- Варенька! Варвара Петровна, то- есть. Здравствуйте, садитесь вот на стул. - Чтобы скрыть свое волнение он распахнул чью-то больничную карту, перевернул лист, - Что вас беспокоит?
- Душа беспокоит. - Варенька села и протянула к нему руки через стол, - изболелась душа, сил нет терпеть. Скучаю, Миша.
Кузьмин напрягся, посмотрел в глаза Вари - синие, как таежный снег, прекрасные глаза, отрицающие всякое самообладание.
Он захлопнул больничную карту и сжал ее пальцы, торопливо поцеловав их:
- Варенька, и я тоскую.
Михаил вспомнил, как еще 15 минут назад он курил на крыльце ФАПа*, глядя в тусклое зимнее небо, и мысленно убеждал сам себя в том, что не надо поддаваться чувствам, нельзя позволять себе любить замужнюю женщину, даже если она лучшая на свете. А потом подумал: «Какая чушь! Да разве возможно устоять перед Варей», и на душе полегчало.
В коридоре послышались шаги. Варя отдернула руки и сцепила их на коленях…
- Можно я приду к тебе вечером? – Спросила она шепотом.
- А если муж…
- Не узнает, я ему совру что ни будь.
- Варенька!
- Миша!
В дверь стукнули, после чего в кабинет заглянула голова в платке.
- Михаил Сергеич, к вам можно?
- А! Зоя Василинна! Сейчас, сейчас, только выпишу рецептик Варваре Петровне.
- Ну, так я пока разуюсь.
Часто и отрывисто дыша, Зоя Васильевна погрузилась на кушетку, начала снимать с себя войлочные сапоги.
Михаил вывел на листке бумаги: «Жду в 19-00. Люблю всем сердцем. Будь осторожна. Твой М.К.», и протянул Варе.
- Пожалуйста, выполняйте все в точности с моими рекомендациями. – Сказал он с напускной серьезностью.
- Конечно, - она сдержано улыбнулась, и вышла.
Сапог Зои Васильевны тяжело грохнулся на пол.
- Ай да девка! Какая коса у нее красивая! Как у меня в молодости! Женихи, помню, ходили табунами, а вышла все равно за дурака, - она ни то засмеялась, ни то закашляла, от чего мелко затряслись ее сморщенные черепашьи ручки.
- На что жалуемся, Зоя Василинна?
- На давление, сынок. Второй день скачет.
Пока Михаил мерил Зое Васильевне давление, она с чувством рассказала последние сельские новости:
- Шатун то не успокоился. Нынче ночью у Лямкиных в курятник залез, хозяева двух кур недосчитались. А Петровна пошла утром белье развешивать и, увидела медвежьи следы во дворе – весь снег затоптан! Ой-ой, как страшно жить стало!
- Что вы? Неужели правда?
- А то! С района указ пришел о комендантском часе, после девяти на улицу нельзя выходить. – Продолжала Зоя Васильевна с достоинством человека, владеющего неоспоримыми знаниями, - Орех нынче в лесу не уродился, ягоды мало было, вот медведю и не спится на голодный желудок… Пока не наестся, в берлогу не ляжет. Так, что сиди сынок дома, не ходи по ночам, а то ты у нас один лекарь!
- Мда… Что кушаете?
- А? – Зоя Васильевна натягивала рукав синтетической кофточки на полную руку, - ну, картошку жарила…
- Жирного поменьше, и переживаний, - Кузьмин сложил аппарат-тонометр в клеенчатую коробочку.
- Как же тут не переживать, сынок, когда такое творится!
- Поберегите себя, с вашим-то давлением, - Михаил помог Зое Васильевне спуститься с кушетки. Ему хотелось поскорее остаться наедине с собой и, (бог с ним, с медведем) опять думать о Вареньке.
*
Мужики сидели в кухне у механика Ивана Кулакова, допивали вторую пол-литру. Лица всех троих пылали хмельным румянцем и удовольствием. Они вяло жевали остывшие пельмени, и смотрели сквозь друг друга. В печке-камельке потрескивали дрова, а в телевизоре пела Лариса Долина одетая в блестящее чешуйчатое платье.
