…В меня стреляли бронебойными и теперь мой непробиваемый жилет по очереди экспонируется во всех музеях криминалистики и боевой славы, простреленный вдоль и поперек вместе с моими пробитыми пулями, окровавленными партбилетами, а пронзившие меня пули продаются, что называется, с молотка за ошеломляющую наше обнищавшее в пьянках и междоусобицах человечество цену.
Супербоевик «Умри без завтрака» о моей героической гибели я так и не посмотрел, сидя с ребятами в «казино», где не только все девочки – все еще не родившиеся на свет потаскухи готовы были день и ночь порхать в лучах моей все более восходящей над грешной землей, но теперь уже – увы! – посмертной славы.
Итак, я комментирую события как бы с того света, хотя меня еще с почестями не похоронили, и я лежу в полированном гробу в баре «казино», тогда как вокруг суетятся и торгуют чем придется, а я чего не вижу, – про то слушаю – тоже неплохо – лучше чем просто так без дела лежать моему израненному в жестоком бою телу.
Так и хочется встать и надавать по мурлам всей этой публике, но никак нельзя – я ведь умер, но даже мертвого меня кусают мухи, пока эти недоумки ловят кайф от моей популярности, как целки от огурца. А у меня и у мертвого руки чешутся, поскольку на груди у меня мой верный дробовик, заряженный отравленной картечью.
Все ждут гражданской панихиды. Меня уже наградили посмертными орденами и присвоили звание генерал-полковника, но проклятые сионисты и здесь сумели выпендриться – прислали золотую звезду Давида, с намеком так сказать. Что тут стало! Даром, что я газет не читаю, а теперь мне это и вовсе ни к чему. Можно подумать это ихнего еврейского бога убили, а не меня. Был бы у них на самом деле, какой-никакой бог, так я бы его сам застрелил – больно не нравится мне все ихнее племя. Даже мертвому они отравляют мне загробную жизнь. Казалось, я погиб вовремя, в зените славы и всеобщего обожания, когда бабы накалывали на ляжках мое имя, а трусики «сними Сэнди» и противозачаточные пилюли «только с тобой» были самым модным товаром минувшего сезона.
А теперь машедояново отродье сочиняет мою биографию с обрезаниями до пятидесятого колена. Мало им Христа, решили и из и меня сделать своего еврейского мученика. Азохенвэй! Не тут-то было. Настоящему патриоту наплевать на происки врагов!
Ну, ничего, всех самых отъявленных вредителей арестовали, ихние лавочки закрыли и обезвредили, наконец, ленинградский сионистский центр, скрывавшийся под вывеской часовой мастерской, где пейсатый Лезя Ливерман вопил во время ареста: – Кися! Дети! Это определенно у нас погром! Ничего страшного – и такое уже било в девятьсот пятом, когда мой дедушка тоже очень испугался, а бабушка после родила сразу двух белобрисых комиссаров, которых все равно расстреляли в тридцать седьмом – виходит напрасно старались!
Короче, разогнали прохиндеев. Стив сказал: – А ну прекратить беспорядки! Пошли вон, кислые рожи! – и выпроводил пинками за дверь делегацию из синагоги. Индусов с браминами поколотили мои поклонницы, они давились в очереди за сувенирами и страсти, сами понимаете, разгорелись.
Попы прислали вагон водки и благословение. Они почему-то торгуют водкой «Абсолют», на мой взгляд – это не патриотично. Я с этим делом еще разберусь, если даст бог – воскресну.
Йоги, похоже, окончательно рехнулись – решили, что я всегда был индусом и теперь меня полагается сжечь, а пепел – продать, разумеется, пока я не вышел из моды. Тогда директор казино закричал: – Хватай проходимцев! Бей, почем зря! – и открыл такую стрельбу, что сам себя чуть не подранил рикошетом.
Новый бармен торгует с лотка пулями, пронзившими меня в то памятное утро, когда сионисты, науськанные ФБР израсходовали на меня весь свой арсенал. У него еще осталось с полведра окровавленных пуль, и скоро подвезут новую партию.
Меня, тем временем, отпевают, как полагается, это только евреи требуют сделать мне обрезание, а православные раскупили весь портвейн и теперь атакуют винные заводы, и хохлы, говорят, нагнали самогона – сами пьют, никому не наливают. Индусы сооружают мое чучело и на рассвете непременно его сожгут – народ они темный, нам буддистам, их не понять.
Вообще-то, я верю только в победу. Кто победил – тот ничего не платит. Я и теперь не проиграл – в жизни мне не оказывали таких почестей. А денежки так и сыплются. Стив с директором чуть не обиделись друг на друга, потому как братец умыкнул две трети доходов –говорит в родовой фонд, он наверняка что-то задумал, однако виду не подает. И нашему директору грех обижаться – того м гляди карман треснет. Встал у моего изголовья, пустил слезу и говорит – Прощай, Сэнди, наш дорогой друг! Скучно тебе, поди, на небесах с одними безалкогольными напитками! Ну, ничего, мы пошлем тебе посылочку, как только бармена нечаянно застрелим…
С этими словами он вынул подаренный мной браунинг с надписью «стреляй на здоровье, помни Сэнди Блэка», вынул, перекрестился и снова спрятал за пазуху.
