- Что?
- Будь здоров, говорю!
- Я не чихал!
Именно в этот момент я впервые заподозрил неладное. Заподозрил потому, что отчетливо услышал, как кто-то чихнул. Я не чихал, кроме Кости рядом не было ни души, а потому больше чихать некому. Исходя из простой человеческой логики, я и подумал, что это сделал именно он. Как вы думаете, это правильно? Я уверен, что да. Собственно, тут и думать нечего, другой мысли в моей, пусть и не профессорской, но достаточно умной голове возникнуть не могло.
И что же! Я желаю Косте здоровья и к моему сильному удивлению получаю отрицательный ответ.
- Не ври мне. – говорю я.
- Какого черта мне врать, я действительно не чихал. Мало того, я об этом даже не думал. – возмущается он. Такой глупостью может ответить только Костя. Я ведь не спрашивал его, собирался ли он это сделать. Я улыбаюсь.
- Ты дурак. Если чихнул, так и говори.
- Я бы так и сказал. Но только я не чихал, тебе показалось.
Костя все также ритмично работает лопатой, а я, задумавшись, прокручиваю в голове тот момент, когда услышал этот самый чих. Прокручиваю раз, второй, третий и полностью убеждаюсь, что мне это не послышалось. Рядом шумят на ветру кусты терновника, где-то вдалеке поет жаворонок, стучит по коре дерева дрозд, рядом Костя громко кряхтит, в такт поступательным движениям рук. Любой другой скажет, что на фоне всех этих звуков я мог бы и ошибиться, но нет. Всякое может послышаться, но только не сейчас. Моя уверенность в своей правоте тут же значительно возросла.
Однажды отец, когда мне было всего семи лет, лежа в кровати после шести выпитых бутылок пива, услышал голос Господа. Да-да, именно так. Тогда его сосед Миша, сидевший рядом, сказал, что ему это послышалось и назвал отца старым пьяницей. Отец сначала уперто доказывал свою точку зрения, затем просто махнул на это рукой и открыл седьмую бутылку. Об инциденте забыли до тех пор, пока через полгода голос не послышался ему опять. Со временем он возникал все чаще и чаще и уже никто не говорил, что ему показалось. Начали говорить совершенно другое. И что? Уже двенадцатый год, как мой папаша счастливо поживал себе в специализированной лечебнице именно для тех, кому слышаться голоса. Там он всем наперебой рассказывает о том, что дружит с Иисусом. Учитывая этот горестный опыт с моим родителем я был уверен, что не ошибся - кто-то действительно чихнул.
Мы продолжаем спорить:
- Костя, мне не могло показаться. Я слышал, как ты чихнул.
- Значит ты слышал, как чихнул кто-то другой, потому что я точно этого не делал.
Мы оба все ещё взмахиваем лопатами, перекидывая землю. У Костика на лбу уже выступил пот. Еще бы, при одинаковом росте он тяжелее меня на пятнадцать килограммов отбивных, бутербродов и пива. И куда только в него все это вмещается?
Мы не сделали ещё и половину работы, но Костя откладывает лопату в сторону и предлагает отдохнуть:
- Пить хочу. - Говорит он и тянется за бутылкой колы. Я улыбаюсь, потому что более глупых отговорок еще не слышал. Просто он устал.
- Не меняй темы разговора, я все еще уверен, что ты чихал.
Костя делает глоток колы, слишком маленький для жаждущего и как раз в размер для притворяющегося и облизывает губы.
- Наверное ты тоже устал. Может закончим позже?
Я смотрю вниз на яму, которую мы закапываем. Она глубиной в два с половиной метра, шириной в метр и завалена землей только на половину. Знаете, такого размера, чтобы как раз поместился гроб.
Да-да, именно его мы и закапываем.
Я скептически веду бровью и отрицательно киваю головой:
- Нет, не сейчас. Здесь работы на десять минут всего-то. Лучше закончить, вдруг кто-то из родственников вернется, а тут полузарытая могила. Нехорошо получится! – отвечаю я и тут же вспоминаю, что к этому месту никто не придет. Однако мне хватает ума, чтобы не сказать это Косте, иначе работу точно пришлось бы отложить на завтра.
