Расчесал чеша ступню, пятку розовую, пальцы, и теперь в сапог сую, голенище смазав смальцем,
глубже, глубже, словно в дерн закопал её безглазо, а там может скорпион, может всякая зараза, вот пристанет грУнтом липким, а потом ни соскрести, мне же не играть на скрипке, а за водкою идти.
Упал со сцены как-то в яму, в оркестр, прямо на фагот, так неудачно, что коленом фоготу угодил в живот, никто не ждал его вибрато, ну, просто форменный скандал, а с ним гобой сидел Карманов, он ничего мне не сказал., а только молча улыбался и было видно в темноте, что я Карманову случайно ногою выбил зубы все.
Беспризорные собаки отдыхают у пруда, наблюдают, как пугает карасей в пруду Фома, подгоняют его лаем, выходи Фома скорей, вот и бабки поджидают и Фому, и карасей. Еле вылез он на берег, а в сети один карась и никто ему не верит, не поймал, опять залазь.
Ножи, ножи, точить ножи, точило крутится жи-жи, на подоконниках груздями висят хозяйки с бигудями, не так нужны им всем ножи, как надоели их мужи.
Я Ляле Михельсон читал стихи Майкова вслух, а с нами Верников мечтал, с лица сгоняя мух, и видно я ему мешал в своих мечтах парить, он щупать Ляльку перестал и начал водку пить.
Я полюбил и ей открылся, промолвил: “Я готов на все”. Я даже богу помолился,
о пол ударился еще, я целовал ее ладони, дошел в порыве до груди, я даже слышал ее стоны и ждал, что будет впереди. Она ответила признаньем, прошлась рукой по волосам, сказала ближе ей Ананьев, у ней пристрастие к усам, и низкий бас его ей ближе, и ближе толстый кошелек, а то, что он гораздо ниже, неважно, шире поперек. Я по лицу ее ударил и этим всю любовь убил, ее Ананьеву оставил и все долги ему простил.
Табор встал, кругом палатки, разнуздали лошадей, дети спят в своих кроватках,
дали свиньям желудей, в поле лошади пасутся, у одной в зубах цыган, у гитары струны рвутся, льются слезы по щекам, рано утром табор снялся вдоль дороги кочевой, лишь один цыган остался, пережеванный, такой.
Чтоб мне собраться на работу, я просыпаюсь в шесть часов, а за окном прошли суббота и воскресенье, и Петров, мне утром думать не хотелось, но я подумал и сказал, я что-то видно перепутал, не зря ж Петрова увидал, обратно лег под одеяло,
подушку взбил и вновь уснул, Петров на рельсах поскользнулся, его трамвай перешагнул.
Свет от старого торшера освещает потолок, на стене висит фанера, стул поставлен в уголок, там, где дверь, кровать с пружиной, а на ней матрас лежит, на матрасе кот ленивый от безделия блажит, по полу клопы гуляют, ждут соседа моего, как придет, они встречают, жить не могут без него.
- Был чудный вечер, - Мукомолов смотрел на звезды в тишине, продолжить дальше было нечем, мутила водка в голове, в концов концов его стошнило, Семенов страшно осерчал и, закатав рукав мундира, ему по роже надавал.
Я подошел к своей двери, хотел открыть ключом, но дверь закрыта изнутри, я надавил плечом и вот, когда дверь поддалась, из-за двери сказали: "А для чего висит звонок?" И тут же убежали.
Я веки утром открываю, сначала левое, одно, а правое пока не знает, что солнце глянуло в окно. Мир половинный предо мною, как в планетарии экран, весь раздвигается стеною и вот уже проснулся сам.
C балкона вылил скисший суп, а снизу мне кричат, что мне сейчас башку снесут
и целиком съедят. Ну как же так, я не пойму, чего они хотят, я свежий суп сейчас сварю, им вылью, пусть едят.
