От негромкого безобидного хлопка я в панике затыкаю уши, судорожно сжимаю чашку кофе оледеневшими пальцами, и горькие воспоминания, до боли в висках, всплывают в моём сознании.
«Поздно ночью в жилом комплексе в западной части саудовской столицы прогремели 3 взрыва - за первым мощным взрывом с перерывом в 15 секунд последовали два взрыва меньшей мощности. Террористы, одетые в униформу охранников, въехали на территорию жилого комплекса на машине, похожей на полицейскую, затем вступили в перестрелку с настоящими охранниками комплекса, а потом взорвали заминированный автомобиль». – Reuters.
Справка автора.
COMPOUND (компаунд) – жилой комплекс, окруженный высокой стеной (около 6 м), состоящий из 200 вилл с бассейнами, спортивными комплексами, ресторанами и торговыми центрами. Комплекс зданий находится в 5 км от дипломатического городка, где размещены иностранные посольства.
Казалось, ничто не предвещало несчастья в тот солнечный ноябрьский день.
Вечером, как всегда, в компаунде стояло обычное веселье (шёл месяц Рамадан). Играла музыка, дети шумно играли на улице, взрослые сидели вокруг бассейна, громко разговаривали, шутили, смеялись. Кто-то играл в теннис, кто-то находился в спортивном зале.
Весь вечер мой муж Андреас находился в подавленном состоянии. Гуляя по компаунду, он казался глубоко погруженным в свои мысли и не обращал внимания на приветствия знакомых.
- Не могу я больше здесь находиться, - наконец сказал Андреас. – Здесь что-то произойдёт, вот увидишь. Завтра напишу, попрошу, чтобы нас перевели в другое место.
Уезжать мне не хотелось. Мне нравились моя работа, мои друзья, мой дом, мой вечно цветущий садик, но я не возражала, ему было виднее.
Вернувшись с прогулки, я поднялась наверх посмотреть, не проснулась ли дочь, и принять душ. Шум струящейся из крана воды заглушал все остальные звуки. До меня слабо доносился стук похожий на барабанную дробь. Я напрягла слух, стараясь понять, что происходит: казалось, что кто-то пытается с силой открыть окно в ванную. В тот же момент вбежал Андреас.
- Слышишь, что происходит?
Взяв меня на руки, он пытался вытащить меня из ванны.
- Что ты делаешь? У меня волосы в шампуне, мне надо…
- Была перестрелка... Потом взрыв... Они не остановятся… Сейчас будет ещё один...
Он объяснял ситуацию, неся меня на руках в другую смежную ванную комнату, где уже стояла Мелисса. Андреас закрыл дверь и крепко прижал нас к себе. Мы молча прощались друг с другом.
Я крепко сжала веки.
«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое… Неужели это конец? Я не могу позволить им нас убить. Я не хочу умирать, я не хочу терять родных. Почему именно мы? За что?! Господи, мне страшно. Мама! Я люблю тебя мама, прощай».
В какой-то момент мне показалось, что я схожу с ума. Прошла всего одна минута, но мне казалось, будто ожидание длится вечность. «Скорей бы уже... Но только чтобы всех сразу... Они не смогут без меня, я не выживу без них. У нас даже могил не будет, нас закопают в пустыне, потому что так принято в этой стране».
БУ-У-У-М!
Раздался страшный, невообразимый грохот. Взрыв произошёл где-то совсем рядом. Стены заходили ходуном, сверху посыпались штукатурка. Вылетел кусок стены, а вместе с ним с жутким грохотом провалилась и дверь. Я почувствовала резкую боль в ноге. Кажется, осколок зеркала впился в кожу. Что-то упало мне на спину.
И ТИШИНА! Вот что означает «гробовая тишина»! Мои веки крепко сомкнуты, я не могу открыть глаза, я боюсь, что, открыв глаза, я увижу самое страшное в жизни.
