(рассказ)
Василий Петрович с сыном Сергеем пришли в свою избу второго сентября, как раз на следующий день как проводили Сашку в школу, в третий класс. Сашка приходился сыном одного и соответственно внуком другого. В этом году первое сентября пришлось на пятницу, и у Сергея, впереди было два дня выходных, а Петрович и вовсе сидел на пенсии, потому как «стукнуло» ему уже шестьдесят семь. Сын жил в городе, а сам он с женой в небольшом поселке лесозаготовителей в шестидесяти километрах от города. Раньше все жили в поселке, но Сергей окончил институт, устроился работать по специальности, женился и окончательно обустроился в городе, а к старикам приезжал поохотиться да порыбачить, вот как теперь.
Чтобы добраться до избы, надо было сначала километров тридцать ехать на попутном лесовозе по лесной основной дороге, а потом двенадцать километров идти пешком. Петрович, хоть был уже не молод, но такие расстояния еще преодолевал довольно легко, потому как всю жизнь ходил по этим и другим таежным местам. Дневные переходы случались и по двадцать пять и по тридцать километров. Да еще с тяжелым рюкзаком, особенно когда приходилось заносить в зимовье припасы или выносить из тайги мясо. Да что тут он, Петрович, можно сказать еще не старик, если в поселке до сих пор был жив дед Кузьма, который последнего своего лося добыл в семьдесят два года. Мясо он выносил к дороге за восемнадцать километров. И сделал четыре ходки. Все это время ночевал в лесу под открытым небом в марте месяце, когда ночью морозец бывает нешуточный, градусов под минус пятнадцать – двадцать. А тут расстояние – не расстояние. Рюкзак почти пустой, по пути ни одного серьезного болота. Не поход – прогулка.
Серега вырвался из города просто отдохнуть на выходные, а он собрался набрать брусники и просто несколько деньков пожить в лесу. Сын хоть и стал городским, своих корней не забывал. Чуть, какой выходной, там, или небольшой отпуск, - так к отцу. Они вместе и избу эту поставили два года назад. Из нее еще не выветрился смоляной сосновый дух.
Пока шли Алтай, крупный кобель западносибирской лайки поднял сначала глухарку, потом глухаря, которых Сергей успешно взял. С собой не стал нести, а повесил в пакетах на деревьях, положив в каждый по стреляной гильзе, чтобы запах пороха отгонял непрошеных воришек – куниц. Петрович на такую дичь не отвлекался. Ему бы что покрупней. Олешку или лосика. Он каждый год брал одного оленя и одного лося, обеспечивая мясом и себя с женой и семью сына.
Часам к четырем дошли. Поели, отдохнули. До темноты поработали на строительстве беседки. В ужин за разговорами выпили водки.
Утром, на следующий день Сергей ушел, чтобы успеть не поздно вернуться в город, а Петрович взял в рюкзак ягодный короб и пошел собирать бруснику. Недалеко от избы, которая была построена на берегу небольшого ручья, стоял на беломошнике великолепный сосновый бор. Брусники там уродилось не мерено. Белых грибов, кстати, тоже, но тащить от сюда в поселок грибы было не разумно.
Петрович увлекся ягодами и совершенно забыл о времени. Так всегда бывает, когда занимаешься не трудной, но нудной работой. Голова освобождается от повседневных мыслей и думается обо всем на свете. Вспоминается прошлое. Петрович вспомнил, как приехал в поселок молодым парнем. Леспромхоз тогда только организовали. Как бились за выполнение планов, потом как встретил прекрасную девушку Иру, которая стала его женой, как родился Сережка, да мало ли чего еще. Было очень тихо и ничто не отвлекало его от работы и воспоминаний. К реальности его вернуло глухое рычание Алтая, который до этого спокойно сидел рядом. Пес резко вскочил на ноги, уставившись в кусты дикой малины, что росли метрах в пятидесяти от того места, где они собирали бруснику.
