рыдают по осколку Вавилона –
сестре-младенцу-матери… Души
её в себе, жучком в одеколоне, -
нет химии… Наукам – вопреки.
Ты – марля, она – воздух-междунитье,
оплотье сладкофлейтовой строки,
бесплотье квази-венок алфавитных,
щепотка кислоты, в мулатик-пах
забредшая – и гетто ей – не гетто! –
на чайной церемонии в губах
у немоты танцующий пакетик…
Как плод, застывший гнилью в семенах,
как мультик, недобитый до спектакля,
она тобою машет – каждый взмах
с твоих бескрылий льётся пота каплей.
Она тобою пишет – скриптом туч,
кровати скрипом, стоном псевдохрама –
готического лба, что будто луч
дневной, худеет в час по килограмму
напрасных слов. Она сидит во лбу,
и жилка принимает форму клюва,
и клюква – горлом, и язык – клопу
отдать бы, залечить горящий кумпол
от ста её когтей, что изнутри
толкают к небу. Небо давит к почве.
Трави её, трави её, трави –
и пусть потом заколкой рожи корчит
мирку… Но птица, тоньше жизни-льна,
древнее, чем землинушка-старуха,
находит щели, если нет окна,
чтоб хохотать в вангоговское ухо.