Приехал в город дед Матвей детишек повидать, а на вокзал его никто не вышел повстречать, заохал дед и застонал, в глазах стоит слеза, сел в поезд и к себе назад,
где бабка и коза.
Скрипучим лаем старичок рассказывает байки и кажется, что пустячок, так часто лают лайки. Откуда взялась хрипота, мне врач все объяснил, что дед закусывал всегда, когда табак курил.
“Облакини плыли и рыдали”
В.Хлебников
Осветились синью дали, облака к ним побежали, дали так не и догнали
и устало в небе встали. Отдышались, отсморкались и к полудню разбежались.
Пустой бачок придет во вторник,- сказал наш дворник Иванов, он уминал в бачке помои и резкий запах шел от слов, с ним спорить было бесполезно, а он кричал вдогонку мне, что у него в бачке нет места, чтобы вместить помои все.
Сбежал от себя Егоров, cбежал навсегда от себя, сбежал, когда было за сорок и бегать бы вроде нельзя.
Спускаясь по откосам, стекаясь по увалам, от жажды тратя силы в стогообразных скалах,
добрались до низины, где плоско как подошва, взглянули на вершины и тут же стало тошно.
Сидят в пивной и пиво пьют, а где же рыбка? не несут,
а принесли сухарики, сушки и рогалики. И возмущается народ,
заполнен пивом весь живот, хотим мы к пиву рыбку: воблу и ставридку.
Но отвечают всем в пивной, что с рыбой трал снесло волной
и уплыла вся рыбка: вобла и ставридка.
Принесла терьерша Джули восемь розовых щенков, кто-то бросит, ну и хули, кто-то просто – нету слов. На блошином рынке Джули, рядом спят ее щенки,
пасть у Джули, как у буля, здоровенные клыки. Всех щенков продали Джули,
ей не верится одной, кто-то бросит, ну и хули, кто-то просто - боже мой.
Нет, не поверит мне никто, что в божьем балагане Адам был в розовом пальто от Giorgio Armani, прикрыла Ева стыд платком от John Galliano, а что произошло потом, рассказывать не стану. Добавлю, змей еще там был, змеиную он кожу на крокодилью заменил и голову на рожу.
Я сошел на берег счастья и от радости запел, позади мои несчастья и ненужных уйма дел,
все лицо мое искрилось на счастливом берегу, оттого, что сердце билось, а еще, что наяву.
Однажды на даче умер Смирнов, от горя купаться пошел Иванов, а в озере сети стояли Петрова, на утро Петров в них нашел Иванова, увидел Петров кого в сети поймал и тут же с Петровым случился удар. А, если представить – не умер Смирнов, к нему бы зашел его друг Иванов, бутылку распили, пошли за второй, Петров бы с уловом вернулся домой.
Но, если с другой стороны посмотреть, Петров не поставил бы в озере сеть, с купанья вернулся домой Иванов, а там уже ждет его выпить Смирнов.
- Все в мире имеет значенье, урок вел учитель Арсеньев и все напряженно молчали, что скажет Арсеньев, и ждали, Арсеньев смотрел на них тупо и думал, как все это глупо.
- Человек похож на птицу, думал Индюков, - как она, летать стремится выше облаков,
он втянул худую шею, хрюкнул индюком, подмигнул коту Морфею и забылся сном.
Апрель, середина, весна ручьями с лесов прибежала, Макеев на койке лежал, погода его возбуждала и радостно было ему, жена в санаторий собралась, а рядом лежала жена и тоже весне улыбалась.
- А здорово быть трезвым среди пьяных, так думал Головин среди гостей за свадебным столом, а некто мерзкий тамада с лицом кавказским все целовал Головина и требовал налить вина, а за столом кричали горько, и все отсчитывали, сколько в засосе длится поцелуй. Меняли скатерть, протирали столы и вновь все выставляли, плясали лихо и забыв, что свадьба только для двоих, совокуплялись в туалетах, а на дворе шумело лето и заливались соловьи.
