Итак, вот этот рассказ, и вот каков был Иван Иванович Иванов - писатель, «инженер человеческих душ», «пророк в своём отечестве», «творец миров» и прочая, прочая, прочая... Как всякий интеллигентный человек — ссученная и бесполезная часть населения — Иван Иванович страдал алкоголизмом, уступчивостью и либеральными взглядами на всё. В молодости он сдуру подмахнул какое-то письмо в чью-то защиту, и поэтому прогрессивные люди имя его произносили с придыханием, а непрогрессивные - цедили с презрением. При новой власти Иванов быстро сделал карьеру и сидел в президиуме. Президиум был практически фамильной реликвией семьи Ивановых, ранее там же сидел отец писателя, ещё раньше - дед. В общем, его можно было бы назвать латентным педерастом, но... Нет, черт побери, не так! Не так надо об этом человеке. Вот как: представьте фильм памяти Иванова - ведь будет когда-то - «Трудная судьба» или «Пламенное перо» или, что ещё лучше, «Иванов». И вот мелькают лица родных и близких, коллег по цеху - набор всяческих лауреатов, бардов и других гениев современности - чистый шабаш. Появляются кадры хроники и семейные фотографии. Крупный план. Лица говорят добрые слова, безутешная вдова, сжав губы, сообщает об успехах супруга на любовном поприще. «Кобелина проклятый», - угадывается в глазах супруги. Какой-то важный иностранец рассказывает байку о том, как его представили гению нашей современности.
- Это Иванов Иван Иванович. Русский писатель.
- Ок. Ифанофф, Ифанофф, - пытается вспомнить фирмач.
- Иванов, очень распространенная у нас фамилия, - говорит Иван Иванович. - Вроде Смита или ... Берроуза у вас. Бер-ро-уз.
- Ах, да. Берроуз. Берроуз — гут. Окей!
- Окей, окей.
И тут вдруг в кадре появляется красная рожа простого работяги сантехника Семёна.
- Ваше мнение о писателе как человеке?
- Да п-и-и-и-и-и-п, - раздается звуковой сигнал, - Он, ля. Но хоть и — пи-и-и-и-п, — но душевный мужик, слова плохого о нем не скажу.
- Стоп, машина, - говорит режиссер, - Это мы вырежем.
Вот каков был приблизительный масштаб этого человека - Иванова Ивана Ивановича. Да и не просто был, а есть. Тьфу, тьфу, тьфу.
Однажды у Иванова приключился упадок сил и творческий кризис. Вот как это случилось: Иван Иванович сидел в кресле и перечитывал свой последний роман. Книга еще попахивала новизной. Неожиданно писатель вздрогнул, перечитал снова, загнул уголок страницы и перешел к следующей. На следующей странице случилось то же самое: прочитал, вздрогнул, загнул. На третьей и на четвертой и на пятой всё повторилось: прочел-вздрогнул-загнул, прочел-загнул, прочел-вздрогнул.
- Да-а-а-а-а-а, - протянул писатель, - труба.
На самом деле он сказал другое слово, но было оно весьма непечатным. Если честно, писатель произнес слово «п**дец», но опустим это. Произнеся ругательство, Иванов встал и прошел к телефону. Набрал номер.
- Алло, это издательство? Геннадия Петровича, пожалуйста. Это Иванов.
- Слушаю вас, - послышался мужской бас.
- Гена, друг, погибаю.
- Ваня, ты?
- Я, Гена.
- Что случилось?
- Катастрофа, апокалипсис. Я бы даже сказал, коллапс индивидуальности. Ты читал мой последний роман?
- Ты же знаешь, что ни одна книга не проходит мимо меня.
- И ты ничего не заметил?
- Нет. Да что случилось-то?
- Всё чужое.
- Что чужое?
- Всё...Геннадий, как жить дальше? - патетически произнес Иванов.
...
