4. Первая тетрадь Альт-сталкера.
Около полуночи я вышел покурить в недостроенный каминный зал гостиницы. Ярко светила полная луна. Хоть читай - подумалось. И тут я увидел эту тетрадку. Точнее - половинку тетрадки. Вторая часть была оторвана и брошена в огромную яму, где по замыслу устроителей должна была к следующему туристическому сезону появиться подвальная котельная. Честное слово - это подвиг - вырубить в скале такую ямищу. Видимо - камень шел непосредственно на строительство дома. Но вернемся к рукописи. Она лежала скрытно за фанерным щитом. Сначала я увидел выброшенную часть, и только потом – хранившуюся, недописанную. Ровные четкие рукописные буквы. Я читал их, как сквозь сон. Даже сейчас пишу, и спать хочется, не в те буквы на клавиатуре попадаю. Пишу пока по памяти. Хотя текст рядом где-то есть. И такое ощущение, как в детстве, когда нельзя, но хочется.
"ШИВА-ЛАМА-У-ШИ, слышу Огонь!
...машина повернула на Черный Ануй. Здесь не было никакого шоссе, колея, не колея, просто след чьих-то шин. Мы ехали, ехали, ехали. Было хорошо. Мы курили один косячок на троих и весело смеялись. Хорошие ребята попались. Пусть не в ту сторону пока едут, ничего, они еще дозреют. Поймут, что я могу их вывести на настоящие высокогорные поля. Где трава тянется к твоему телу, обвивает его и гладит. Где ты врастаешь в тайный зов горного звона. Где не надо ни курить, ни глотать наркотики, можно просто закрыть глаза и врасти в тайную жизнь растений. Где... я не то спал, не то словно вываливался из сладкой полудрёмы. Мы остановились на ночлег.
Здесь вообще был заповедник, стояла охрана обычно, но сегодня был какой-то праздник. Все были пьяные и обливали друг друга водой. Алтайская Купала. На въезде в заповедник нам навстречу попался тоже довольно нетрезвый алтаец на старой «копейке». В одних трусах и ноги на руле. Но ехал. Ребята спросили его о каком-то камне. Он помолчал, потом сказал "Туда. Увидите сами". Так мы и нашли эту стоянку.
На большом плоском камне были вырублены фигурки бегущих человечков. Они не охотились, они убегали. Было на рисунке и дерево. Как неровный трезубец. Этим рисункам должно быть 10-12 тысяч лет. Но это дерево стояло в пределах видимости. Дерево столько не живёт. Почему оно на камне и в жизни? Я спросил. Ребята отругали меня, но потом сами увидели то, во что не верили. Так мы и стали здесь, на кургане, посреди каменных колец. Я не захотел спать в круге Принцессы, разложил свой спальный мешок там, в сторонке, под трезубчатым деревом. Вокруг него был ручей, только узкий перешеек соединял его с остальным лугом. Я проложил по перешейку цепочку белых камушков, замкнул свой круг. Никого. Только внутри, на сухих ветках, как глянцевые листья густо сидят черные дрозды. Про дроздов я промолчал. Ребята их не видели, они смотрели карту, рисовали что-то. Они уже разложили костерок. Картошки достали. Я пришел, взял котелок. Снова пошел к себе, к ручью. Когда наклонился за водой, увидел вращение песчинок вокруг бьющих ключей. И в отражении за ручьем, прямо на фоне круглого белого камня, человека в сером френче и широкополой шляпе. Он, каким-то металлическим стилом, скоблил буквы на камне. Не то стирал, не то нарезал.
- Ты кто? Это что? Зачем? - стал строго спрашивать я.
- Сензар, - ответил он. Положил стило на камень и легко перескочил через широкий ручей. Посмотрел мне в глаза, горестно вздохнул: - Зря ты здесь, глупый маленький туман.
- Почему зря, мне хорошо. Ты красиво сказал. Я - туман. Ты - ветер. У меня добрые хорошие друзья. Меня ждет тихая трава. Почему - зря?
- Попей воды из котелка, - сказал Сензар. Я не знаю, это слово было ли его имя, или означало то, что он нарезал на камне, но другого слова-имени красивее я ему не подобрал бы. У него был глаз добрый. Я доверил бы ему даже двери между ведомым и неведомым открывать. Он был добрее, чем даже Микис, что из девятой палаты. Которого у нас любили все больные, и медсестрички, и врачи. Глаза у Микиса были добрые-предобрые. У него только руки были страшные от многих поперечных порезов, он очень часто резал себе вены, там рубцы были уже крест-накрест. Это Микис.
А Сензар нет. У него руки были сильно белые, чисто белые, даже синевой какой-то отливали. Я это заметил, когда оторвался от сладкой воды в ковшике. Он в это время, пока я пил, легко провел несколько раз мокрым пальцами у меня за ушами, как будто собаку почесывал. И у меня в ушах вдруг очень громко загрохотал ручей, как надо мной. Потом дрозды зашелестели жестяными крыльями, пересаживаясь на старом дереве. Потом я словно ниже опустился, прямо к костру в центре круга, и ясно услышал, что говорили мои добрые друзья, нарезая большим ножом хлеб и колбасу:
- ...как это место наркоша прочитал на карте? Ума не приложу. Он на собаку похож. Нюх, верхнее чутьё. Это точно здесь. Утром копнём. В центре круга. Это она.
- Ты уверен? Ты уже три раза был уверен! А первую принцессу нашли эти... Какие бабки мимо нас! Она же святая для всех этих узкоглазых. Сейчас её пилят на кусочки эти, в музее. А мы могли бы продать каждый кусочек по 30 долларов, а если в сандаловой ладанке, то и за 100. Завтра начнем копать здесь. В центре круга. Мы своё возьмём.
- Нехорошо слушать чужие разговоры, - сказал я Сензару. - Меня за это били.
- Не будешь слушать - убьют, - грустно усмехнулся он. И попросил: - сыграй мне песенку грустного скрипача о черных дроздах.
Меня два раза просить не надо. Ехали так далеко, и вот даже тут человек знает, как я легко летаю за черным дроздом в этой песенке. Я достал из мешка за спиной свой альт. Оперся спиной о теплый камень и играл, закрыв глаза, пока ребята не пришли за мной. Жалко, что я не заметил, как Сензар ушел. Я хотел его что-то спросить. Он это знать может. Раз может дарить яснослышанье, значит он ясновидец".
...я услышал чьи-то шаги в коридоре. Закрыл тетрадь и сунул на место, за фанерный щит, прислоненный к недостроенному камину. И громко чиркнул спичкой, закурил, наконец. Но никто не вошел сюда. Хлопнула дверь в конце коридора гостиницы, повернулся ключ четко. Я подумал о том, что моя жена спит одна в незапертом номере, что где-то в другом месте это было бы опасно, но не в этой чуткой тишине. Так я себя успокаивал. Потому что и замерз, и страшно было, и странно в этом нереальном лунном, и дочитать хотелось...