(рассакз)
В последних числах июля в тайге стояла несвойственная для этого времени жара. Красный столбик термометра уже к двенадцати часам подползал к отметке двадцать восемь, и уверенно держался на ней до пяти-шести часов вечера. Ночью, правда, опускался до двенадцати, и тяжелая влажная духота уходила туда, откуда и появлялась: в болото. Слепни и оводы озверели. Стоило на секунду выйти из балка, как они рычащей тучей нападали на человека, и горе ему, если вышел без накомарника. Вечером их сменяли не менее кровожадные комары. Но от этих можно было хоть на час спастись антикомарином и более или менее спокойно походить по лесу.
Колька так и делал. Днем безвылазно сидел в балке, а чуть только жара спадала и оводы прятались, брал легкое ведерко, пузырек «Дэты» и бежал на соседнее болото за морошкой.
Колька сторожил буровую, которая стояла неработающая уже два года. Сторожил посмено месяц в тайге, месяц дома. В эту смену произошло радостное событие. В один из сеансов радиосвязи ему сообщили, чтоб готовил балки к приезду бригады монтажников. В управлении приняли решение перебросить эту буровую на новое место и начать бурить. Бригада должна разобрать все оборудование, подготовить его к транспортировке к становлению зимников. Наконец-то! Так надоело сидеть без работы, без настоящей работы. Вообще-то Колька был помбуром, но когда на этой площади бурение закончилось, всех сократили. Ему еще повезло, что оставили работать сторожем. Какой никакой, в все же заработок. Пусть тоскливо сидеть в тайге месяцами без дела, но в городе еще хуже. Чтобы максимально выгодно использовать ситуацию, Колька занялся эксплуатацией природных ресурсов по-своему. Охотился, рыбачил, солил, коптил, собирал ягоды, сушил грибы, и делал это можно сказать в промышленно масштабе. К концу своей смены он затаривался так, что прилетавшие за ним вертолетчики отказывались грузить все его запасы. Приходилось уговаривать, давать щедрые взятки рыбой или дичью.
Когда Колька узнал, что прилетает бригада, он решил встретить мужиков шикарным ужином из лесных даров. Событие-то не шуточное. Начинается новое бурение. Это после двухлетнего перерыва, когда ни у кого уже не осталось надежды на работу, когда их управление буровых работ почти полностью развалилось, и вообще эта отрасль оказалась в полном забвении. Короче, настоящий праздник. И все у него было кроме ..., понятное дело, выпивки. Ну, что же, не проблема. Морошки уродилось много, сахара на складе полно, дрожжи тоже были. Соорудить аппарат – пара пустяков. Он модернизировал сорокалитровую молочную флягу, ввинтив в крышку штуцер, три раза сбегал на болото за морошкой, и на половину заполнил ее спелой, дающей сок ягодой. Добавил еще килограммов пять сахара, долил до верха водой и бухнул туда стакан дрожжей. К штуцеру присоединил резиновый шланг, другой конец погрузив в ведро с водой. Поставил бидон на самом солнцепеке, и тот заработал, забурлил. Для ускорения процесса каждый день Колька хорошенько взбалтывал содержимое фляги.
Две недели бродила морошка. Наконец процесс стал затихать и бражка светлеть. Бригада должна была прилететь через два дня, и Колька принял решение завтра гнать. А в этот день как обычно вышел из балка часам к семи вечера. Никуда идти надобности не было, балки вычищены, подремонтированы, оводы попрятались, а комары еще не появились. Красота! Можно немного и расслабиться. Он подошел к своей драгоценной фляге и вытащил шланг из ведра, - все равно уже практически не булькало. Открыл крышку, зачерпнул пол-литровой кружкой почти прозрачную золотистую, благоухающую жидкость. Сначала попробовал. Бражка была великолепна. Даже жалко такую вкуснятину перегонять на самогон. Потом резко выдохнул и залпом осушил кружку. Сел на скамеечку перед балком, закурил, чувствуя, как по телу разливается приятная истома, а настроение поднимается. Потом повторил такой же дозой. После третьей кружки Колька понял, что перебрал. Он закрыл флягу и пошел спать.