Петрович распрямился и тоже посмотрел туда. Пока ничего подозрительного видно не было, но он сразу понял, что происходит. Ружье было с собой, и он перезарядил стволы пулевыми патронами, которых оказалось всего два. Алтай зарычал громче, шерсть на загривке встала торчком. Кусты малинника зашевелились. Сначала показалась огромная медвежья голова. Хозяин леса осмотрел окрестности, оценил ситуацию и вылез на свет целиком. Обычно, даже в девяносто девяти случаях из ста, медведь не ищет встречи со своим главным врагом, а, почуяв человека, уходит. То, что косолапый показался перед охотником, да еще перед охотником с собакой было невероятно. И Петрович это прекрасно осознал. Осознал, но не понял почему.
Алтай с яростным лаем бросился на зверя. Все-таки, западносибирские лайки лучшие в охоте на медведей. Вот, в охоте на лосей они уступают другим лайкам: и восточно-сибирским и, в особенности, карело-финским. И уступают именно из-за своей злости и агрессивности, пугая лося, но, не останавливая его. А в работе с медведем такой характер как раз и нужен. Пес напал на медведя со своими обычными приемами, крутя его на месте, близко не приближаясь. А Петрович не мог понять, что происходит. Поведение медведя нельзя было объяснить. То, что косолапый сам появился перед человеком, было против его медвежьей, в общем-то, трусливой, природы. Загадка.
Вдруг Алтай отстал от медведя и со всех ног побежал к своему хозяину. Петрович видел, что медведь ничего ему не сделал. Неужели собака испугалась? Опять загадка. Не водилось за Алтаем такого, чтобы он кого в лесу боялся. Но когда пес пробегал мимо хозяина с лаем, сосредоточенно глядя в одну точку злыми глазами, Петровичу стало все ясно. Алтай бежал не с поджатым хвостом. А значит он не убегал в страхе от медведя, а бежал навстречу… . От этой ясности Петрович похолодел, зная, что сейчас увидит позади себя.
Уже оборачиваясь, он снял ружье с предохранителя и поднял для выстрела. И во время. Сзади на него набегал второй медведь, еще больше первого. Человека от зверя отделяло метров двадцать, когда Алтай преградил ему дорогу. Собака сразу забежала сбоку, развернув медведя боком к хозяину, и тут же грянул выстрел. Огромный зверь осел на задние лапы. Передними пытался сохранить равновесие, но рухнул на бок. Петрович тут же обернулся к первому медведю. Тот стоял на прежнем месте и с ненавистью смотрел на человека. Смотрел и не уходил. Не ушел даже после выстрела. Петрович отказывался верить своим глазам. То, что сейчас произошло, не укладывалось в его голове. Звери путем хитроумной комбинации с отвлекающим маневром устроили охоту на человека. Но почему он не уходит теперь, когда их замысел провалился? Чего он ждет?
Алтай все еще яростно драл убитого медведя за шерсть и не обращал внимания на живого. А тот стоял и смотрел на человека. Стоял и смотрел, низко опустив голову. Петровичу стало не по себе. Что-то ему подсказывало, что еще ничего не кончилось. И это была правда. Откуда-то сбоку, со стороны, которую он совершенно не контролировал, послышался хруст. Он повернул голову и увидел третьего медведя, приближающегося огромными прыжками. Алтай почему-то на него не среагировал. Петрович повернул ружье на встречу зверю, может быть, за пару секунд до нападения и выстрелил. Пуля угодила тому прямо в голову. Медведь рухнул замертво. Старик ошарашено смотрел на бьющегося в конвульсиях медведя и не верил, что это все происходит с ним. Три, сразу три! А что же третий, вернее первый? Петрович быстро переломил ружье, зарядил его самой крупной дробью, которая у него была, «единицей», и обернулся к первому медведю. На том месте никого не было. Как будто не было вообще. Сколько могли вынести руки, он держал ружье на изготовке, не отводя глаз от малинника. Третьего нападения без пуль отбить было бы уже невозможно. Но зверь не показывался, и Алтай вел себя уже спокойно. Тут Петровича оставили силы, и он медленно осел на белый мох.