- А я слышу ночью, собаченка моя - Пурга, забеспокоилась, не залаяла, нет, скорее так тревожненько, заскулила. Ну, взял я карабин вышел во двор - вроде никого… А утром гляжу. Ни хрена себе?! Медвежий след! А Пурга, зараза, струсила, в будке сидит, и носу не кажет, - рассказывал скотник Серега Букин, по кличке Бука. К нему первому зверь нанес визит, чем Букин по-своему гордился.
- Да ладно, тебе Бука! Небось, сам дальше крыльца спуститься побоялся, - весело оскалился спившийся охотник-промысловик Дядя Валера Блинов.
- Чего это я побоялся? Чего побоялся? Я даже не знал, что это шатун, знал бы, может, и побоялся, а так… - обиделся Бука. – Я между прочим, когда утром следы медвежьи обнаружил, сразу обследовал, куда они ведут. Оказалось к Чертову пальцу, я же ближе всех к этой горе живу, вот зверюга и забрел ко мне, по дороге-то… Ну придет еще, я его точно пристрелю.
- Да разве он к тебе еще пойдет?! У тебя и сожрать-то нечего. Только, что тебя самого, да Пургу твою тощую, - хмыкнул Кулаков, ковыряя спичкой в зубах. Мужики засмеялись.
Хорошо захмелев, Дядя Валера Блинов разговорился:
- В наших краях медведь умный водится, с интеллектом, с понятиями. Слыхали вы, чтобы наш медведь, съел кого из людей? Нет. Ему, даже при большом голоде, человека есть в падлу, ребята. Может напасть, это да, в целях защиты задрать может насмерть, но жрать не станет, по себе знаю. Благородной породы наши медведи.
Блинов, в связи с «медвежьими» событиями последних дней, о коих теперь толковали в каждом доме, вернул себе прежний авторитет среди селян. Его стали привечать в гостях, и даже отпускать в магазине водку под запись. А все из-за медведя, с которым, лет десять назад, охотник встретился в тайге на зимовье что называется – носом к носу. После такой встречи Блинова увезли в районную больницу, откуда он вернулся лишь через полтора месяца, со спиной похожей на лоскутное одеяло, на которую ему наложили 30 швов. Теперь та история снова приобрела популярность, сельчане слушали ее почти с любовью, как старый шлягер…
Уже изрядно захмелев, Блинов затушил сигарету в солонке и снова завел свою пластинку про медведя, причем сразу с середины:
- …Не успел я, значить, стрельнуть, как он навалился на меня всей тушей, и давай тулуп на мне крамсать. Хорошо я на пузо упал, и в снег зарылся, а то бы конец! Но бог отнес,- Тряс бородой Блинов, - Рычал он, значить, как дьявол, когтями по мне скреб, а я лежал, не шевелился. Знал, что иначе не спастись. Медведь видно решил, что я уже кончен, постоял надо мной, обнюхал всего и ушел. Я еще полежал, убедился, что зверь далеко, а потом пополз. Дополз, значить, до избушки, а там Мишка – старший-то мой. Не зря он тогда напросился со мной на зимовье. Взвалил меня Мишка на снегоход, и…
- Ваня! – В дверях кухне показалась жена Кулакова, Варенька в пальто с апушкой, - я пошла…
- Куда? – Припухшие глаза мужа сузились, и недобро посмотрели на Варю.
- До Фроловых схожу. Прогуляюсь. А то накурили дышать нечем…
- Сидела бы дома, хозяйка! Сейчас опасно… - участливо отозвался Бука.
- Иди-иди, Варюша, - хмуро оборвал его Кулаков.
Дверь за Варей закрылась, впустив в дом облачко морозного воздуха. Возникла пауза. Кулаков опрокинул в себя рюмку и с грохотом ударил ею об стол. Вид у него стал мрачный, и пугающе трезвый.
- Слышь, ты чего? – спросил Блинов, осторожно тронув Ивана за плечо.
Откуда-то вышел кот Мурзик и хрипло мяукнул.
- Пошел! – Рявкнул Кулаков коту, немедленно исчезнувшему с поля зрения. «Гла-вней-всего, пого-да в до-ме», - бодро пела Лариса Долина в телеэкране, потряхивая соломенными кудрями. Гости почувствовали дискомфорт.
