– Эта? Ох, внучек, – прокряхтел дед. – Это медаль «За отвагу», мне ее, почитай, посреди войны и вручили.
– В середине? А почему не сразу? Ты что, не был отважным?
Наивный вопрос внука, а вернее сказать – правнука, поверг деда Герасима в легкий шок, перешедший в хрипловатый смех, перемежаемый кашлем заядлого курильщика. Кашель и смех, казалось, соревновались друг с другом в попытке задушить старого солдата.
– Нет, кхе-кхха... – откашлялся, наконец-то, он. – Нет. Понимаешь, когда началась война, то все-все люди стремились отдать все свои силы для победы. Все-все… Конечно, этой медали были достойны все, но ее еще не придумали. А потом, когда ее создали, то стали выбирать самого смелого и отважного. Чтобы и они и все вокруг, знали – их подвиг на виду, ярким маяком показывающий путь и для других. Понимаешь?
– Не-а... – замотал внук головой. – Не понимаю. Раз все отважные, значит, всем и нужно давать! Ты ведь хвалишь всех, кто хороший поступок совершает, значит и на войне все также должно быть.
Дед согласно кивнул, и продолжил объяснения.
– Ваня, вот посмотри: все отважные, но кто-то совершает очень смелый поступок, он отважнее всех, герой. И тогда его награждают, понимаешь? Он пример для других, вот как ты в садике, помогаешь воспитателю и тебя перед всеми хвалят – вот так и ты становишься примером. Теперь понял?
– Ну-у-у-у... кажется, да... – протянул Ванюшка, покачивая головой.
– А мы пойдем завтра на парад? – по-детски непосредственно перескочил он на другую тему, отбросив предыдущую, как разгаданную и потому уже неинтересную.
– Да, обязательно пойдем. Видишь же, форму глажу.
Дед бережно погладил сукно старой гимнастерки, пронесенной сквозь долгую жизнь, сохраненную не смотря ни на что.
Его пальцы нежно прошлись по истертым временем швам, которые отмечали жизненный путь владельца, напоминая о разных вешках. Каждая из них, как выбитая в камне надпись, рассказывала о чем-то, что ведомо лишь ее созидателю. А он не нуждался в переводчике, чтобы читать, он сам был автором этих записей.
Вот эта – след от пули, в 44-м. Метка от шальной заблудившейся в пространстве посланницы смерти, выпущенной где-то на другой стороне мира, откуда пришли такие же люди, только с жестокой целью – завоевать и поработить.
Он тогда отделался легким ранением. Да, «легким», ведь ничего не было потеряно, ни руки ни ноги, а отрезанный хирургами кусок легкого не в счет, не в счет… А вот это уже след от изогнутого куска металла, злобного осколка мины, чуть не лишившего его руки. Но пронесло. «Пронесло» – шепнул он сам себе.
– Деда-а-а-а... – внук выдернул его из нахлынувшего забытья. – Деда, а ты все медальки наденешь, а, деда? Все, все?
– Конечно, все, – нахмурился Герасим. – Как ты это себе представляешь, чтобы я оставил какие-то награды в темном шкафу, когда остальные пойдут на встречу с братьями и сестрами? Ведь каждая медаль, каждый орден, имеют свою душу, внуча… и она живет, помнит, напоминает, рассказывает всем о прошлом и настоящем. Нельзя оставлять награды! – голос звенел сурово, словно натянутый канат, готовый вот-вот разорваться от напряжения.
– Деда, деда... я понял, деда-а-а... – внук расплакался.– Не ругай меня, не надо.
– Ох, внуча, внуча... прости старого, не плачь... Просто запомни – это не игрушки и не мамины бирюлечки-фитюлечки... Каждая из них кровью большой оплачена, дедушки твоего и друзей его... и многих-многих других людей нашей родины, которые погибли на войне. Помоги лучше мне, – старик потрепал маленький, но упрямый, чубчик родного мальца. – Подай мне фуражку. Вот смотри, здесь надо почистить суконцем,– потер он пальцем кокарду. – Сделаешь? А я тебе расскажу, что это за орден.
Они долго еще сидели в маленькой комнатушке, которую дедушка содержал, как фронтовую землянку, в полном военном порядке, уничтожая любые признаки пыли и непорядка.
И хриплый голос деда тек неспешно, погружая внука в истории, которые тот никогда не слышал, не читал и не видел в кино. В простой суровый рассказ старого человека о тяготах войны, о боли и воле, о победе и поражении, о жизни и смерти.
А наутро был парад...
Их пришло совсем немного – старых людей, одевших этим утром гимнастерки и кителя.
Кто-то весь в орденах, кто-то с парой-другой скромных выглядящих медалей; а кто-то и с одинокой «За отвагу» – количество не имело значения.
Их единило одно – жизненная сила, бьющаяся в глазах, словно в этот день молодая удаль вернулась к ним, распрямив старые плечи и расправив грудь. Напоминая всем, что они – другие. Осколок старого мира, еще стоящий перед новым, наползающим неотвратимо и беспощадно порядком вещей. Порядком, в котором почти не осталось места чести и отваге, в котором слава стала уделом паяцев с микрофонами, а не людей, отдающих жизнь за Родину.
С трибун неслись громкие слова. Слова без всякого огня, лишь серый туман равнодушия стекал оттуда. Сытные лица улыбались и воздавали почести людям, которых не понимали и не любили. Забытым всеми, кроме их детей, да и те, зачастую, ушли далеко в новый мир, позабыв своих стариков и потянув за собой их внуков.
Но появились и правнуки. Молодые побеги от старых корней, крепко врастающие в будущее. И теперь они стояли рядом со стариками, цепко вглядываясь в глаза своим предкам, впитывая значимость этого дня.
– Памяти павших... боях... Родину... – донеслось с трибун. – Во имя... Залпом... Пли!
И небо разорвал залп, мгновенно превративший стариков в наполненных неукрощенным огнем бойцов.
– Пли!
И руки взлетели к фуражкам, отдавая молчаливое «Славься!» и «Прости...» ушедшим.
– Пли!
И одинокие слезы побежали по щекам, выбритым в этот день до чистоты пергамента, пропадая в глубоких морщинах, избороздивших лица за долгую жизнь.
Слезы никто не прятал. Ни одна рука не потянулась, чтобы смахнуть предательницу, выдающую силу душевной боли... нет. Сильные и гордые люди не стесняются слез слабости и душевной боли, не прячут их словно нечто постыдное, присущее лишь детям да старикам... Не стесняются, но и не выставляют напоказ.
Лишь спины стали еще прямее, да руки крепче сжали вложенные в них ладошки внучат, словно передавая им сокрытое.
Этот день принадлежал им.
_______________
Авторский блог >>>
_______________