Сознание оставалось, но наступила какая-то беспросветная апатия, которая могла длиться бесконечно, пока кто-нибудь, или что-нибудь не выведет человека из нее. Так можно было бы просидеть несколько часов, уставившись в одну точку. Этим «кто-то» оказался Алтай. Ему надоело рвать убитых медведей, и он пришел к хозяину. Простое поскуливание не привело его в действие. Тогда пес начал как бы тормошить человека лапой, тихонечко потявкивая: «Ну, давай, хозяин, вставай».
Петрович, наконец, пришел в себя. Он медленно поднялся и подошел сначала к первому убитому медведю, потом ко второму. Пока осматривал их окончательно пришел в себя.
Конечно, за свою долгую жизнь он охотился на медведей, но всегда это было организованно, и всегда с определенной целью: или ради ценной желчи, или ради срочно понадобившегося медвежьего жира, или ради кем-то заказанной шкуры. Сейчас Петрович не знал, что делать с двумя, случайно добытыми медведями. Наверно, надо было бы взять все полезное. Но только не сегодня. Завтра. Завтра он придет и потихоньку разделает туши, возьмет желчь, сало, снимет шкуры, и так далее. А на сегодня охота закончена. Надо возвращаться домой. Пережитая смертельная опасность забрала силы, а до избы еще час ходу.
Уже подходя к избе, Петрович почувствовал какую-то необъяснимую слабость, которой никогда раньше за собой не замечал. Ноги буквально подкашивались. Дыхания стало не хватать. Он даже рюкзак оставил с намерением забрать его позже. Дойдя до жилья, старик без сил опустился на лежак и почти тут же забылся сном.
Ночи в сентябре в этих краях уже холодные. Градусник «падает» до нуля, а, бывает, что и за минус. Изба, не протопленная с вечеру, простыла уже давно, но изнеможенный человек почувствовал, что замерзает только к утру.
Петрович проснулся с отвратительным настроением и расположением духа. Это были его первые ощущения. Он еще не вспомнил вчерашние события, не пытался встать и растопить печку. Он только сознавал, что «все плохо». Еще не придя в себя, он вспоминал, было ли когда-нибудь с ним похожее раньше. И здесь память воскресила тот случай, когда его семилетний Сережка заболел тяжелейшим воспалением легких. Их с женой Ирой увезли в городскую больницу, а он остался в поселке. Заснул у единственного телефона в опорном пункте милиции, и проснулся с ужасным, необъяснимым чувством, похожим на теперешний.
Потом мысли и образы постепенно стали обретать реальность, законченность, как-то связываться одни с другими. «Серега – ребенок. Серега – взрослый. Вчера ушел домой. Я остался, чтобы набрать брусники… . Стоп! Медведи! Сразу три! Охотились на меня»!
Он сразу все вспомнил. Холод в избе отступил на второй план. Лежал, не шевелясь, переживая вчерашние события.
Где-то за дверью скулил Алтай, уже давно призывая хозяина выйти.
Петрович медленно поднялся на лежаке и опустил ноги. Он сразу почувствовал, что с ним творится что-то очень нехорошее. За грудиной поселилась жгучая боль. Она пекла и жгла, как будто там застряла большая порция горячей каши. Левая рука почти онемела и плохо слушалась. Язык опух, с трудом поворачивался во рту. То небольшое усилие, которое он сделал, чтобы просто сесть на лежаке вызвало одышку. Во всем теле чувствовалась слабость, которую он заметил еще вчера. Ничего не понимая, старик снова лег на матрац.
«Неужели это то самое, о чем я думаю? Не может быть! У меня ведь никогда не болело сердце. Даже признаков никаких не было. Я не знаю что такое волокардин или нитроглицирин, и когда надо пить то или другое. И так рано! Хотя, почему рано? Шестьдесят семь - уже пора. Знавал я случаи, когда от этого умирали и в пятьдесят, и в сорок. Неужели у меня инфаркт?»