- Баба моя на сторону ходит, - признался, наконец, Иван.
- Это хреново, - сказал, Букин от которого в прошлом году ушла жена к другому, - а с чего ты взял? Видел с кем?
- Вот, в сенях сегодня нашел, видно обронила, - Кулаков швырнул на стол свернутую вчетверо записку.
- Жду, люблю…Твой М.К. - Прочитал Бука вслух, - это чего? Кто такой этот М.К.?
- Кто, кто, понятно кто - Миша Кузьмин. – Кулаков сунул в рот сигарету, несколько раз чиркнул спичкой об затертый бок коробка, - я давно догадывался… Сильно часто она к фельдшеру бегала. На прием. Мля.
Иван замолчал, уронив голову на кулак. Его широкое лицо, с маленьким, чуть сплюснутым носом, сейчас ничего не выражало, что само по себе являлось не доброй приметой. Водка кончилась.
- А я ведь найдя эту записку, так решил – если она ни куда не пойдет в назначенный час - прощу, забуду, как будто и не было ни чего. Сожгу записку в печке и не скажу ни ей, ни ему не слова. Я надеялся, мужики, я еще надеялся… - Будто почувствовав свои горькие слова на вкус, Кулаков скривился и отвернулся к окну.
- А с виду Варька – нормальная баба, - заметил Блинов.
- Моя тоже с виду нормальная была. Все они одной породы, - процедил Бука, не сводя зловещего взгляда с предательской записки.
*
В комнате слабо освещенной старинным торшером Кузьмин обнимал Вареньку. Обнимал, смело, уверенно, как свою, как навеки родную.
- Я поговорю с Иваном, чтоб все было по-честному, по-людски. Больше не хочу, не могу делить тебя с ним, - шептал он, зарываясь носом в ее тяжелые волосы.
- Боюсь Миша, не простит он, - голос Вари перешел в стон, в котором звучали и сладость мгновенья, и страх перед будущим.
- Бог простит. Мы любим друг друга… - Сердце Кузьмина так и бесилось в груди.
Он прижал Вареньку к себе еще крепче.
Послышался негромкий треск, Варя вздрогнула и отпрянула.
- Это всего лишь дрова в печке, - улыбнулся Кузьмин.
Она подошла к окну, застегивая пуговичку на кофте, ее руки дрожали.
- Что же это такое, Миша. Как же нас угораздило? Ведь столько лет знали друг друга, росли вместе, а тут такое…
- Я всегда тебя любил… Все эти годы терпел, держался, а как узнал что ты меня тоже… Варенька я чуть с ума не сошел… - говорил Кузьмин сбивчиво, - Теперь все, теперь это навсегда. Хватит ждать, смысла нет. Я объяснюсь с Кулаковым и дело с концом.
Она не ответила, стала смотреть в окно. Варенька… Стояла перед ним вполоборота, и Кузьмин любовался ее профилем, который в свете торшера казался отлитым из воска.
Скулы, нос, подбородок, плечи, волосы… все в ней выдавало настоящую красавицу, не похожую на других сельских девушек, особую, породу, описанную в русских сказках. Варенька… царевна, русалка, колдунья… Ему больше не хотелось говорить, а лишь смотреть на нее заворожено, и тоскливо.
В пятом классе, когда Миша Кузьмин полюбил Вареньку, он тихо, без страданий держал в себе первое нежное чувство, понимая, что её избранником должен стать кто-то особенный - человек голубых кровей, красивый, статный, со средствами – рыцарь, принц. Но вместо этого она вышла замуж за Ивана Кулакова, мужика с резкими манерами, и красным лицом. Вот когда сердце Кузьмина забеспокоилось. Михаил корил себя за заблужденья, за покорность судьбе, за кротость характера. Ему было невыносимо сознание того, что Варя не живет и ни когда не будет жить в сказке, с благороднейшим из мужчин ни даже в благоустроенной квартире … Ее жизнь здесь - в глуши, в ветхом домишке, с человеком обыкновенным, вечно пьяным и разнузданным. Вот почему, однажды, когда она пришла к нему на медучасток попросить для мужа таблетки от изжоги, Кузьмина прорвало: «Лучше бы я на тебе женился!» - сказал он – «Я бы из кожи вон лез, лишь бы сделать тебя счастливой». Варенька упала к нему на грудь и заплакала. «Мишенька», - сказала она,- «я так устала».