Ещё несколько секунд я стою, не шелохнувшись, затем медленно открываю глаза.
Сквозь кромешную тьму я различаю силуэты дочери и мужа. «Живы! Слава Тебе, Господи!»
Глаза постепенно привыкли к темноте, и мы вышли из нашего убежища. Мелисса обняла меня за шею и заплакала навзрыд.
- Что это, что это? – повторяла она.
- Всё прошло, не бойся, малышка. Мы сейчас быстро оденемся и выйдем отсюда.
Мы двинулись к двери и на ощупь спускались по шаткой лестнице вниз, когда послышалась стрельба, пули свистели неподалёку от нашего дома. Мы настороженно вслушивались в жуткий ритмичный звук, затем прозвучали ответные очереди и топот убегающих. Потом всё cтихло. Некоторое время мы стояли на лестнице, не двигаясь, прижавшись к стене. Мы прислушивались.
Андреас выглянул на улицу.
Кажется, опасность миновала.
Осторожно, постоянно останавливаясь и вглядываясь в темноту, мы вошли в гостиную, смутные очертания которой стали выплывать из месива.
На улице зажёгся свет и вместе с ним раздался многоголосый рев, выпущенный одновременно из сотен глоток. Нас ожидало зрелище, достойное кошмарного сна: крошево из кроватей, диванов, оконных рам, дверей, ванн, машин и детских игрушек... Раненые. Безжизненные тела.
Многие в оцепенении смотрели на происходящее.
На месте 5 вилл образовалась пятиметровая воронка. 5 вилл - 5 семей были заживо погребены.
Неожиданно вспыхнуло пламя, исходившее из ближайших к взорванному зданию домов.
«Некоторые жильцы выбрасывали из окон вторых этажей детей и выпрыгивали сами, чтобы спастись от пламени и дыма». - Reuters.
Интуитивно мы побежали к месту пожара.
Со всех сторон раздавались истошный визг, стоны, вопли отчаяния. Мы делали всё, что было в наших силах, но некоторых спасти не удалось...
Через пятнадцать минут весь компаунд был оцеплен полицией и военными, в воздухе кружились вертолёты, выискивая виновника. Военные приказывали вернуться к своим домам и оставаться там до нового распоряжения, никому не разрешалось выезжать, и никого не впускали в компаунд.
Мы медленно возвращались к своему дому или, вернее, к оставшейся от него части. Прошло всего каких-то полчаса с того момента, как мы гуляли по этим улицам. Не прошло - пролетело, проскочило, как проскакивает скорый поезд, умчалось, навсегда унося в темноту людей с их весельем, радостью, надеждой на будущее. Мы шли, вглядываясь в пустоту, в другую, неведомую нам картину жизни, на которой были изображены смерть, страх, отчаяние и горе.
Я помню глаза... Оловянные глаза, широко раскрытые от горя. Глаза моих друзей и знакомых, которые стояли подле своих домов, сгорбившись, с серыми лицами, как-то сразу постарев.
Глаза детей, видевших смерть, повзрослевших сразу лет на десять. Такие глаза бывают у загнанного в ловушку животного, полные страха и безнадёжности. В их сверлящих и неумолимых глазах читалась мольба, мольба прекратить этот ужас.
Что дальше будет с ними, никто никогда не узнает.
Мгновенный взгляд через плечо впечатал в память картину нескончаемого страдания и безысходности.
Неподалёку от нашего дома стояла женщина. Её сын, который полчаса тому назад играл в прятки, сейчас безжизненно лежал на земле. Она стояла, поражённая ужасом, и уже ничем не могла ему помочь.
Я слышала голоса: голос страдания, голос крови, голос совести:
Мы стояли возле скелета нашего дома.
- Сегодня их не было дома, и слава Богу,- указывая на соседей слева, сказал Андреас.
(Они погибли от первого взрыва: 5 человек, 2 детей.)
- Дай закурить, - подходя к нам, попросил сосед напротив.