Если жизнь уже прошла, время есть остановиться, ведь по правилам игра никогда не повторится. Если было, то ушло и всегда необратимо, всяк заслуживает то, что уже не достижимо.
Однажды на восьмое марта Валерий Палыч супруге покупал трусы, уже набрался, поздравляя женщин, им на работе веточки мимозы мужчины всем преподнесли, и тут приспичило, спросить где туалет он постеснялся, зашел во двор и облегчился, но пойман был, избит, с душой чуть не простился, и все кричал: не вор, не вор, я только помочился, трусами вытру мокрый след. А дома вместе со слезами жене сказал, подарков нет, встречайте женский праздник сами.
Гремит повсюду Первомай со стула петухом, не бойтесь, это Петухов сидит на нем верхом, бутылку выпил вискаря, поддерживая массы, кричит, народ делить нельзя ни на какие классы, кричит, пусть буду я смешон, вы рот мне не заткнете, кричать я буду петухом, пока вы не поймете.
Мне показалось странным, что нас с женой разглядывали прохожие и при этом мерзко хихикали, я отошел от жены и посмотрел на нее со стороны и мерзко захихикал, на ее укоризненный взгляд ответил: ”Прости, никогда не мог представить, что это так смешно”.
Антошин в свои сорок в любви был несчастлив, он смотрел на себя в зеркало. Зеркало смотрела на Антошина и от отвращения треснуло. Кривой шрам прошел через все лицо Антошина, отчего он стал удивительно похож на Роберта Оссейна.
-Ах, ты мать твою так, - воскликнул Антошин и рубанул по лицу острой бритвой.
- Здесь пластика не поможет, сказал хирург, - придется вам, дружочек, с этим шрамом жить.
- Оссейн, ответил счастливый Антошин.
Эй, в ком поет душа, кто рад, всему наперекор, и солнцу кто кричит ура, и всякий разный вздор. А это я пою, пою, в душе моей расцвет, хочу допеть я песнь свою, пока я вижу свет. И если я умру, умру, то вспомните сперва, простую эту песнь мою и глупые слова.
У Клюева случился насморк, простуда, грипп - здесь не понять, он рассопливился на завтрак, а ночью вышел погулять, да расчихался так, что дама, живущая на пятом этаже, его, больного обозвала хамом, хотя стояла в полном неглиже, и в довершении всего с балкона плюнула в него.
В том черном квадрате ни взгляда, ни речи, в немой пустоте ни света, ни свЕч и сумрак в квадрате борьбой изувечен фигурой на белом холсте из предплеч.
В Германии в заштатном городке концерт давала русская певица, ей было столько лет, что не приснится, романсы пела в грусти и тоске, а бюргеры сидели тихо в зале и только животы у них урчали.
Получил в наследство Самсонов от отца с циферблатом часы.
- Где же стрелки, подумал Самсонов, и попробовал их завести, он прижал часы к правому уху, там, где анкер долбил тишину, и услышал отцовское, cухо, что нельзя доверять никому.
Ничто не бывает случайно, я стены раздвинул плечом, причем это сделал не тайно, а солнечным радостным днем. И в доме вдруг стало просторно с кармашками окон в стене и дышится грудью спокойно, не слыша соседей из вне. Но счастье чужое нарывом зреет, тревожа сердца, и вот, унесенное взрывом, погасло в созвездье тельца.
Корнеев ждал под аркой Анну, хотел заплакать и уйти, но знал у женщин эту странность, чтоб опоздать и не придти. И вот уже когда оделся осенний вечер в холода, Корнеев вычеркнул из сердца любимый образ навсегда.
Никогда не задумываясь о силе обстоятельств, Шишкин пришел к мысли, которая, впрочем, тут же пропала по вине все тех же обстоятельств.
Дул ветерок и травы гнулись гибко, как будто в сладостном бреду в саду стонала чья-то скрипка, пугая звуком тишину.. К ней голоса нестройным хором примкнули, песней говоря, и песнь пошла с лихим задором, любовь сердечную даря.
