
                    Оттуда [турки] опять пошли вперед и вынудили христиан отступить, а те, воодушевленные свежими силами, вновь обратили их в бегство, и так поочередно гнали и преследовали друг друга свыше полутора часов.
                    Одновременно, дабы отвлечь наши силы, [неприятель] в разных местах весьма жестоко штурмовал скаты и стены замка, но благодаря крепкой позиции, а также доблести некоторых офицеров и солдат был отражен. Видя, что таким путем ничего не добиться, [турки] подожгли стену замка с обеих сторон среднего болверка. Так как было чрезмерно сухо, а солдаты промедлили с тушением, [огонь] взял верх и позже с ним сладить не удалось.
                     Бояре  между тем, слыша, видя и понимая, в каком положении мы пребываем, от разных посланных мною гонцов и от тех, кто бежал из города, выступили с армией и отправили несколько полков нам на помощь. При таком расстоянии те, даже сильно желая, не могли бы поспеть в срок с какой-либо выгодой для нас.
                    Если бы турки лишь немного постарались, то отобрали бы у нас Мельничные ворота и тем самым лишили всякой поддержки и пути к спасению; ведь христиане настолько устрашились, что готовы были покинуть ворота, хотя никто и не пытался атаковать оные. Однако Всемогущий, пути Коего в вершении дел человеческих чудесны, дарует скорейшее вспоможение Свое, когда помощь людская всего далее. Он заставил турок помешать самим себе во взятии ворот, что предало бы всех нас их власти: поскольку при захвате города дома подожгли, пожар разгорелся так неистово, что те не могли наступать сколь-нибудь большим числом. Только вдоль и возле стены  они сделали ряд приступов в сторону ворот, но были отбиты.
                 Они также отправили по мосту через реку конников; те рыскали по всем полям и повергли наших солдат в страх, что бежать в лагерь столь же опасно. Таковы были средства, ниспосланные Богом для нашего спасения.
                 Я видел, что армия стоит, передовые полки колеблются и склонны повернуть назад, и предположил, что, по их мнению, мы уже потеряли Мельничные ворота, а потому они утратили надежду выручить нас. Тогда я велел водрузить наши знамена на кровле ворот и по всей стене, коей мы еще владели. Видя это, наши полки стали наступать, хотя и очень медленно, в нашу сторону и вышли из долины к песчаным холмам. Турецкая конница, что перебралась через реку, при поддержке кое-какой пехоты за мостом вступила с ними в стычку. Те, радуясь любому предлогу во избежание участия в столь великих / опасностях в городе, изменили свой путь, чтобы противостоять [турецким отрядам].
                   Я же слал гонца за гонцом, дабы ускорить помощь, изъясняя большую опасность, в коей мы находимся по причине великого замешательства и оцепенения офицеров и солдат; к тому же замок, разрушенный с городской стороны, никак не удержать, если турки не будут изгнаны из города. Я обещал сделать это через подполковника Лиму (коего послал к боярам), если мне дадут 5 или 6 тысяч добрых свежих солдат с добрыми офицерами. Однако ни с этим, ни с [85] другими моими гонцами я не получил никакого ответа, только трем приказам, или полкам, стрельцов было велено подойти и охранять ворота.
                  Турки тем временем взялись за работу и копали траншеи под самым холмом в пределах города, в сторону старого замка. Городская стена, подожженная турками при их вступлении, уже в большой степени сгорела / и, прилегая к старому замку, стала очень опасной. Это, а также скудость и вялые усилия наших подкреплений, побудили меня задумать ретраншемент от тенали старого замка до ворот, дабы обеспечить нам проход. Участок земли, где стояла каменная церковь, посвященная Святым Апостолам Петру и Павлу, был весьма удобен для [постройки] болверка, чтобы оборонять и куртины до замка, и ворота. Я немедля послал в новый замок за 1000 рабочих.