Мы в той части кладбища, которую Михалыч, наш директор, называет «специальной». Впрочем, не только он. Она находится в самом дальнем углу наших обширных владений, там где нет выкрашенных памятников, внушительных постаментов, мраморных надгробий, в которых можно увидеть свое отражение. Трава здесь не подстрижена, тропинок нет совсем, а стена, отделяющая кладбище от ячменных полей, уже наполовину разрушена. Украшают эту часть только небольшие холмики. Большая часть из них уже поросла травой и скрылась из виду, но некоторые все еще возвышаются над посадками сорняка своими глиняно-земляными лысинами. Нетрудно догадаться, что это более свежие холмы. Всего их здесь двести двадцать четыре, уж я это знаю точно. При мне здесь сделан пятьдесят один. Да, всего пятьдесят один за шесть лет службы. Даже неискушенный в этих вопросах сразу скажет, что это очень мало для обычного кладбища и будет прав. Только вот кладбище здесь необычное, а точнее именно этот участок. С остальной территорией нашего заведения площадью в восемьдесят четыре гектара все в порядке.
«Специальный участок» предназначен для тех, за кем никто не будет скучать; для тех, к кому никто не придет. Спрашиваете, для кого это? Наверняка догадываетесь, просто боитесь сказать.
За двадцать шесть лет существования этого участка здесь похоронено двести двадцать четыре жителя мест лишения свободы.
Нет, не подумайте, что здесь кого-то хоронят тайно, Боже упаси! Участок официально зарегистрирован в органах, имеет все разрешения на существование, а каждый холмик записан за кем-то из бывших граждан нашей страны. Здесь хоронят тех, кто никому не нужен, тех, кого ни разу никто не приходил навестить, ни разу не посылал писем. В общем, одиночек. В общем, тех, за чьи похороны никто не заплатит. Поэтому и нет могильных плит, нет памятников, нет надгробий, нет тропинок, нет газонов, нет ничего, ничего нет… только пронумерованные холмики и больше ничего.
Я отрываюсь от воспоминаний и понимаю, что у нас все еще есть нерешенный вопрос.
- Ну все же, кто чихал?
Костя уже попил, а теперь присел на соседний холмик и подставил лицо осеннему солнцу. С его лица градом катится пот, а он греет морду! Боже, если бы я был женщиной, то сказал бы, что все мужчины – круглые дураки.
- Без понятия. Может кто-то из соседей? – отвечает он и громко хохочет. Меня шутка не берет и я стою, как идиот, положив подбородок на черенок своего инструмента, совершенно не улыбаясь. Хохот моего напарника разносится вокруг, перескакивая с могилки на могилку.
- Ну, мне не могло показаться. – отвечаю я совершенно серьезно.
- Почему?
- Не могло и все тут. Когда угодно, только не сейчас.
- Почему?
- Не знаю, у меня такое ощущение.
- Почему?
О Господи, почему бы ему не засунуть свои «почему» себе в задницу, думаю я, а вслух отвечаю:
- Я уже пять раз повторил этот момент у себя в голове и уверен, что мне не показалось. Кто-то действительно чихнул. – я начинаю понимать, что наша дурацкая беседа затягивается и начинает походить на диалог из ранних фильмов Тарантино. Решаю покончить с этими глупостями. И правда, не все ли равно, чихал кто-то или нет, показалось мне, или произошло на самом деле. Ни легче, ни тяжелее от этого никому не станет. «Плевать» - проносится у меня в голове и даже слюна для плевка начинает собираться во рту, как за меня пытается закончить разговор Костик. Видимо, бессмысленные споры тоже его выводят.
Он отвечает:
- А хрен с ним. Лично мне все равно, будь это хоть труп из нашей могилы. – очередной приступ хохота, который раздражает меня больше всего на свете, разрывает тишину и заглушает подвывание ветра. Лицо его искажает гримаса, больше ужасная, чем смешная, Костя сгибается пополам, хватается за живот. Лопата выпадает из рук и падает в полузарытую яму. В этот самый момент я снова слышу чей-то чих.
Костя тоже его слышит, несмотря на истерическое ржание, и сразу замолкает, вылупившись на меня глазами, величиной с пятикопеечные монеты. На несколько долгих как вечность секунд воцаряется абсолютная тишина, именно абсолютная. В такой момент можно услышать стук собственного сердца даже в пятках. Затем молчание нарушает отчаянный крик, приглушенный метровым слоем земли. От страха у Костика на штанах расплывается темное пятно, но он этого не замечает.
***
- Мать твою, что это было? – спрашивает Костя через еще несколько секунд, показавшихся мне Вечностью №2. Впрочем, постановка вопроса неправильная, ибо никакого «было» не было. Душераздирающий крик все еще продолжается, правда слышно его слабо, но достаточно отчетливо для того, чтобы понять, что он никому не мерещится.