Боль в груди не отпускала. Петрович боялся пошевелиться. И он был в полной растерянности, потому что не знал, что делать. Сердечных лекарств никаких нет. До людей далеко. Очень далеко. Непреодолимо далеко. И никто сюда в ближайшее время не придет. Отлежаться? Может, отпустит? А если это действительно инфаркт? Тогда что? Конец? Он стал вспоминать все, что читал и слышал об инфарктах, и получилось, что по все признакам это он и есть.
Так, не шевелясь, все более утверждаясь в том, что все кончено Петрович пролежал в холодной избе несколько часов. А потом он подумал, что шевелиться-то и не за чем. Все равно он скоро умрет, так зачем вставать и топить избу, кормить Алтая. Надо просто тихо встретить неизбежное. Он настроился на быстрый исход, и мысленно простился с женой, сыном, внуками. Потом стал вспоминать своих родственников и прощаться с ними, хотя точно не знал, кто из них жив, кто нет. Вспомнил давно умерших родителей, и обрадовался, что «там» его ждут свои.
Боль жгла с прежней силой, но ничего не происходило. Он оставался в ясном сознании, видел потолок избы, слышал скулившего Алтая, ощущал холод, который становился все сильнее. Хорошо, что накануне с Сергеем они расправили одеяла, но не укрывались ими, потому, что хорошо протопили избу. Петровичу с трудом удалось натянуть на себя одеяло. Все движения при этом сопровождались усилением боли в груди, но он, в принципе простившись уже с жизнью, особого внимания на это не обращал. Согревшись под толстым ватником, старик забылся сном.
Пробуждение снова было тяжелым. Петровичу снились откровенные кошмары. Очнувшись, он удивился, что еще жив. И эта новость вселила в него какую-то призрачную надежду. Он попытался пошевелиться, и тут же получил резкий укол в сердце. «Нет, видно «это» придет позже», - подумал старик, и оставил попытки встать. Единственное, что его радовало в этой ситуации, так это ясность ума. Она была какой-то очень чистой, как новой, как будто он раньше не видел, что доски в потолке подогнаны не ровно, что пазы между бревнами в избе забиты мхом плохо, окошко светит тускло. Он подумал про двух, лежащих в тайге тушах медведей, и пожалел, что пропадет столько ценного добра. О брошенном рюкзаке. «Кто-нибудь подберет, и обрадуется находке». Но больше всего ему было жаль Алтая, который продолжал скулить за дверью. Петрович прекрасно сознавал, что если умрет он, умрет и Алтай, потому что верный пес ни за что не уйдет от избы, зная, что хозяин его там. Эта мысль вернула его к реальности. «Нет. Надо что-то делать, - подумал старик, - надо хотя бы открыть в избе дверь, чтобы запустить собаку». Если он смог натянуть на себя одеяло, то почему бы, не попытаться открыть дверь.
Старик осторожно скинул с себя тяжелое тряпье. Потом очень медленно поднялся с лежака и свесил ноги. Боль не утихала. Но она пока и не убивала. Просто была жуткая слабость. Тем не менее, ему удалось встать на пол, и, держась за лежак дойти до двери и толкнуть ее. Дверь отворилась всего на несколько сантиметров, но счастливый Алтай мордой открыл ее шире и с радостным визгом ворвался в избу. Он чуть не повалил хозяина от избытка чувств. Петрович, опершись двумя руками о лежак, едва выдержал напор пса. Так он простоял несколько минут, дожидаясь пока тот не успокоился. Потом, держась за все, что можно, очень осторожно вышел наружу. Вышел только для того, чтобы снять с высокой полки кастрюлю с едой для Алтая. Десятилитровая кастрюля была почти полной. Петрович заглянул в нее и увидел, что каша замерзла. «Хорошо, не расплескается», - подумал старик и стащил кастрюлю с полки. Та упала на землю, не перевернувшись. «Алтаю тут на три дня хватит, а потом, может, кто и придет». Тут Петрович вспомнил, что сам ничего не ел со вчерашнего дня. Но мысль о еде вызвала у него отвращение. Хотелось только пить. Он еле доковылял до лежака, по пути прихватив с собой чайник с печки, вода в котором еще не замерзла, хотя сверху уже образовалась корочка льда, напился и лег, сразу заснув.