В общем, этот диалог продолжался долго, поэтому сразу перейдем к сути. Суть: перечитывая свои труды, писатель Иванов обнаружил страшное — чужие мысли, чужие фразы и даже чужие знаки препинания. Представьте себе, никакой авторской пунктуации, сплошной учебник грамматики — подспорье для школьных диктантов. Вот поэтому Иван Иванович и позвонил своему старинному другу Геннадию Петровичу, а тот уже, как преданный друг, купил бутылку дешевого коньяка и помчался к Иванову. Утешать.
И вот теперь друзья сидят на кухне и пьют.
- Смотри, - говорит Иванов, - страница семь, девятая строка сверху.
- Читаю, - отвечает Геннадий, опрокидывает рюмашку коньяка внутрь себя и читает.
- Ну? - требует ответа писатель.
- Ваня, ты гений.
- Это понятно, но… — Иванов воздевает палец, - тебе это ничего не напомнило?
- Гоголь?
- Почти. Это Шварц.
- Точно, Шварц. Женя! - соглашается Геннадий и разливает по-новой.
- А теперь тридцать шестая страница, первый абзац.
- Вздрогнули?
- Не вопрос.
Они чокаются и снова сверяют текст.
- Снова Женя? Шварц? - переспрашивает Гена, уткнувшись в книгу.
- Хуже. Это - Костя.
- Какой Костя? Паустовский?
- Ну не Кинчев же, прости Господи. - Иванов осеняет себя крестным знамением.
- О! А вот и сам Кинчев, - находит что-то Гена в книге и стучит по столу, поплевывая через плечо, - Да брат, как же это так?
- Вот так вот Гена. Всё моё – не моё.
Они вздыхают и приканчивают бутылку.
- Сгонять за водкой? - спрашивает Гена.
- Что за вопрос. Конечно, - отвечает писатель.
Гена уходит, а Иванов погружается в горестные раздумья. Конец картины.
Картина следующая. Пустая кухня, стол, заваленный окурками, пустые бутылки по углам. Позади уже изрядная пьянка, несколько походов за выпивкой и пьяные поцелуи на прощание. В соседней комнате спит Иванов, когда – внимание! - появляется обещанный ранее Чарльз Дарвин. Смотри выше. На Дарвине одет черный обтягивающий термокостюм для ныряния, полумаска и плащ. На груди между рельефно выступающими грудными мышцами сверкает золотая литера "D", а в руке его - плеть. Говорят, что в секс-шопах их именуют флогерами. Дарвин появился через открытое окно, сделал круг, облетев люстру, и со стуком опустился перед диваном. Иван Иванович вздрогнул, мигнул глазами и сел в постели.
- Твою мать, - прошептал ошарашенный спросонья Иванов.
- Мать твоя природа и эволюция, а я пророк их, - громогласно изрек Дарвин.
- Ты что за хрен?
- Чарльз Роберт Дарвин, - ткнул пришелец себе в грудь и протянул Иванову визитку.
- Нормально так. Допился до белочки.
- Встань и иди, - снова возгласил Дарвин.
- Да куда идти-то?
- А вот тебе ещё одна визитка.
Иванов взял картонную карточку и прочел: «Петров А.А.. Хирург. Хирургическое восстановление девственности и целостности. Качество и анонимность.»
- Бред какой-то, - сказал Иван Иванович, - Пожалуй, надо завязывать.
Иванов лег и отвернулся от Дарвина.
- Ах ты ж сука, - ласково сказал тот и огрел Иванова плетью. Иван Иванович взвыл и окончательно проснулся.
- Завтра придешь к Петрову и скажешь, что от Робертовича, - продолжил Дарвин. - Петров в курсе. Понял?
- Понял. А зачем?
- Нет, ну ты дурак совсем или прикидываешься? Ты так и хочешь всю жизнь чужие мысли тырить или как?
- Нет, не хочу.
- Тогда делай как велено. Понял?
- Понял, понял, - согласился Иванов.
- Смотри у меня, я два раза объяснять не стану. Всё. Полетел я. Адьё.
- Пока, - проворчал Иванов.
Дарвин подошел к окну, развернулся:
- Слышь, Иваныч, а у тебя горючка осталась?
- На кухне поищи.
- Ага, спасибо.