Он взял сигарету, попробовал прикурить, но руки сильно дрожали, и Андреас помог ему прикурить. Он затянулся и швырнул сигарету на землю.
- Дай закурить, - попросил он опять.
- Что с Марией и девочками?- спросила я.
Он втянул дым новой сигареты и выбросил её в кусты.
- А, они... они... гулять пошли... В гости.... Я не могу их найти... Скоро придут, наверное. Дай закурить.
(Они погибли на его глазах, на следующий день его положили в психиатрическую больницу.)
Из-за поворота появилась машина коллеги моего мужа.
- У вас всё в порядке? Ну и хорошо. Беда какая! Нас разбомбило, ничего не осталось. Я бы вас взял с собой, но видите: места нет,- указывая на свою машину, сказал он.
Я посмотрела на его джип, который был забит принадлежавшей компаунду мебелью и телевизорами. Видимо, ужас убивает совесть.
- Надо же как-то первое время, потом я всё верну,- улавливая мой взгляд, произнёс он. (Его дом совсем не пострадал, даже окна были на месте, на следующий день он приехал на грузовике за оставшейся мебелью, которую он потом продал за приличную сумму.)
”В результате совершенной в ночь с субботы на воскресенье диверсии погибли 30 и ранены более 130 человек.” - Reuters.
Через неделю после случившегося я вышла на работу (я работала в немецкой школе при посольстве). Я с трудом вела урок и смотрела на ребят невидящими глазами. Передо мной стояли другие образы, другие глаза, глаза, заклеймённые сиротством.
Через 15 минут после начала урока неожиданно протяжно, страшно завыла сирена, возвещая о воздушной тревоге. «Неужели опять? На этот раз нам не спастись». Словно повинуясь чужой воле, я вывела ребят из здания в специально отведенное для убежища место.
Я отыскала среди прибежавших школьников свою дочь. Она, как замёрзший птенчик, прижалась ко мне и беспрерывно вздрагивала от сотрясавших ее рыданий. К нам неспеша подошёл директор школы.
- Фрау М., вы нарушили инструкцию. Вы должны были вывести детей чрез крышу, а Вы прошли через коридор.
- Вы с ума сошли что ли? Сейчас нас взорвут, а Вы говорите об инструкции.
- Это была всего лишь учебная тревога, я забыл Вас предупредить.
Трудно передать мои чувства в тот момент, но думаю, выражение моего лица довольно точно передало мои эмоции, потому что директор невольно отступил на шаг назад. Я была настолько ошарашена, растеряна, что выпалила со слезами первое, что пришло на ум:
- Вы забыли меня предупредить? Только вчера Вы уговаривали меня выйти на работу, и я Вам сказала, что морально не готова к этому. И ещё говорите об инструкции? Как Вы можете? Да Вы хуже, чем Ваши предки. Завтра я подам заявление об увольнении по причине того, что я не в состоянии соблюдать Ваши инструкции, кроме того, я напишу в посольство и в Министерство образования о том, что у Вас склероз.
- Простите, фрау М., у нас в компаунде есть очень хороший психолог из Америки. Если хотите, я запишу Вас к нему на приём, школа оплатит Ваше лечение.
Меня всегда поражали выдержка и самообладание немцев.
- За меня не волнуйтесь, я-то вылечусь, а вот Ваше бездушие неизлечимо.
Со дня трагедии прошло пять лет. Да, время лечит раны, но шрамы остаются навсегда.
Первое время не хотелось жить. Щемящая пустота не отпускала. Я не погибла, живы моя дочь и муж, но так много потеряно, утрачено навсегда. Бессмыслица окружающей жизни иссушала, а память уносила меня из мирной реки жизни в болото террора и насилия. Вечный страх, безысходность и глухая боль навсегда поселились в моей душе. У меня нет посуды только для гостей, у меня нет платья только для светского раута. У меня есть всё только для СЕГОДНЯ, потому что ЗАВТРА может и не быть!