его слюны пять капель клофелином
по кафелю стекали, говоря
как будто то, что было между строк
книжонки смерти, если только глина
способна жить, а големы горят
от влаги…
если только чёрных блюд
осколки, на которых, как на гречке,
стояли в наказание за то,
что не дошли до лёгкого «терплю»,
способны зачеркнуть «я есть» и «будь»
у маленьких ничтожных человечков,
разменянных полтыщами по сто
и отданных на мачты кораблю
в затучье…
засыпали на раз-два
на пятой – оставались только тени,
и их последний полупоцелуй
катался отпечатком по полу.
шатались окна, будто бы листва,
дома дышали тучей привидений,
размазанных по ломкому стеклу
луной, вонзившей в них свой хищный клюв.
...и мир кончался - големов и кукл,
кончался от любви и клофелина,
молчанья, что таилось между строк,
не вылившись…
сажая едкий лук
под облаком, обросшим мхом и тиной,
чихал от недовитой паутины
людишек и надрывно кашлял бог…