В этот раз сон его был очень беспокойным. Он постоянно просыпался, долго лежал с открытыми глазами, думая о своей судьбе. Он и раньше предполагал, что жизнь его вот так и закончится. Проводя в тайге большую часть времени, да еще в возрасте, конечно смерть можно встретить скорее здесь, чем в поселке. Сколько таких случаев уже было. Петрович сам пару раз вывозил из лесных изб умерших охотников. Это было естественно. Но думать про себя такого не хотелось.
Чтобы не замерзла в чайнике вода, он взял его с собой под одеяло.
Утро следующего дня не принесло никаких изменений. Боль в груди продолжала жечь, и левая рука от болевой отдачи почти не слушалась. И слабость. Не позволяющая ничего сделать слабость. Но он оставался живым и ясным в сознании. Хорошей новостью оказалось то, что потеплело. «Хоть печку не надо топить», - подумал Петрович. Верный Алтай лежал рядом, но при пробуждении хозяина весело вскочил, скуля и прыгая лапами на лежак, призывая его вставать. То, что он до сих пор был жив, хорошая погода, активность пса заставило человека задуматься о борьбе со смертью. «Надо пробовать отсюда выбираться, - решил Петрович, - здесь-то я точно окочурюсь». И это он понимал, потому что знал, что за ним никто не придет. Каждый раз, уходя в тайгу, он говорил Ире, что придет «дней через пять» или «дней через семь», но эти пять или семь дней могли вылиться и в три, и в пятнадцать. И жена к этому уже привыкла. В этот раз он сказал, «дней через пять». А прошло всего три. Поэтому Ира не будет беспокоиться еще как минимум неделю.
Прежде всего, Петрович решил, что нужно поесть, хотя, вот уже двое суток не принимая ничего, кроме воды, он по-прежнему не чувствовал голода. Он с трудом растопил печку и поставил на нее кастрюлю с водой, которую предусмотрительно набрал еще Сергей. Когда вода закипела, старик бросил в нее несколько кусков сухой оленины. Чистить картошку не было сил. Через два часа он снял с уже потухшей печки кастрюлю. Съел миску бульона с хлебом и куском мяса. Вся эта работа по приготовлению еды его сильно утомила, и сразу после обеда он опять уснул.
Выбираться из леса Петрович решил с рассветом следующего дня. Он прекрасно понимал, что путь в двенадцать километров может для него растянуться на два-три дня, а может быть и на всю жизнь. Поэтому к такому рискованному переходу надо было подготовиться. Прежде всего, старик вырубил две рогатины и смастерил из них костыли. Все-таки четыре точки опоры лучше двух. Потом из старого холщевого мешка сделал некое подобие рюкзака, привязав к нижним углам его толстую веревку. Сварил еще кусок мяса, а бульоном заполнил две полуторалитровые пластиковые бутылки. Взял еще сухарей, кружку и нож. Ружье спрятал. Эта несложная и не трудная работа заняла у него весь день. После каждого действия, сопровождаемого усилением боли в сердце, приходилось подолгу отдыхать. Особенно трудно далась рубка рогатин. Топором этого он сделать не смог: топор оказался слишком тяжелым. Тогда Петрович, лежа у деревцев, охотничьим ножом потихоньку срубил их, потратив на каждое не меньше часа. С костылями передвигаться оказалось значительно легче, и старик вдруг поверил, что сможет дойти до дороги.
На утро Петрович встал и прислушался к своему организму. С момента первого ощущения боль в сердце превратилась из остро жгучей в тупую, давящую как пресс. По-прежнему изводила слабость, которая, казалось, поселилась в каждой мышце. Очень сильно мешала одышка. Аппетит отсутствовал на прочь. Но старик заставил себя поесть приготовленным еще с вечера. Кроме того, он поставил перед Алтаем большую миску с размоченными мясным бульоном сухарями.
Покончив с едой, он надел свой вещмешок, накинул через шею привязанные к костылям тесемочки, чтобы не ронять и не нагибаться за ними, притворил дверь в избу и вступил на тропу, которая должна была привести его к жизни.