               Тем временем, в 6 часов, прибывшие к воротам три полка стрельцов сделали вылазку в город к траншеям, что турки сооружали под холмом. Однако из траншей их приветствовали залпами, и они вернулись, не добившись ничего, кроме больших ранений при отходе, чем если бы решительно бросились вперед.
                  День уже клонился к закату. Похоже было, что наше вновь прибывшее подкрепление ничего не совершит, да и рабочие ко мне не являлись, Я вернулся в замок, встретив по пути прислугу [стрелецких] голов, что уносила их лучшее добро.
               По приходе в новый замок я послал за всеми полковниками и головами, резко выговорил головам за то, что пугают солдат, отсылая свою кладь; приказал каждому самолично блюсти свои посты и участки под угрозой неудовольствия Его Величества и назначил из каждого полка рабочих для постройки ретраншемента в новом замке, а также другого, от старого замка до Мельничных ворот, настаивая на скорейшем исполнении сего.
                   Тут один из голов шепнул мне, что бояре уже прислали адъютанта с повелением к нам выступить из замка; тот никак не желал подняться в замок, но сообщил ему [об этом] у ворот, сказав, что ему так велено. Я не придал сему никакого внимания и заявил, что скорее погибну, чем оставлю свой пост или позволю кому-либо это сделать без / письменного приказа.
                  Я велел каждому нести свои обязанности, а резерву потушить пожар, что к этому времени уже бушевал и усиливался на куртинах. Между тем узнав, что большинство старших и младших чинов ухитряются бежать тайком, я написал к боярам с вестью об этом и просьбой сообщить их волю. Затем я распорядился приготовить ужин и подать на стол мою серебряную посуду с целью, дабы солдаты, видя это, не помышляли о дезертирстве со своих постов.
                Когда пошел уже третий час ночи, письменный приказ от бояр был доставлен ко мне барабанщиком полковника Александра Карандеева, получившего оный у ворот от адъютанта, который не дерзнул нести его дальше.            
               Приказ гласил, что я должен выступить из замка и, если возможно, / вывезти самые легкие орудия, закопать те, что нельзя увезти, уничтожить замок и боевые припасы, а особливо поджечь порох. Получив сей приказ, я немедля послал за всеми полковниками и командирами полков и показал оный тем, кто явился (иные удалились до этого). Я распределил по всем полкам орудия, что им предстояло взять с собою или закопать. Одни ссылались на невозможность вывезти или спрятать пушки, ибо их солдаты совсем поредели и исчезли; другие, столь же неспособные, как и те, отбыли без всяких слов, желая позаботиться о себе.
                Большинство иноземцев оставались до тех пор, пока им едва хватало людей, чтобы нести знамена, а затем я был вынужден их отпустить. Сам я остался, дабы увести [солдат] со скатов, контрэскарпа и проходов, что заняло больше времени, чем допустимо в такой крайности, Когда те выступили, оставив (по моему приказу) зажженные фитили в мушкетных бойницах и запалив выходы, я услыхал внизу, в городе, громкие крики, чуть погодя — другой громкий вопль, а спустя мгновенье — ужаснейший крик и шум в городе, во всех апрошах и траншеях. Сие так устрашило солдат, что они, невзирая на приказ и грядущую опасность, побросали оружие и побежали к старому замку.
                Проходя мимо моей квартиры, я зашел проверить, все ли знамена унесены, как я велел. Я обнаружил их там двенадцать и двух солдат на страже, коим передал знамена. Встретив затем прапорщика, я поручил оные ему; позже тот вместе со знаменами погиб в реке.
                Потом я отправился к воротам в сторону нового земляного вала, дабы посмотреть, закрыты ли оные.
              Так и оказалось — согласно приказу капитан оставил горящие фитили в мушкетных бойницах и запер ворота. На обратном пути я увидал, что немногие оставшиеся в новом замке дома все в огне.
                Велев двум солдатам, кои случайно мне попались, взять головни, я пошел с ними в старый замок. Там было очень мало солдат, да и те по большей части напились, грабили наше имущество и забирали, что могли. У ворот я приказал полковому писарю стрельцов закрыть оные, а затем поджечь деревянный бастион внутри.