В этот день Кузьмин обрел надежду. Он больше не любил в ее как мечту, как образ, теперь он любил ее, как женщину, которая могла бы составить его счастье…
- Миша, это же Ваня! – она с ужасом, словно увидела приведение, попятилась от окна. Человек в мохнатом полушубке и пимах, действительно был Кулаков. Он надвигался к дому Кузьмина звериной походкой, следом за ним шагали еще двое.
Михаил похолодел.
- Вот и поговорим сейчас, - сказал он только, и пошел открывать дверь.
- Мама дорогая! - Простонала Варя, прячась в тень угла.
Михаил вернулся и поцеловал ее:
- Все будет хорошо.
В это время раздался грубый стук в дверь.
*
В туманном небе, блекло светила луна, похожая на электрического ската в океанской пучине. Село молчало, лишь где-то на окраине долго выла собака, словно пела заунывную песню.
Кулаков вел Михаила круто заломив ему руку. Позади шли Бука и Блинов.
- Пусти, я сам пойду, - сказал Кузьмин, сплевывая на снег кровавую слюну с разбитой губы.
- Давай, - Кулаков ослабил хватку, а потом с силой толкнул Кузьмина вперед так, что тот не устоял на ногах, и распластался на обледенелой дороге.
- Вставай живее фельдшер, курс к Чертову пальцу! - Властно сказал Иван забрасывая в рот очередную сигарету. Кузьмин встал и, покачиваясь, двинулся вперед.
- Слышь, может не надо? Зачем нам эти проблемы? – обратился к Кулакову Блинов полушепотом, - если что случится, нас ведь всех загребут.
Иван не ответил. Сейчас, сквозь пелену злобы, и обиды, он почувствовал омерзение к себе, за сцену, что он устроил в доме фельдшера. За то, что крушил посуду, мебель, орал матом на Вареньку, и бил Кузьмина, который все сопел «подожди, давай поговорим…», а он снова и снова хлестал его наотмашь по худому чахоточному лицу. Не стоило так поступать при Варе. Но иначе было нельзя, слишком глубоко поддели его самолюбие, слишком сильно оскорбили. «Отпусти я их по мирному, что бы мужики про меня подумали? Что я - тряпка, бумажка, об которую фельдшер подтерся! Ну, уж нет!» - подумалось ему, а потом последовал очередной порыв ярости:
- Проклятый фельдшер! Слабак! Поговорить хочешь? О чем? Все и так ясно! Чужую бабу захотел? Да?
- Я люблю ее, - отозвался Кузьмин, - с детства.
- Захотел он чужую бабу! - продолжал Иван, пропуская его слова мимо ушей, - ну так получи ее, попробуй, гад.
Зашли за село. Впереди уже можно было разглядеть зубчатую кайму ельника, над которым, сквозь жидкий туман, темнело пятно скалистой горы – Чертова пальца.
- Ну, что Бука, показывай, где тут медведь ходит. Помнится, ты сегодня про следы говорил…- Обратился Кулаков к Букину.
- Иван, остынь. Пойдем домой, ребята! – Взмолился Блинов.
- Эх ты, дядя Валера! А еще охотник, - пристыдил его Букин и двинулся вперед, - за мной мужики!
«Варенька, Варя… Мы уедем, мы больше не расстанемся» - прокручивал Кузьмин, утешающую, обезболивающую мысль. В голове его шумело и, сильно хотелось пить.
Остановились. Кулаков прижал Кузьмина к небольшому стволу дерева, куцему, почти без сучьев. Достал веревку.
- Вешать будете? – Спросил Михаил.
- Повесил бы, да грех на душу брать не хочу, - буркнул Иван.
- Может и выживешь, если не околеешь, и если медведь не задерет, - усмехнулся Букин.
- Запросто задерет, это такое место… - добавил Блинов.