Дарвин вышел из комнаты, а Иванов, свернувшись калачиком, затаился под одеялом. Засыпая, он слышал, как Чарльз Роберт Дарвин звенит на кухне посудой. «Дарвин, а выпить не дурак», - подумал Иван Иванович и заснул.
Утро выдалось на редкость тяжелым. Помимо того, что бедного писателя мучило похмелье, у него болел и ужасно зудел низ спины. Иванов подошел к зеркалу, задрал футболку и, выгнув шею, осмотрел свою задницу. «Вот это да. Кто же меня эдак?» - пришла первая мысль. - «Кто, кто? Дарвин Чарльз Робертович», - ответила ехидно вторая. - «Бред. Не может такого быть». - «Ну, значит, Геннадий Петрович садо-мазо тебе учинил. Затейник».
- Гена - падла, паленую водку купил, - сказал Иванов вслух, - Галлю.. галлю-цино-генную.
Он прошел на кухню, поискал глазами выпивку. Взгляд его упал на стол. На нем веером лежали рекламные буклеты. Большими черными буквами на них было написано: «ЧАРЛЬЗ Р. ДАРВИН», в углу сияла золотом латинская буква «D». «Вот это да. Он, кстати, мне ещё визитки давал, - вспомнил Иван Иванович. - Надо поискать». Визитка нашлась в комнате на полу. Иванов внимательно изучил её и решил позвонить.
- Клиника хирурга Петрова! - ответил красивый женский голос.
- Здравствуйте, мне бы Петрова. Петрова А.А.. Я от Чарльза Робертовича, меня зовут Иванов ...
- Иван Иванович, - перебила девушка, - минутку.
- Ну, здравствуйте, ну, слава богу, - из трубки послышался безумно радостный голос, - Мне Чарльз Робертович уже сообщил о вас. Приезжайте срочно. Всё готово к операции.
- Какой операции?
- Как какой? Вы на визитке читали? Восстановление девственности и целостности. Приезжайте, поговорим на месте. И приезжайте безотлагательно. Немедленно.
- Хорошо, но как-то это всё странно. Я ничего не понимаю.
- Вот-вот, поэтому и приезжайте. Для вас это вопрос жизни и смерти.
Иванов повесил трубку, пожал плечами и пошел собираться.
Через час он уже сидел в кабинете Петрова А.А.. Петров был маленьким добродушным толстяком и, если бы не бородка и пенсне, то был бы вылитым Дени Де Вито.
- Знаете, я немного не понимаю, что происходит, - удивлялся Иванов.
- Ничего особенного. Просто вы избранный.
- В каком смысле?
- В прямом. Дарвин всегда прав. Вы нуждаетесь в нашей помощи.
- Не думаю, что меня интересует восстановление девственности. Вроде я не женщина.
- Да, вы действительно недопонимаете. Вы же писатель. Ну должны же вы знать переносное значение слов. Мы предлагаем вам вернуть девственный взгляд на жизнь, целостность восприятия, чистоту ощущений. Вот так-то, дорогой вы наш.
- Хирургическим методом?
- Конечно.
- Знаете, всё это смахивает на белую горячку: Дарвин какой-то, ваш кабинет, девственность. Я в растерянности.
- А что же с того, что горячка, - согласился доктор, - Вы, и правда, немного того... больны. Но если бы не горячка, вы бы в жизни не познакомились с истинным положением вещей. Мир немного иной, чем вы думали. Небольшая операция на вашей голове расставит всё по местам.
- Лоботомию предлагаете?
- Ну что вы, право? Давайте я вам разъясню.
Петров полез в стол и достал оттуда кочан капусты.
- Вот мозг одного из наших пациентов. К несчастью мы потеряли его, - врач горестно вздохнул, но тут же махнул рукой, — бывает, — и улыбнулся.
- Позвольте, но это же простая капуста.
- Нет, милый мой, это и есть мозг. А вы что думали, у вас там грецкий орех, что ли? - засмеялся Петров, - да и вообще, в вашей ситуации, - доктор постучал себе по лбу, - я бы не придирался к словам. Итак, вот мозг нашего больного. Как вы видите, он состоит из множества слоев листьев. На каждом листе масса интересной информации. Вот взгляните.