Знакомый с детства мне район за эти годы изменился, в нем не найти уже мой дом
и незнакомые все лица, иду по улицам своим и вижу надпись на фасаде, ее гвоздем я прочертил и посвятил подружке Наде.
Симметрия - закон для совершенства. Отбросим таинство тонов в огне хитросплетений блеска, где адский дух искрится как блаженство, ласкающий и зрение, и слух, и обратим свой взор, и утонченность чувств в узор безбрежного покоя, неважно, сидя или стоя, чтобы увидеть красоту, застывшую как лед.
Все тычут бедностью под нос. Куда девать ее? Вопрос. За тридевять земель отсель в Руси немало деревень, где бедность с водкой и тоской для радости живут земной. Не это ль вольное скитанье среди событий и утех, как всенародное гулянье до гробовой плиты для всех.
- Где уважение людишек, где бескорыстная любовь? Портнов лежал с одной их книжек, слюной прилизывая бровь, а ночь в окно к нему глядела, стучала веткой о стекло, собака рядом с ним сидела, с любовью глядя на него.
О чем поет петух? К заре, а вечером к погоде, петух – он тихий в январе, а в мае нагл и злобен. В хояйстве толку от него зимою нет, ни летом, кто в щах попробовал его, тот скажет вам об этом.
Смотрю устало сериал, понравилось, как ноги целовала блондинка, словно эскимо, мизинец языком лизала, а мне никто вот ног не целовал, теперь грибок, уже не поцелуют, терзали мысли, хоть бы кто обнял и пожалел судьбу мою слепую, как скоротечна жизнь, прошла вся стороной, и вспомнить нечего, раздрай в душе и только, а в сериале счастья столько, испил и тут же на покой.
Умнов решился объявить, чтобы ему, как главному спецу, повысили оклад, но кризис невпопад, как только заикнулся, ему ногой под зад, он даже поперхнулся, слюной и умер от удушья. Никто не пожалел Умнова, все знали, что огромная страна и без Умнова каждому должна. Когда же сокращали весь отдел, то вспомнили Умнова, вот пострел, легко как умер, нам конца б такого.
Одолевают перед сном предчувствия плохие, и черти бегают кругом, как будто заводные,
на грудь мне прыгает один, и тонким голоском: давай попаримся с тобой с холодненьким пивком, он в душу глянул мне и ох, огнем обжог из ада, я чувствую, что здесь подвох, а мне помыться надо.
Старуха дряхлая молчала, глаза слезились молоком, жена под нос себе ворчала, пол заливая кипятком. А мы с котом лежали вместе и каждый что-то вспоминал, один, где с совестью был честен, другой – как рыбу воровал.
На механической ноге шел инвалид с железной палкой, он ею об асфальт стучал,
а рядом девочка скакала, не знаю, кто кому мешал, но только девочка упала, а на нее мужик упал. Старуха сзади закричала, насилуют средь бела дня, толпа собралась и молчала, не знаю, как не растерзала, потом судили мужика. Присяжные его признали, как педофила-маньяка, двенадцать лет тюряги дали, такая глупость, кто же знал. Девчонка знала, но молчала, ей видно папа подсказал.
Несчастным чувствую себя, как будто голодаю долго, мне по закону бытия съестное положить бы в горло. Я удивлен, нем и раздавлен, не знаю кем, как в первый раз я в положение поставлен, в котором по уши погряз. Я, очевидно, исписался, вдруг слышу, в дверь мою стучат и просят, чтобы расписался, иначе выселить велят.
На улице кричат мальчишки, их крик противен, как и стрижки, а вот и девки завизжали, еще противней, еле встал, смотрю в окно, ребячьи стаи, страстей поднявшихся накал, долил остатки, размешал, не морщась выпил, вот и мамы, какой-то дядька их достал, всех растащили по домам, они лежат в своих кроватках, их сон сморил и я устал, лежу с открытыми глазами, каким я был и кем я стал.