Веревка оказалась длинной, ее как раз хватило, чтобы накрепко приковать Михаила к дереву.
- И чего бабам надо? Вроде все у них есть и дом, и огород, и мужик положительный, и тряпки всякие…Так нет, мало им! – Негодовал Бука, помогая Ивану затянуть веревку, - Надо им все на изнанку вывернуть, в душу надо плюнуть. И ведь не ударишь, не размажешь их за это по стенке. Вроде как это аморально, вроде нужно женщину уважать. А нас не надо уважать? А по мужикам ходить не аморально? Я теперь жалею, что не дал своей тумака в дорогу, на счастье.
- Мля, холодно. Выпить бы, - вздохнул Блинов, перетаптываясь на месте.
- Иван, Варю не тронь, прошу тебя… - попросил Кузьмин.
- Не трону. Слово даю. – Ответил Кулаков, распрямившись перед ним, его тон, в котором еще недавно слышалось нечто животное, стал более мягким, - И тебя не трону. Выстоишь здесь до утра - она твоя. А если не выстоишь, будем считать, погиб за любовь. Теперь, фельдшер, мы в расчете. Пошли мужики!
*
Туман рассеялся. Над селом открылось ясное, какое-то не зимнее небо, в котором медленно двигалось лишь несколько облачков подсвеченных луной. Ночь оголилась перед Кузьминым, словно женщина, которая давно ждала случая уединиться, и показать ему свою суровую, звездную красоту. В воздухе сказочно мерцали снежные кристаллы. Ели и сосны отбрасывали на снег слабые тени. Кое-где чернели кривые стволы, ни то обгорелых, ни то сухих деревьев, стоявших в наклон, как пьяные. А за спиной Ивана высился Чертов палец – высокая, отвесная, скала смотрящая в реку – граница между миром людей, и звериным царством – тайгой.
Сначала было холодно. Зимний морозец схватил Михаила за ноги, в легких кроссовках, больно жег ступни, кисти рук, а потом прошло… Видно сдавленное веревкой и холодом тело совсем онемело, затекло. Кузьмин перестал чувствовать сам себя, словно стал частью ствола, к которому он привязан – сплошным деревянным организмом. Только глаза продолжали смотреть в ночь, и еще были мысли, мысли беспорядочные, но приятные. О Вареньке, о том времени, может быть уже совсем близком, когда они будут счастливы и неразлучны:
«Мы уедем, куда ни будь, а лучше к морю. У нас будет новый дом с садом, два сына, кошка. Я буду работать, много работать. А в выходные пусть приходят гости. Я сколочу беседку в саду, будем там собираться, чаи гонять до рассвета...Рассвет… Сколько я уже стою здесь? Будет ли рассвет?» - так думал Кузьмин погружаясь в топкое, путаное забытье...
Очнулся Михаил от того, что кто-то шумно дышит ему в лицо. Он приоткрыл глаза и увидел длинную, с лунным отливом морду медведя, который стоял перед ним, чуть приподнявшись на задних лапах. Казалось, еще немного и он заговорит с Кузьминым человеческим голосом, и первым его вопросом будет: «Ты откуда здесь, и зачем?» Внутри Михаила все сжалось от страха от невозможности защититься, в груди стоял комок крика. Кузьмин понимал, что в сложившихся обстоятельствах у него есть лишь одно оружие - глаза. Он стал в упор смотреть на медведя. Зверь ответил тем же. Его маленькие темные глаза походили на две черные, неподвижные капли. Их безмолвный диалог длился около пяти минут. Внезапно, под тяжестью звериной лапы хрустну сухой сук. Медведь рыкнул, мотнул мордой, и ушел в сторону Чертова пальца…
*
- Миша! Ми-ша! – Варенькин зов эхом разливался по лесу. Она заплаканная, растрепанная пробиралась, через кусты и буреломы, искала Кузьмина. Утро было чистое свежее, искристое, и сквозь тревогу, Варя чувствовала, что Миша жив, и что все у них получится, что, все будет хорошо.
- Варенька, я здесь, - послышалось где-то совсем рядом, - я здесь, здесь!
Она бросилась на голос.
Светлана КОСТИНА