                 Оставив двух солдат с головнями посреди замка ждать моего возвращения, я пошел к Московским воротам проверить, на месте ли стража и заперты ли оные; там не было ни души, и ворота не закрыли.
                 На обратном пути я призвал встретившихся мне солдат пойти закрыть ворота, но никто не повиновался. Затем, явившись на место, где оставил солдат с головнями, я никого не нашел и там, одни лишь головни.
                Взяв оные, я поджег амбар, где было много всевозможной провизии. Потом я пошел с огнем ко складу боевых припасов, дверь коего была всего лишь опечатана, отворил ее и набросал внутрь солому, доски и прочее топливо, что там нашлось (то был барак, где в течение осады укрывался канцлер, или секретарь).
                  Я поджег здание, что стояло спереди и примыкало ко складу, и вернулся на рыночную площадь, где обнаружил, что мои подводы разграблены, а слуги исчезли. Натолкнувшись на каких-то солдат, я пошел с ними к Московским воротам, дабы запереть оные, намереваясь вернуться и выйти задним путем, через колодец и потайной ход.
                 Все это время я и не помышлял об опасности, полагаясь на сильную охрану у городских ворот и зная, что турки весьма неохотны и осторожны в ночных предприятиях. Кроме того, я хотел вывести людей без сумятицы и шума, понимая, что пока меня видят расхаживающим туда и сюда, они будут менее боязливы. Я думал, что как только явлюсь к городским воротам, охрану уже не убедишь оставаться дольше; она уйдет и бросит многих отставших солдат.
              Я не желал пренебречь и столь важным пунктом моего приказа, как поджог боевых припасов.  Эти причины, повторяю, меня задержали и привели бы к гибели, если бы Господь чудесным образом не вызволил меня.    
                 Ведь едва приказ был отправлен ко мне в замок, как полки, присланные из армии стеречь ворота до выступления гарнизона, не подав ни малейшего знака кому-либо в замке, удалились. Бдительные турки скоро это заметили и, услыхав шум, поднятый у ворот солдатами гарнизона, когда каждый стремился выбраться первым, дали знать об этом криком, который, удвоив силу, отозвался по всем апрошам и позициям. Затем они немедля пошли вперед и захватили ворота без сопротивления.
                 Позже несколько офицеров, собрав 2 или 3 сотни людей, вновь отогнали турок от ворот и вышли [из города]. Однако турки, напав на них с тыла, многих перебили, после чего христиане уже не делали приступов к воротам, а либо переплывали реку, либо возвращались в замок.
                  Будучи все это время в замке, я не ведал ничего о том, что происходит у ворот. Теперь же, когда я подошел к Московским воротам замка (как сказано выше) с намерением закрыть оные и выйти через задний потайной ход, на них с ужасным криком наступали турки. Подбодрив тех, кто был при мне, я сделал вылазку из ворот и ложного ската (где при входе, когда турки взяли город, я поставил пушку и выкопал перед ней траншею). Когда мы миновали эту траншею (она оказалась глубже, чем я ожидал) и громко прокричали наш обычный пароль, турки стали отходить.
                  Я преследовал их на 30 или 40 шагов и, видя, что те собираются с силами, повернул назад.
                    В этот миг, покинутый всеми и отчаясь в такой спешке преодолеть траншею или чего-то добиться в замке, причем турки гнались за мной по пятам, я побежал вниз по склону холма до каменной церкви, где впервые заметил, что турки владеют Мельничными воротами.
                   Тогда-то, слишком поздно, я стал сознавать нависшую надо мной опасность. Но не имея времени долго размышлять, я пошел быстрым шагом вокруг холма к реке позади замка с намерением собрать как можно больше солдат и либо прорваться через ворота, либо вернуться в какой-нибудь бастион в замке и биться до конца.