- Ааааааааааааааааа!.. – орет голос под землей, а я, стараясь не обращать на него внимания, отвечаю:
- Кажется, мы зарыли кого-то живьем. - свой ответ я слышу как бы со стороны, потому что невероятно странным кажется тот факт, что мы умудртлтсь закопать НЕ мертвого человека. Можно сказать, что лучше слышится голос кричащего, чем свой собственный. Очень странное ощущение, скажу я вам.
В этот момент Костя задает самый глупый и неуместный вопрос в мире. Если бы таким вопросам проводился чемпионат, этот точно получил бы первое место:
- Так это он чихал? – как будто на заднем плане я слышу гром аплодисментов. Знаю точно, на этом месте нужно смеяться, но я не смеюсь, а стою, как идиот. Снова. Второй раз за этот день. Второй раз за последние несколько минут. Такого со мной еще не случалось.
- Не может быть…
- Мы могли такое сделать?..
- Но как только?..
И снова:
- Не может быть… - твердим мы с Костиком наперебой. Нам в голову приходят одни и те же мысли. Мы закапываем живого.
Угрызения совести накатывают на нас волной, хватают за ноги, как знаменитый канадский прибой и пытаются унести с собой в океан всецельной и неделимой вины за содеянное. Мы чувствуем свою вину, но при этом стоим как вкопанные. Я развожу руки в стороны, Костя хватается за голову – ну прямо две римские статуи, изображающие актеров на сцене. Именно такое будет впечатление, если взглянуть на нас со стороны.
Тем временем крики продолжаются.
Мы не слышим. Мы поглощены эмоциями, несмотря на то, что молчим.
Проходит еще минута.
Первым прихожу в себя я:
- Срань господня, Костик, что же мы сделали! – кричу я и это выводит из транса всех. Кажется, что даже жители могил слышат мой крик.
Я хватаю лопату и прыгаю в яму. Вопль из могилы становится для меня еще чуть ближе, чуть громче. Земля совсем мягкая и ноги тонут в ней чуть ли не по колено. Сапоги мои быстро наполняются черноземом. Как хорошо, что сегодня не пошел дождь, иначе было бы уже поздно.
И тут, как будто небеса читают мои мысли – начинается легкий дождик.
Яростно махая инструментом, раскидываю землю в разные стороны. Влево, вправо… влево, вправо… влево, вправо. Словно черный фейерверк куски земли вперемешку с корнями и подземной живностью разлетаются в разные стороны. Некоторые падают мне на голову, но я не обращаю внимания. Все мои мысли только об одном: «только бы успеть».
Сколько минут может прожить человек под землей в деревянной коробке? Насколько секунд\\минут\\часов хватит того крошечного запаса кислорода, что имеется там под землей? О чем думает человек, очнувшийся в гробу, закопанный на два метра в землю? Интересно, не сошел ли он там с ума? Интересно, а я еще в здравом уме? Вот какие мысли приходят в голову в тот момент, когда я копаю. Теперь уже пот проступает на моем лице. Вот он, настоящий труд. Что может больше сойти за труд, как не спасение похороненного заживо.
«Ну и шуточки у тебя, сынуля» – так сказал бы мой отец.
Я оглядываюсь наверх и вижу, что Костик по прежнему стоит над могилой, обхватив голову руками. Лицо его смертельно бледное и выражает полную растерянность. Рот широко открыт, на нижней губе уже начала скапливаться слюна, ноздри лихорадочно расширяются и сужаются, а левый глаз, кажется, подергивается. Константин в шоке.
- Костя! – кричу я, но рецепиент не отвечает.
- Костя, очнись! – и снова ничего.
- Костик!!! – ору я во всю мощь своей глотки, но и это бесполезно.
Я беру в руку горстку земли и сминаю ее несколько раз. После вчерашнего дождя она все еще немного влажная и быстро превращается в увесистый комок, из которого вылезает личинка и падает вниз. Собравшись с силами я кидаю землей Костику в лицо, но промахиваюсь и с громким шлепком она ударяется ему в плечо, в то месте где на его комбинезоне виднеется серая заплатка. Это наконец помогает.
- А? Что? – спрашивает он тут же отсутствующим голосом.
- Что стоишь, дурак, спускайся и копай! – я чувствую, что мой напарник не понимает, чего может стоить его промедление.
Промедление смерти подобно.
Костя, будь здоров.
Костя спускается, берет выроненную лопату и вонзает её в мягкий грунт. В его сапоги тоже сыпется земля. «Еще десять минут, держись», думаю я. Крик продолжается и с каждой минутой становится все ближе.