Доктор ловко оторвал один лист и протянул его Иванову. Иван Иванович недоуменно повертел его в руках.
- Посмотрите, посмотрите внимательнее, - улыбнулся Петров.
Иван Иванович прищурился и вдруг разглядел на листке какие-то надписи. Маленькие, едва заметные буквы заполняли всё свободное место.
- Что это?
- Ерунда, Новый завет, Махабхарата, что-то ещё из интегральной йоги.- Врач взял капустный лист и выкинул его в мусорную корзину. - Так вот, в процессе жизни в вашей голове постоянно возникают новые листья. Процесс этот в большинстве случаев конечен, но у некоторых людей он перерастает в патологию. Листьев становится всё больше и больше, пока мозг не упирается в черепную коробку. Мозг, так сказать, жмет. Он спрессовывается, и вы получаете мешанину из всякой ненужной и чужой вам чепухи. Это как раз ваш случай.
- Удивительная теория, - засмеялся Иван Иванович, - мозг жмет. Как-то это всё ненаучно.
- Ненаучно? - доктор заговорил укоризненно, - Вы что же, голубчик, учение Дарвина отвергаете? На дворе, между прочим, двадцать первый век, а вы прямо ренегат какой-то.
- Нет, учение Дарвина я в целом одобряю...
- А мне кажется, нет. Вот вы же сами не далее как сегодня ночью имели счастье видеть его самого. Так сказать, причастились тайн, а всё туда же — ненаучно, видите ли. Вы меня просто огорчили.
Доктор внезапно расплакался, а Иванову стало страшно стыдно, что он обидел прекрасного человека.
- Ну, хорошо, ладно. Я вам верю, - согласился Иван Иванович, - Только не плачьте.
- Ну вот и ладненько, голубчик мой - обрадовался врач.
- И что вы предлагаете мне с моим мозгом?
- Да пустяки. Операция для первокурсника. Мы аккуратненько откроем вашу черепную коробку. Пообдираем там лишние листики, и всё. Выйдете от нас, как новенький, и пишите, пишите нам на радость. А то ведь ваш последний роман… ай-я-я, - укоризненно покачал головой хирург.
- Хорошо, давайте попробуем.
- Чудненько. Пойдемте, пойдемте, солнце моё, в операционную.
Через пять минут они уже были в операционной. Иванов лежал под яркими белыми лампами. Дюжий медбрат стоял над ним с киянкой и долотом. В медбрате легко угадывался сантехник Семён – тот, что из фильма про Иванова.
- Анестезия, - пояснил он. - Халтурю тут на полставочки.
- Но позвольте, - засомневался Иван Иванович.
- Ах, оставьте ваши страхи и суеверия, - оборвал его хирург. - Давай Семён, давай братец.
- Это мы мигом, ваше благородие, - сказал медбрат-сантехник и с размахом опустил киянку на голову пациента.
Иванов успел почувствовать сильный удар, услышать хруст ломающихся костей, резкий запах квашеной капусты ударил в нос, и наступила полнейшая темнота.
Через год с небольшим Иван Иванович Иванов выпустил новый роман. Не сказать, что это был шедевр, но его охотно покупали и даже выдвинули на какую-то престижную премию. Теперь Иванов никогда не снимал черной бейсболки с золотой буквой «D». Поговаривали, что под головным убором он скрывает железную пластину в черепе. Якобы, находясь в дурдоме на почве алкоголизма, Иванов перенес лоботомию. Ложь, злые языки. На самом деле прекрасный хирург Петров не только вылечил писателя, но и, в виде бонуса, проковырял в его голове чудесное отверстие, через которое Иванов мог сам извлекать свой кочан капусты, обдирать с него лишние листья, а при желании и закладывать в дыру новую кочерыжку, хоть от капусты, хоть от ананаса.
Так в очередной раз тихо и незаметно торжествовало прогрессивное, материалистическое учение Чарльза Роберта Дарвина. И на этом - омм.