Хоть и живу я в городе, с трудом в нем выживаю, здесь души держат в холоде,
от встречных взгляд скрывая, сердца покрыты инеем, на лицах иней тоже и только небо синее с моим немного схоже..
Если уж петь со всеми, то лучше запивать, запивалы всегда в почете, Андрей Николаевич если уж запьет, подхватывай, не подхватывай, всех перепивал, потом как стукнет кулаком, запоет и никто за ним угнаться не может, даже ветеринар Евсюков, а у него глотка луженая, все дело в грудине, поучал Андрей Николаевич, сначала вдох и сразу резкий выдох, легкие откроются и вливай сколько хочешь, а вот этого хочешь у каждого свое, одному и куплета хватает, а другому и песенника мало.
Ушел последний трамвай, мигнув на прощанье печально.
- Вы что, опоздали?
- Бежал, да здесь вот споткнулся случайно.
- Так что же теперь?
- Ничего, до дому мне три остановки.
- А я подожду-ка еще на этом пустом перекрестке. Часок постою под зонтом, трамвая, быть может, дождусь, а нет, я за вами потом, пешком как-нибудь доберусь. Забыл, как оно
ожидать, и вспомнить уже невозможно, а ночь так тиха, благодать, но только немного тревожно.
Когда уходит бабье лето, шурша опавшею листвой, не обернусь на голос этот,
прощально брошенный судьбой, и, чтобы не было больнее, забыв надежды и мечты, уйду,
где ночи ждут длиннее под звук дождливой суеты.
На дерьме коровьем, словно на эстраде, мухи исполняют танец фигли-мигли, за коровьим стадом ходят две старухи, собирают в ведра свежее дерьмо, смотрят на них мухи – глупые старухи, это ж не повидло, знать бы им давно.
Но не чуют мухи, что дерьмо старухи перемелют с сеном и подправят стены, ну, а что осталось, то земле досталось.
- Что же вы наделали, бумагу исписали, вы ж её не делали, вы же не страдали.
- Ничего не делал я, я писал стихи, на бумагу белую их перевели.
- Равнодушный, старый, черствый человек, это вы стреляли из под черных век.
И смеясь при этом, рифмовали вы: белые планеты, белые цветы. Ничего не стоит ваша красота, белая бумага, белая мечта.
Отыскать бы мне причуду, чтоб подарок сделать люду, разорвал бы на куски, вот на счастье, для тоски, для любви кусок побольше и для жизни, чтобы дольше.
В жизни всякое может случиться, так решил про себя Комаров, и по глупости можно влюбиться, и явиться в бассейн без трусов, все естественно, что здесь стесняться, обо всем лучше быстро забыть, а не то в жизни может так статься, что придется со всем этим жить.
Сдаю в аренду целиком себя, и плоть свою сдаю, и разум,
берите, разрушайте не щадя, отдельными частям или сразу,
берите нА год, можете на три, все герметично, будто в упаковке
для долгого храненья бытия, к тому же перевязано веревкой.
Я схожу со ступенек вагона, на платформе лежит тишина, что ж ты, милая в этом загоне, отчего вдруг горюешь одна. В павильоне соскучились кассы, за перилами виден лесок, где гуляют по праздникам "массы" с одеялами, выбрав лужок. Я иду по тропинке затертой, можжевельника запах вкусив, может быть оттого, что он терпкий, по блудливому нагл и шкодлив. Опускаюсь в траву на колени, легкий трепет бежит по спине, ах вы, сени мои, лес осенний, я домой возвратился уже.
Под вечер раз, укрывшись тьмой, прозрением объятый, Котлов увидел изнутри
свой интеллект распятый. В нем интуиция еще теплилась как явленье, его описывал Ошо сквозь связь причин и мнений. Но что и как произошло, Котлов ушел в раздумье, где истину черпАл Ошо из звезд и полнолуний. Он молча подошел к окну и сердцем вдохновленный увидел полную луну и лик свой удивленный.