Ему и в голову не пришло, что я здесь, рядышком в теплом комбинезоне лежу. Из рая меня выгнали за попытку изнасилования, в преисподней от меня отказались – бюрократы! Бессмертные канцелярские щелкоперы. И не перестрелять их, и по мордам им не надавать гадам бестелесным! Вот душа моя и забралась обратно под комбинезон – так и привычнее, и теплее, на улице холодновато.
Не стану описывать подробности панихиды, которую впоследствии назвали Вест-Сэндской историей, а наш район – Вест-Сэндом. Но движение на улицах замерло, андрофильные красотки увешанные пулями разделись догола и единодушно требовали моего захоронения в стеклянном гробу, с дробовиком, в шляпе, вертикально и без комбинезона. Неясно только – построили для меня мраморный мавзолей, или старый освободили…
Я отвлекся, однако. Панихида закончилась. Все рыдают. Пора начинать вакханалию и громить синагогу или все равно что – громить и все тут! А то нам некогда. Дело-то к вечеру идет.
Вечером начнется заключительный акт трагедии – самый душераздирающий момент моей героической жизни и прекрасной кончины, потому что сегодня вечером я женюсь! На этот раз мне не отвертеться.
Недавно я ездил в Англию с секретной миссией Генштаба. (Надоела мне эта контора – Сэнди туда! Сэнди сюда!). А в Англии меня встретили и угостили на славу, а потом мы ушли в морские, знаете ли, дали на яхте моего нового друга – чего-то там министра и лорда Честерфилда, если я не путаю, а может мы, тогда курили сигареты «Честерфилд»? Значит ушли мы с этим проклятым капиталистом в плавание, захватив собой двух второразрядных леди с их педерастами-мужьями и дочку самого лорда, на которой я теперь обязан жениться, так что я попрошу – иначе как «милорд» ко мне не обращаться! – не важно живой я или мертвый, а на этой ,так сказать, леди я обязан жениться, иначе никак не спасти ее честь!
Из всех возможных на парусном судне способов любви наиболее оригинальным мне представляется заниматься этим на мачте, когда курс полный бейдевинд, крен сорок пять градусов и ветер двенадцать балов. Мы с красоткой Лилит чуть не утопили этот плавучий бордель, не могу утверждать, что наше осиротевшее, хотя еще и не родившееся дитя мы сотворили упомянутым способом, но именно взлет фантазии, любви и жажды познания вознес нас на марс грот-мачты, когда судовой колокол пробил окончание тридцать девятого дня нашего путешествия, и мы ринулись в ревущие сороковые, как исходящие спермой ослы! Впрочем, давно пора было улучшить породу этих вырождающихся аристократов.
Лилит, надо сказать, унаследовала фамильные черты своей прапрабабки – королевской фрейлины времен Марии Стюарт – и не только не уступит ни в чем разным там стюардессам, но сам факт ее существования способен опозорить весь королевский воздушный флот – сроду я не встречал такой отъявленной потаскухи! – Ах, мой дорогой! – сказала она, спускаясь с трижды проклятой мачты на грешную палубу. – Ты был великолепен, я чуть не лопнула!
Меня, между тем, качало как двух нализавшихся рому лордов-педерастов, разбуженных качкой и вылезших на палубу поблевать, пока не началось кораблекрушение, в то время, как остальные «шалунишки» то играли с голым папой в «больницу», то по-очереди трахались с матросней.
Ничего не поделаешь – женюсь, а моего осиротелого сына назовут лордом Честерфилд- Блэком, хотя как знать – может их там целая бейсбольная команда, а то и карательный отряд!
– Итак, сказал Стив и закашлялся, – итак, – и он навел на лорда Честерфилда лорнет, – итак, по нашему разумению, все состояние будущей христианской супруги очаровательной леди Лилит должно, согласно условию брачного договора, целиком перейти ее мужу, равно как и унаследованный ею в случае внезапной кончины ее отца – ныне здравствующего лорда – капитал, оцениваемый в недвижимости, фамильных драгоценностях, банковских счетах ровным счетом в…
– Остыньте, юноша! – проскрипел лорд Честерфилд, разглядывая в монокль свои обгрызенные ногти – мы даем за своей дочерью сорок миллионов, если, конечно, не подыщем более подходящего кандидата в женихи…
– Фунтов стерлингов? – перебил его мой брат.
– Долларов – топнул ногой старый скупердяй – кроме того, у нас имеются все основания полагать…
– Сорок миллионов нам дал сбор только с одной похоронной компании, – сказал Стив, снимая фрак и поправляя ремни револьверов, резавшие ему подмышки – не лепи горбатого, папаша! – добавил он по-английски, тогда как моя невеста разразилась нецензурной бранью – у неё погасла папироса с марихуаной и Стив поднес ей зажженную спичку.
– Кроме того, – продолжает этот гунявый лорд, – у нас имеются все основания предполагать, что ваш уважаемый брат – самозванец, незаконно присвоивший себе чужое имя, или переделавший свое таким образом, чтобы никто не разгадал его еврейского происхождения, поэтому…
– Какое вам дело до его имени, черт вас подери! – заорал Стив.