Первое и самое тяжелое препятствие ждало его уже через сто метров: ручей. Избу они с сыном построили на дальнем от дома берегу, а берега этого небольшого, глубиной по колено, ручейка были довольно круты. Петрович кое-как спустился со своего берега, перешел воду и надолго прилег на покрытом мхом склоне перед подъемом наверх. Минут через пятнадцать он собрал всю волю в кулак и пополз на четвереньках, хватаясь и помогая себе руками за все, что росло рядом. Склон поднимался вверх метров на десять-двенадцать, но за один прием преодолеть его не удалось. На половине пути у старика потемнело в глазах, руки и ноги отнялись, и он мешком повалился на мох почти без сознания. Его как будто ухватило за левую руку и крутило и мутило в каком-то бешенном черном смерче, то поднимая от земли, то вновь швыряя о нее. Через какое-то время смерч успокоился. Старик приоткрыл глаза, но увидел, что лес еще довольно долго вращался и плясал вокруг него. Он долго наблюдал за верхушками сосен, пока они не остановились в своем танце. Рядом беззвучно сидел Алтай. Пес уже давно понял, что с хозяином творится неладное, и многого от него не требовал. Просто был рядом и охранял от всякой лесной опасности.
Петрович снова пополз наверх. Оставшиеся пять метров он преодолел за два раза. На верху еще долго отдыхал, прежде чем двинуться дальше. Обычно переход через ручей занимал минуты три-четыре. В этот раз старику понадобилось больше часа.
После ручья тропа километра три с половиной шла по сосновому бору без спусков и подъемов. Петрович подумал, что если за сегодняшний день сможет пройти такое расстояние, то это будет очень хорошо. Сильно наваливаясь на костыли, он медленно пошел вперед. Еще раньше он понял, что до последних остатков воли напрягаться не надо. Можно было потерять сознание, а то и вообще помереть. Поэтому Петрович делал переходы до первого желания просто упасть. Длина таких переходов составляла едва ли больше метров ста, ста двадцати. Потом он долго отдыхал, лежа навзничь с закрытыми глазами. К концу четвертого или пятого перехода он уже перестал обращать внимания на боль в сердце. Его занимала только слабость, усталость и одышка. С каждым переходом отдых продолжался все дольше, пока он не обнаружил, что проспал почти целый час. Но самочувствие после сна стало лучше. Петрович оглянулся вокруг, и определил, что отошел от избы всего на километр. Но поскольку он твердо решил вытащить свою несчастную душу из леса, он сказал себе: «Ого! Я перешел через ручей и уже прошел целый километр! Осталось всего-то одиннадцать». Есть он пока не стал, решив пройти еще немного.
В первые часы своего исхода Петрович пытался о чем-то думать. О прожитой жизни, о семье, об Ирине, о том, как она воспримет его болезнь, когда его привезут из леса домой. Если привезут. О том, что он будет делать потом, когда вылечится. Если это «потом» вообще будет. Но постепенно мысли начали путаться и сбиваться. Особенно после коротких моментов забытья во время отдыха. К концу дня он уже ни о чем не думал, а только тупо считал шаги до очередного привала. Наконец бор стал переходить в заболоченную низинку, тянущуюся на протяжении полутора километров до старой лесной дороги, которая уже выходила на лесовозную. Пройти этот участок изможденному, больному старику без хорошего отдыха было невозможно, и Петрович стал готовиться к ночевке. Тем более, что начало уже темнеть. Отдышавшись и немного придя в себя после последнего перехода, он нашел огромный, достаточно сухой вывороченный корень когда-то упавшей сосны. Собрал сушняк, в изобилии валявшийся вокруг, и развел под этим корнем костер. Готовить ложе сил не осталось. Старик попил бульона, с отвращением съел кусок мяса и провалился в сон.
Смолистый пень быстро занялся жарким огнем, согревая спину несчастного человека. С другой стороны вплотную, по давно устоявшемуся правилу спал верный Алтай. А над этим ничтожным источником тепла и света на десятки и сотни километров простиралась Ночь. Где-то далеко в поселке спокойно спала жена Петровича, а еще дальше в городе ни о чем не подозревавший Сергей.