И еще раз мимо пролетает мысль: интересно, сколько же он продержится?
***
Непосильный труд в режиме «на износ» продолжается несколько минут. Костя увлажняет и так мокрую землю крупными каплями пота, мелким водопадом льющимися с его лица и шеи, я тоже устал, но не настолько. Гораздо более важно то, что я поглощен спасением настолько, что голова моя уже практически ничего не соображает. В целом, это не удивительно. Мысли проплывают мимо моего сознания целыми десятками, не задерживаясь больше, чем на пару секунд и я даже перестаю обращать на них внимание: детство, юность, школьные годы, затем студенчество. Ловлю себя на мысли, что мимо меня проплывает вся жизнь – от начала и до конца. Это не к добру.
Очередные капли пота из желёз Константина падают невдалеке от моей ноги и меня осеняет. Вспоминаю, на каком участке мы работаем в данный момент. Сам себе задаю вопрос:
Кого же мы выкапываем?
Ответ есть и он ужасен.
***
Четыре года назад, а если быть более точным, то в октябре, пенсионер семидесяти двух лет отроду, будучи заядлым грибником полез под невысокую сосну, дабы срезать с земли гордость местных лесов – белый гриб размером с трехлитровую банку из под вареньея, и обратил внимание на что-то типа большой норы, вырытой, как он подумал, каким-то животным в нескольких метрах от соседнего дерева. Она была практически завалена валежником и все бы ничего, нора как нора, если б у ее основания не трепыхался на легком ветру лоскуток красного цвета, украшенный белыми кружевами. Нет сомнений в том, что любой другой пожилой человек не обратил бы внимания на этот факт. Лоскут так лоскут, мало ли откуда он был оторван.
В жизни любого человека и всего человечества в целом есть одна великая вещица, имеющая короткое, но понятное название «НО». Это самое «НО» сыграло значительную роль в миллионах судеб. Думаю, ни одна жизнь не прошла без вмешательства этого явления. И в этот раз «НО» сыграло свою значительную роль: все бы прошло как обычно, НО пожилой мужчина был почетным ветераном уголовного розыска в отставке, а значит весьма настороженным и серьезным человеком. Не поленившись, он сквозь поваленные ветки добрался до норы и потянув за кусок ткани вытащил на белый свет детскую ножку. За ней из дыры показалось тело маленькой девочки. Мужчина достал телефон и немедленно вызвал милицию.
Машеньке Лосевой было девять лет. За полтора месяца до этого она была зверски изнасилована, а затем задушена. Родители все это время надеялись, что она жива.
Поиски животного (а никак не человека), совершившего столь ужасный поступок с маленьким ребенком продолжались недолго. Через две недели в придорожной канаве возле леса собака одного из местных жителей нашла еще одно тело, принадлежавшее прилежной ученице седьмого класса, отличнице и активистке школьного театра, театра той же школы, в которой училась первая девочка.
Еще через две недели одна из учениц той же школы пожаловалась родителям, что на дополнительных занятиях пятидесятидвухлетний учитель литературы «трогал ее в неприличных местах». Бах! Учитель сдал себя самого. Чего только не делают сумасшедшие люди. Маньяк был найден.
На предварительном следствии обвиняемый дал признательные показания и на вопрос «Почему?» ответил просто: не мог сдержать возбуждения. Чуть позже на дознании он указал место, где был спрятан еще один труп. Последней жертве едва исполнилось двенадцать. Маньяка признали виновным и дали пожизненное заключение. Даже судья во время вынесения приговора выразил сожаление по поводу того, что закон не позволяет пристрелить обвиняемого.
Как знают все, такие заключенные долго в тюрьме не живут, но этот сукин сын продержался достаточно – почти три года. Однако смерть находит всех и однажды чудесным осенним утром он был найден в своей камере мертвым. Как гласил вердикт врачей, его убил сердечный приступ, но всем было плевать. Маньяк умер, да здравствует Господь. Его хоронили без почестей.
Его принесли нам.
Его хоронили мы.
***
И вот, промозглым осенним утром, Валерий Анатольевич Каневский, бывший учитель литературы, приговоренный к пожизненному заключению, умерший от инфаркта, живой живехонький лежит в заколоченном деревянном ящике на глубине двух метров под землей и орет благим матом:
- Суки!!! Что случилось?!! Выпустите меня! Где я?!!
Жизнь такая штука, может всякое случиться.