Утром следующего дня Колька проснулся с тяжелой от похмелья головой. Все-таки, напиваться предназначенной для самогона крепчайшей бражкой последнее дело. Во всем виноваты образующиеся при брожении сивушные масла. Однако надо было вставать, немного полечиться и приступать к процессу перегонки. Он, прихватив со стола кружку, неуверенно вышел из балка. На том месте, где все время стояла фляга, остался лишь ровный кружок на земле, отпечаток днища. Минут пять Колька тупо смотрел на то место, на валяющееся рядом ведро и мокрое пятно от вылившейся из него воды, пытаясь вспомнить, когда он его опрокинул, смотрел по сторонам, надеясь зацепить взглядом вожделенную флягу и, конечно, тут же вспомнить, что вчера он ее туда перетащил. Но фляги нигде не было. Самое неприятное было то, что он ни черта не помнил, как вчера закончился вечер. Память обрывалась сразу за второй кружкой. Дальше – пустота.
«Ладно, позже я обязательно все вспомню, а сейчас надо прийти в себя и все вокруг обыскать».
Колька умылся, заварил крепкого чаю и, сидя на лавочке, стал напрягать мозги. И тут его внимание привлекли странные следы на хорошо утоптанной, высохшей земле, а потому не совсем четкие. Они были похожи на следы голых ног. Но! С когтями! И тут до Кольки стало доходить. Он еще более внимательно всмотрелся в следы и нашел то, что искал.
«Сволочь! Гад! Борман, ну, ты дождался! Убью!» – заорал он во все горло в сторону леса.
Борманом буровики, прозвали медведя, жившего где-то недалеко в тайге. Впервые он появился возле буровой, когда ее только монтировали, четыре года назад. Был он тогда еще не крупным, только-только вышедшим из пестуновского возраста. Однажды весной, может быть после своей первой одиночной спячки, оголодавший мишка пришел на помойку, куда повар выбрасывал пищевые отходы. Его заметили, но ни у кого не поднялась на бедного рука, хотя ружья были. Он тоже не сильно испугался людей. Видно голод был сильнее. На следующий день пришел опять. Ему даже мясные обрезки приготовили. С тех пор медведь появлялся возле буровой каждую весну, а иногда и летом. Особенно не докучал. Людей не пугал. Его тоже не трогали, считая местной достопримечательностью и, даже, любили. Когда работы на буровой свернули и люди уехали, Борман не понял, почему его перестали кормить. В ту весну он как всегда пришел к переставшей шуметь вышке, к своей любимой помойке и ничего съестного не нашел. Тогда он полез в балок, служивший раньше столовой. Сумел открыть дверь и сильно внутри набезобразничал. Колька застал его за этим делом и вынужден был прогнать криками и выстрелами. Борман ушел обиженным, но время от времени наведывался, норовя что-нибудь утащить. Дважды воровал из самодельной коптильни рыбу, чем окончательно настроил против себя сторожа. В эту весну тоже приходил, но Колька был начеку. Балок с продуктами оказался для медведя неприступен. Дверь и окна были оббиты железом, но и на нем остались отметины от когтей. Вероятно Борман затаил злость на Кольку, за то, что он не позволяет ему, здешнему хозяину поесть после долгой зимы. И мишка решил отомстить.
Помимо следов медвежьих лап Колька различил и следы от фляги. Наверно, какое-то время Борман катал ее по земле.
«Убью гада!» – еще раз крикнул Колька и вбежал в балок за ружьем.
Следы шли в сторону речки, протекавшей в километре от буровой. Колька почти бегом бросился догонять вора. На мху следы просматривались даже лучше, чем на земле. Он ни сколько не сомневался, что догонит и застрелит Бормана. Он шел и представлял, как медведь или начнет убегать от него, или наоборот пойдет в атаку, и как он с удовольствием всадит в него две убийственные «турбинки». Злость на зверя, покусившегося на святое, лишившего его необходимости опохмелиться, укравшего столь дорогой и столь долго приготавливаемый продукт, переполняла Кольку.