По среди ночи старик проснулся от какого-то дикого, первобытного страха. Он мерзкой змеей заполз в раненое сердце и не оставлял. Боль в груди усилилась, и Петрович вдруг решил, что не доживет до утра. Ему стало так жутко, что он заплакал. «Нет, лучше бы я остался в избе, - думал он, - там умирать не так страшно». Корень уже перестал гореть пламенем, превратившись в пышущие жаром угли, которые давали больше тепла, но почти не давали света. И обступившая человека со всех сторон непроглядная темнота давила и пугала. В этом состоянии, без сна старик пролежал до первых признаков рассвета. Слава Богу, перед утром боль немного отпустила, и несчастный снова заснул.
Утро выдалось ясным и морозным. На траву лег иней. Петрович проснулся от холода, но тот факт, что он все-таки проснулся, прибавило ему настроения. Чувствовал себя он не хуже и не лучше, чем в предыдущие дни, но от ночных страхов не осталось и следа. «Надо идти. Я правильно сделал, что пошел. Я уже прошел три с половиной километра. Осталось восемь с половиной. Я дойду!» Петрович быстро позавтракал и двинулся в путь.
Сложность предстоящего участка заключалась в рыхлом мягком мху, в котором нога утопает выше щиколотки, а также в зарослях багульника и карликовой березы. Продираться сквозь них и здоровому-то человеку не просто, а больному, слабому, идущему на костылях и вовсе убийственно. Пол дня Петрович штурмовал этот труднейший в своей жизни километр. Несколько раз он от изнеможения терял сознание, валясь прямо в сырой мох. Да и когда в сознании ложился отдыхать, сухое место особо не выбирал. Его там просто не было. Он приваливался к стволу какой-нибудь сосенки, оглушая тишину леса тяжелым дыханием, закрывая глаза и проваливаясь в короткий сон. Когда, наконец, он выбрался на твердое место, штаны и низ куртки были абсолютно мокрыми. Петрович хорошо понимал, что мокрым в лесу оставаться нельзя, тем более, что холодало, но сушиться пока не стал. Надо пройти еще немного. И он продолжал ковылять на своих костылях, немного изменив график переходов и привалов. Чтобы не замерзнуть во время отдыха, надо было его сократить. А для этого надо было сократить переходы.
Ближе к вечеру он стал присматривать место ночлега. Но, поскольку маршрут он прекрасно знал, искать его долго не пришлось. Петрович вышел к большому завалу из нескольких сухих елей. Если бы удалось его разжечь, можно было не бояться замерзнуть ночью. Старик больше часа собирал сушняк, складывая его под основание завала. Тяжелый дневной переход и эта последняя работа совершенно обессилили его. Он упал возле собранной кучи, и не было сил даже чиркнуть спичкой. Так он пролежал не менее получаса пока не начал откровенно замерзать. Наконец ему удалось достать коробок, не слушающимися пальцами достать пару спичек, зажечь их и поднести к пучку бересты. Та ярко вспыхнула, и сразу же занялся мелкий еловый сушняк. Костер разгорелся. Петрович заставил себя раздеться до нижнего белья и развесить мокрую одежду и сапоги на ближайших сучьях деревьев. Сам на корточках придвинулся к огню так близко, на сколько мог терпеть жар. В этой позе он на какое-то время заснул. Проснулся от чувства, что горит. Это начал полыхать завал. Старик снял совершенно высохшие вещи, оделся и достал еду. Оставалась еще полная бутылка бульона, большая часть прихваченных сухарей и половина мяса. «Еды хватит. Хватило бы сил». За два дня он уже прошел половину пути, причем самую сложную. До старой лесной дороги рукой подать, а она для ходьбы, даже с костылями, уже не сложна. «Конечно, за целый день шесть километров не одолеть,- думал Петрович,- но можно пройти хотя бы четыре, еще раз заночевать и часам к двенадцати следующего дня выйти на дорогу. Машины там в это время ездят часто, подберут». С этими мыслями он уснул.