Моя мысль полностью оформляется в идею, я понимаю, кто лежит подо мной, немедленно останавливаюсь. Земли уже практически не осталось, лишь только тонкий её слой скрывает от моего взгляда крышку гроба. Для того, чтобы услышать крик, уже совсем не нужно прислушиваться. Это звучит так, как будто орут перед твоим лицом.
В подтверждение моих слов Костя в очередной раз вонзает лопату в землю, но поскольку её почти нет, остриё с грохотом ударяется по дереву. Звук такой, как если бы со всех сил ударили ладонью корпус гитары. Волосы на моей голове встают дыбом, но я стою как истукан, не в силах что-нибудь сказать.
Костик глубоко вздыхает и делает несколько скребущих движений, очищая крышку гроба от земли. Теперь становится видно плиту из фанеры, под которой скрыто тело.
Он склоняется над крышкой и задает второй глупейший вопрос в своей жизни:
- Эй, вы еще живы?
Сейчас я опять должен смеяться над этим.
Вопрос глупейший потому, что из под крышки отчетливо слышится учащенное дыхание, кряхтение и стоны. Через секунду с обратной стороны раздается глухой удар приличной силы и очередной крик:
- Где я? Выпустите меня! – голос звучит смертельно испуганно. Еще бы, думаю я и, в конце концов, прихожу в себя.
- Стой, Костик! – говорю я, беру его за плечо и одергиваю назад.
Тот оборачивается и смотрит на меня совершенно тупым взглядом. Все-таки мозгов ему не хватает, несмотря на то, что он очень хороший парень.
- Что случилось? - спрашивает он. В ответ я молчу.
- Говори же, что случилось! – повторяет он. – Там человек умирает. Он сжимает кулаки, а затем повторяет:
- Вот уроды, как можно было хоронить кого-то живьем!
Я задумываюсь на секунду, потом отвечаю:
- А может так и надо?
Он по прежнему не понимает.
- Помнишь девочек, которых нашли в лесу четыре года назад.
Вот тут до него доходит. Он вспоминает всю историю человека, лежащего у него под ногами и с каждой новой подробностью, лезущей ему в голову, взгляд Костика меняется. Он очень медленно становится озабоченным, граничащим с крайней нервозность. Затем появляется злость. Племянник Костика до сих пор учится в той самой школе.
Наш город – большая деревня.
Минута молчания, словно в память о погибших девочках. Ее прерывает очередной судорожный крик из под ног. Кажется, житель подземелья начинает задыхаться.
- Это он там лежит? – спрашивает Костик и указывает пальцем на гроб. С пальца сыпется земля, вперемешку с потом. В ответ я лишь киваю головой.
- Что будем делать? – слышу я его вопрос, но в этот момент я уже повернулся спиной и медленно вылезаю из ямы. Изрядно перепачкавшись я все-таки выбираюсь и отряхнувшись смотрю на Костика сверху вниз.
Еще одна минута молчания.
- Эй, кто там? Откройте меня! – теперь уже это крик из последних сил. За ним следует что-то очень похожее на звериный вой.
Мой напарник оглядывается вниз себе под ноги, потом смотрит на меня и кивает. Мы понимаем друг друга без слов. Я подаю ему руку и помогаю выбраться из ямы.
***
С сухим шорохом земля начинает стучаться о крышку гроба. На этот раз процедура проходит значительно лучше. Мы работаем из последних сил, но стараемся делать все быстро, в основном для того, чтобы не слышать стонов и скрежета, доносящихся из могилы. Нам не жалко, просто эти звуки ужасно раздражают. С каждой секундой они становятся все тише и тише, а через пять оборотов секундной стрелки на моих наручных часах, совсем ничего не слышно. Становится немного легче.
Через двадцать минут мы стоим опустив руки, тяжело дышим и с удовлетворением смотрим на двести двадцать пятый холмик «особого» участка. Наша работа сделана.
- Это же надо такому причудиться! – говорит мне Костик и подмигивает.
- Да уж, услышать голос из могилы с мертвецом – это что-то. – я подмигиваю в ответ.
- Как можно было подумать, что кто-то закопал здесь живого?
- Наверное, мы просто перетрудились.
- Пора идти домой. Как насчёт пива?
Мы разворачиваемся и идем к выходу с кладбища, неся в руках лопаты. На полдороги мой напарник внезапно чихает.
- Костя, будь здоров! – отвечаю я, мы смотрим друг на друга с ужасом, в последний раз вспоминая о том, что произошло на самом деле.
С тех пор чихать для нас – плохая примета.