Местность стала спускаться к реке. Зная характер и повадки медведя, который мог внезапно появиться откуда угодно, Колька взял ружье на изготовку и спустил предохранитель. Впереди уже слышен был шум воды. А к этому шуму добавлялся какой-то странный звук. Пройдя еще немного, Колька определил этот звук, как обыкновенный храп, только очень громкий. Человек так храпеть не может. Через несколько шагов открылась небольшая полянка на самом берегу весело журчащей речки. На полянке распластался огромный медведь, откровенно храпящий на весь лес. Рядом на боку лежала фляга. От Бормана разило перегаром.
Увидевший все это Колька в растерянности опустил ружье. Все, что угодно ожидал он от медведя, трусливого бегства, нападения, любой пакости, но того, что бы он нажрался, как последний алкаш, - никогда. В этом беспомощном состоянии Борман очеловечился, стал похожим на него самого, стал, как бы, роднее и ближе, и убить его конечно же нельзя. Но злость на вора у Кольки не прошла. Он бросил ружье подбежал к зверю и со всего маху пнул его по заднице. Мишка громко по-своему охнул, почмокал, постонал и продолжил богатырский храп. От такой наглости Колька рассвирепел.
«Ах ты сволочь последняя, ворюга, пьянь, алкаш!» – кричал он и пинал Бормана по заду и спине. Пинал и ругался, пока не выбился из сил. Медведь только стонал и охал, но не просыпался, потому что действительно был мертвецки пьян.
Наконец Колька успокоился и обратил внимание на флягу. Он поднял ее. Там оставалось еще не вылившихся и не выпитых литров пять бражки. Колька посмотрел вокруг в поисках какого-нибудь пенька или кочки, или другого возвышения, на которое можно было бы положить флягу, чтобы попить через носик штуцера. Ничего похожего он не нашел. Тогда он бесцеремонно водрузил флягу на толстую задницу Бормана и присосался к носику. Бражка живительной струей потекла в горящий организм. Утолив первую жажду и почувствовав себя значительно лучше, Колька сел на медведя. Злость постепенно улетучивалась.
«Вот что ты наделал, гад, - спросил он у Бормана как у человека, - завтра мужики приезжают, чем теперь я их встречу? И что я им расскажу? Что медведь все выпил? Да они меня на смех поднимут. А потом в управлении расскажут. Надо мной все управление смеяться будет». От такой перспективы Кольке стало как-то не по себе, и он выпил еще. «Ворюга ты, Борман, самая последняя ворюга. Мы к тебе как к человеку, кормили всегда, уважали, не трогали, а ты, сволочь, отплатил за нашу доброту черной неблагодарностью».
Он разговаривал с медведем и потихоньку попивал. А тот продолжал храпеть как ни в чем, ни бывало. Когда Кольке захорошело, он лег рядом, привалившись спиной к теплой спине Бормана, еще немного побубнил и заснул.
Борман очухался к вечеру. Со стонами и кряхтением он поднялся на лапы. Немного постоял, не двигаясь и не обращая внимание на лежащего рядом человека. Ему было плохо. Очень плохо. Он подошел к речке, зашел в нее по грудь, опустил морду в воду и долго пил. Поднял голову, пару раз тяжело вздохнул и опять опустил, и опять пил и пил. Наконец, напившись, вышел на берег, подошел к Кольке, обнюхал всего, противно фыркнул и пошел в лес, далеко обойдя флягу, с опаской на нее покосившись.
Колька проснулся часа через два после медведя, когда в лесу уже сгустились сумерки. Встал, вылил остатки бражки на землю, взял бидон на плечо, подобрал ружье и поплелся к буровой.
Ухта. Май 2007.