Непонятно – зачем он строит из себя идиота, если мне вовсе и неохота жениться. Так я думаю, лежа в гробу и сжимая холодной рукой свой любимый дробовик. Кому другому, а мне не нужны их добытые преступным способом грязные миллионы – вот если их хорошенечко отмыть…
– Пусть войдет мистер ВиктОр РаймОн, – захрюкал старый разбойник, – говорите же, мистер Раймон, что вы знаете о…
Ну конечно! Стоило мне пасть смертью храбрых, так этот бабник и проходимец тут как тут! Сейчас начнет почем зря врать и пытаться соблазнить мою невесту, прости господи. Пусть бы он лучше сперва вылечил свою импотенцию! Едва ли Лилит…
– Ваш будущий супруг, миледи, – загнусавил поганец Витька, – вовсе никакой ни Сэнди Блэк. Он еврей до двенадцатого колена и полный импотент к вашему сведению!
Лилит бросила папиросу и истерически – нет! – исторически захохотала, как сказал бы я, если бы мог говорить.
– Не пора ли нам подписать контракт? – спрашивает североатлантический пират, сверкая моноклем, – Как вы полагаете, дрогой родственник? Достаточно будет вашему брату сорока миллионов, которые, после его возможной кончины, унаследует наша бедная дочь вместе со всем тем, что умудрился наворовать он сам?
И они с Витькой Рамкиным давай хихикать, да перемигиваться. Обошли нас британские империалистические акулы и примкнувший к ним сионист. Слово джентльмена…
Стив вложил в мою холодную руку платиновое перо и чиркнул по бумаге. Лилит тоже поставила свою закорючку. Затем уже сам лорд ручку приложил, после него Стив, потом нотариус, потом… Ах, каналья! Засранец Витька схватил перо и… Но Стив дал ему пинка и Рамкин на минуточку исчез из поля зрения. Лилит снова захохотала. На сцену, то есть из-за стойки вышел, то есть его оттуда вынесли, то есть наш директор с барменом вынесли мертвецки пьяного священника, который нас с Лилит быстренько обвенчал, пока бармен разливал шампанское, а директор прятал в сейф брачный договор. После этого все, кроме меня, выпили за здоровье молодых. Я же, как гость на собственной свадьбе и это начинает меня злить.
Витька Рамкин подобрал свои сопли и пистолеты, сел рядом с моей женой и говорит: – Я так полагаю, лорд Честерфилд, мне не придется слишком долго выполнять обязанности вашего личного секретаря. Скоро мистера Блэка закопают, ваша дочь окончательно овдовеет и я смогу занять в вашем доме подобающее мне место, которое видимо по недоразумению занимает сейчас мистер…
– Милорд! – заорал я не своим, то есть самым, что ни на есть своим голосом, – Милорд Сэнди Блэк, лорд Честерфилд, жидовская твоя морда! – кричу я и разношу на части отделанный под орех гроб!
– Руки вверх! Мордой к стене, мерзавец!
С этими словами я навожу на Витькину задницу свое артилерийское орудие. Старый лорд как бы остекленел. Витька рванул за дверь, но я успел всадить ему в зад заряд отравленной картечи. После мне рассказывали, что при одном упоминание обо мне он хватается за задницу, как какой-нибудь идиот. Это яд на него так подействовал и иначе, как «ядовитая жопа» его больше никто не называет.
У Лилит начались преждевременные роды и ее отнесли на кухню, а старикашка лорд Честерфилд так и остался стоять, будто он и в самом деле стеклянный. Док Рэдман, пришедший поздравить меня со счастливым браком и заодно проводить в последний путь
был слегка обескуражен таким странным, он бы сказал, поворотом дела. О никак не мог понять – что случилось со старым аристократом, которого ни усадить, ни положить никак не получается – стоит, есть не просит и ничего – представьте себе! – не говорит!
Пока док принимает у моей женушки роды, что непременно сведет ее в могилу, если док Рэдман попытается применять медицинские познания, которые приобрел в коллеже, а иных навыков у него, как известно, быть не может, так вот – мы со Стивом сели за стол, пока прислуга выносила то, что осталось от моего гроба.
Директор с барменом провели к нам из погреба пожарный шланг и привинтили к столу кран. Директор по телефону давал указания засевшему в погребе бармену, чтобы он там не напивался до бесчувствия, если не хочет снова торговать пивом около бани.
– Да, брат, – сказал Стив и выпил кастрюлю портвейна, – я так и знал, что этим все и кончится. Твою супругу сейчас добивает на кухне док Рэдман, прости его господи, нашего домашнего эскулапа. А папашу, похоже, хватил таки кондрат… Но, ты не переживай. Мы тебя снова женим. Ты у нас теперь – богатый наследник! Может, дашь мне миллионов двадцать, а?
Взаймы?
– Зачем тебе двадцать миллионов? – говорю я.
– Понятия не имею, – честно признался братец, – но, если хочешь, я напишу тебе расписку.
* * *