Завал горел всю ночь, и утром еще давал много жару. Уходя со стоянки, старик не боялся, что возникнет лесной пожар. Осенью лесных пожаров не бывает: мох сырой.
В этот день он спешил пройти как можно больше. И прошел почти пять километров, но к вечеру устал так, как не уставал за предшествующие дни. Он даже не смог развести достаточно большой костер, которого бы хватило до утра. А с середины ночи пошел дождь. Старик заполз под раскидистую елку и до утра просидел под ней, дрожа от сырости и холода. Под самое утро усталость все-таки сморила его. В тревожном сне он провел не больше часа. Проснулся от холода и от усилившейся боли в сердце. Дождь не прекращался. Надо было идти, но силы Петровича оставили. И воли, на которой он держался всю дорогу, не осталось. Старик снова заплакал. Он почти дошел. Остался какой-нибудь несчастный километр, и моторов проходящих по лесовозке машин не было слышно лишь из-за шума дождя. «Неужели все так и закончится под этой елкой?», - в отчаянии подумал он.
Куда-то подевался Алтай. Петрович вдруг сообразил, что давно уже не видел пса. И он не мог вспомнить, когда же видел его в последний раз. Может вчера, может позавчера. Борьба за жизнь, борьба на последней грани отняла у человека не только заботу о своем четвероногом друге, но даже простое внимание: рядом собака или нет. Но старик все понимал. Давно не кормленный пес мог уйти на поиски пропитания. Алтай вполне был способен сам добыть себе зайца. «Он поест и придет. Он обязательно придет».
Петрович лежал под елью, свернувшись от холода и боли калачиком. Его сознание с утра еще достаточно ясное, теперь путалось. Он опять вспомнил Ирину, причем молодую, что обещал наловить ей куниц на шапку и воротник. «Так я ведь уже наловил, - сам себе сказал старик, - и Ирина уже давно их сносила. Или нет? Что-то последнее время у меня стало плохо с памятью. Надо будет съездить в город и показаться хорошему врачу. Серега давно меня зовет. Ах, да! Серега! Он же собрался завтра ко мне приехать. Звонил же, что проводит внука в школу и приедет. Ну, вот, а я тут в лесу задержался. Уж мы то с ним поохотимся на медведей. Надо будет только сгонять домой за пулевыми патронами. Рюкзак новый возьму, который мне подарили в позапрошлом году на юбилей. … А чего это я старый-то в лесу бросил? … Эх! Памяти совсем не осталось. … И медведей не разделал, - пропадет ведь добро. … А третий ушел. Ходит, наверное, сейчас по тайге и меня ищет». Тут Петрович ясно услышал рычание медведя. Воспаленное сознание подсказало ему, что медведь выследил его в тайге и теперь вот пришел за ним. Рычание все приближалось, а у него не было даже сил открыть глаза и посмотреть смерти в лицо. Потом он почувствовал, что медведь его тащит куда-то к себе. «Вот и конец», - подумал Петрович и провалился в полную темноту.
Алтай убежал от хозяина еще рано утром, при первых признаках рассвета. Он услышал шум машины на дороге, вскочил, заскулил, с тоской глядя на человека. Несколько раз порывался бежать в сторону дороги и несколько раз возвращался. Потом, при очередной проходящей машине, он принял окончательное решение и со всех ног пустился в ту сторону.
С проходящих лесовозов видели собаку, которая лаяла и бросалась под колеса. Видели, но проезжали мимо. Только один из водителей узнал Алтая. Он остановился и вышел. Собака с радостным лаем и визгом бросилась к человеку, но потом вдруг резко повернулась и побежала в лес. Водитель все сразу понял. Они с напарником отцепили прицеп и поехали на боковую отворотку, куда их звала собака. В километре от дороги они и нашли Петровича. Живого, но без сознания. В полузабытьи он принял шум двигателя «Урала» за рев медведя. Его спасли, но врачи не верили, что старик с таким инфарктом прошел по лесу одиннадцать километров.
Ухта. Май 2007 г.