                    Не успел я далеко уйти, как увидал наших отставших солдат, кои без оружия перескакивали через  стену у реки. Полагая, что они нашли другой путь к спасению, перебрался и я. Но при виде того, что все они бросаются в реку, кто в одежде, кто без, я был весьма изумлен и не ведал, как быть. Не умея плавать, я решил: чем тонуть, лучше отважиться на любой другой путь сквозь турецкие ряды. Я не смог убедить никого идти со мной и в полном одиночестве, между рекой и стеною, направился к [воротам].
                 Дойдя до старого частокола у ворот, я видел, как турки снуют по мосту с головами христиан, коих они захватили при выходе из реки на дальнем берегу. Сие крайне меня поразило, но я знал, что уже нет другого пути, кроме как пробиваться.
                Будучи совсем один, я препоручил себя Всемогущему Богу и поднялся на дамбу в 20 или 30 шагах от моста с палашом в одной руке и пистолетом в другой. На мосту  я натолкнулся на 5 или 6 турок с саблями наголо и головами христиан в левой руке.
               Выстрелив по ним из пистолета, я прорвался и побежал направо по верху дамбы. Турки либо не видели меня, ибо туда падала тень надвратной башни, либо не могли настичь. Поспешив к форту на дамбе, я упал среди трупов наших солдат у реки, но быстро пришел в себя и добрался до рва при форте. Там я увидел нагих солдат, кои пытались выбраться оттуда. С их помощью выбрался и я и изо всех сил помчался к лагерю.
               На полпути я нагнал двух прапорщиков моего пехотного полка, кои оказали мне поддержку; тут я почувствовал телесную слабость и немощь и едва мог идти.
                 Бояре посылали в сторону города многих дворян, дабы справиться обо мне.
                Один из них, встретив меня, отдал мне своего коня и проводил к боярам, коих  я застал за обсуждением, в каком порядке армии отступать.
                Сперва я горько упрекал их за то, что не прислали мне подкреплений, затем, что столь внезапно приказали нам выступать и вовремя не дали знать об этом мне — ведь все могло быть сделано лучшим порядком.
                 Далее я посетовал на тех, кого отправили стеречь ворота до нашего выхода, особливо на полковника Вестхоффа, который был послан ко мне с приказом и покинул свой пост, не известив меня. Боярин мало что отвечал, будучи не слишком доволен, что я высказал так много. Я немедля ушел оттуда искать квартиру, и когда прибыл к полковнику Бернету, взорвался пороховой погреб в замке, причем погибло (как мы известились позже) более 4000 турок.
                Мы потеряли сей ночью полковника Бокховена — храбреца и доброго солдата, подполковника Прохора Протасьева, трех капитанов, 4 лейтенантов и 6 прапорщиков из моих полков, среди коих был Александер Ламсден — близкий мой родственник; погибли один сотник и несколько офицеров из стрельцов и еще 5 или 6 сотен людей, большинство коих были больные и раненые. Я также лишился двух слуг, лошадей, доспехов, одежды, денег и всего, что имел при себе.
                Весь вечер и ночью турки постоянно стреляли с батарей по новому замку, дабы помешать тушению там пожара.
              Во время нашего выхода или, вернее, бегства они вели огонь поверх города, по полям, куда, как они считали, уходят солдаты гарнизона и где стоит наготове армия, дабы их встретить.
               Так Чигирин был обороняем и потерян, оставлен, но не взят. Город недавно стал знаменит как источник, колыбель и столица казачьего восстания против поляков, обогащенная во времена Хмельницкого добычей и трофеями из значительной части Польши.
               Московиты по просьбе поляков обещали покорить его и предприняли с этой целью ряд походов.
                 Наконец, два года назад он был сдан Петром Дорошенко, который поклялся туркам быть их верным вассалом.
                Поляки по мирному договору, заключенному с турками в Год Господень [...] , уступили Порте свое право на эти края.
                 Сие привело к прежнему и этому походам турок и к настоящей войне между ними и московитами.»
                   (конец ч.4  гл.21)