Прости меня за все... (Рассказ)

«Холодно что-то сегодня. Осень на дворе поздняя, а снега как не было, так и нет. Деревья голые стоят, мерзнут. Им хуже, чем нам людям, мы телогрейку накинем и вроде как жить можно…
Я часто сюда прихожу, тихо здесь, спокойно. Вон могилка бабы Поли, заросшая, крест покосился. Я его весной ровнял, да только толку мало. Там, за пригорком мои лежат, пойду поклонюсь до земли…
Все прибрано, красиво, наверное, Николай приходил. Оградка покрашена у Петра Петровича, все три могилки прибраны: деда Пети самого, жены его Зинаиды Григорьевны и дочери Тамары…
Преступление и наказание… Достоевский еще писал, о неотвратимости наказания, помните? Как веревочка не вейся, а конец все ровно будет. Не люблю я его, страсть как не люблю. Мне на тридцатилетие, начальство из областного ОВД полное собрание сочинений Достоевского подарило. Так и пылиться на полке в кабинете. Выкинуть жалко, на первой странице надпись: «Лучшему участковому района! За труд, профессионализм, выдержку!»
Да профессионализма мне не занимать. Только весь он, куда то улетучивается, исчезает вместе с выдержкой и остается в конце только труд. Каждодневный, тяжелый. Хочется забыть многое, закрыть глаза, потом открыть и как будто не было всех этих лет. Пора на пенсию, да сами посудите, кто работать то будет. Молодежь нынче в деревню силком не затянешь, да и деревень то тех осталось. Я когда на службу пришел, мне двадцать два года отроду было, а под контролем целых пятнадцать деревень держать приходилось. Трудно, у меня ведь даже мотоцикла не было, пешком мотался, иногда на тракторе подкинет кто-нибудь, а бывало дед Яков, на телеге подбросит, если что срочное. Ну, я то справлялся, а куда деваться, если что ни так начальство по голове не погладит. И дела, одно другого лучше: то пьяный тракторист соседу в курятник заедет, то мальцы комбайн покататься возьмут, да в канаву придорожную заведут, стог сена подпалит кто-нибудь, воришка мелкий в огород залезет, в магазине ящик водки пропадет при странных обстоятельствах и многое, многое другое. Надо идти, разбираться, куда без участкового. Правда если, что серьезное случится, то тут уже из райцентра прискачут следователи на «бобике», но и здесь без меня не обойтись. Я ж всех своих подопечных в лицо знаю и по имени отчеству.
Ну что Петр Петрович, как дела? Погода не важная сегодня. Вот и вам как-то не уютно зимой без белого покрывала лежать. Вы, помню, зиму любили очень… Тяжело без вас, совета спросить не у кого… Здравствуйте и вы Зинаида Григорьевна. Пирогов с яблоками лучше вас в «Поселках» никто не делал. Помню, как загляну к вам, так меня за стол тащите, говорите: «Садись, Алексей. Чайку выпей. Исхудал то весь как… Это все по тому, что ты неженат. Жену тебе надо обязательно, она из тебя человека сделает. Эх, жалко Тамарка наша в город умотала, она такая умница, невеста видная…». Тамару вашу я и не знал почти. Я когда только службу начал, она как раз в город в ПТУ учится, уехала. Вот и выходит, что видел ее всего два раза. Первый, когда она уезжала, второй, когда умирала.
Так, что тетя Зина раньше вы меня пирогами угощали, а теперь я вас. Я по мельче покрашу, что бы птичкам клевать было удобнее, извините, что покупные, хозяйкой то я так и не обзавелся. Наверное, страшно мне стало. Тяжело близких людей терять, а когда нет никого в душе, то и терять некого...

«Поселки» - большая деревня была, сто шестьдесят два двора, магазин, медицинский пункт, и колхозное правление. Мой домик тоже в «Поселках» был поначалу. Это теперь, кроме двух десятков дачников ни кого в деревне нет, а тогда жизнь кипела, бурлила. В шесть утра коровы на выпас, бабы с бидонами несутся утреннее молоко сдавать, председатель матом кроет во всю, и я на службу спешу. Целый день гудела деревня трактора туда – сюда, туда – сюда. То с телегами то с косилками, до самого вечера. Бабы в огородах возятся, только зады и видно… Весной благодать, все «Поселки» в яблоневом цвету. Идешь, смотришь, по сторонам и душа радуется. Дед Яков жеребят колхозных с привязи спустит, носятся по деревне, как благие, старух пугают. Меня как увидят, несутся стремглав, чуть с ног не собьют. У меня всегда с собой кусочки сахара были…
Люблю я животных. А людей признаться не очень… Наверное работа свой след в душе оставила. Животина она, не обидит ни когда, не мстит, только дает человеку. Говорит: «На человек возьми, все, что у меня есть, и жизнь мою если надо. Только бы ты сыт был, одет…». А человек только забирать мастак, и свое и чужое…
Как сей час, помню тот день. Все бы отдал на свете, что бы забыть, но видно так человек устроен, с годами все, что помнить хочется – забываешь, а все о чем забыть мечтаешь – помнишь, как будто вчера было…
Петр Петрович работал тогда казначеем в колхозе. Только день рожденье отпраздновал свое, сорок девять лет исполнилось. Гулянка славная была, все «Поселки» плясали, и песни до утра горланили. Он хотел просто, скромно, в семейном кругу отметить, но не тут то было. Дядю Петю, это я его так величал, в колхозе уважали. Действительно уважали, как человека. Вот, к примеру, председателя уважали исключительно как председателя, меня – как представителя власти, а Петра Петровича за то, что человеком был с большой буквы. И приехали, на машинах на лошадях, с подарками, с песнями. Дом дяди Пети самый гостеприимный был, в общем, до утра гуляли. Тамара из города приехала, отца поздравить.
Я раньше ушел, не прощаясь, на работу все-таки с утра, итак порядком поднабрался тем вечером. Утром голова – как царь колокол была, я к ней рукой только прикоснусь, а она звенит, гудит, на разные голоса и лады. Тут, как назло, прибежал мальчишка из «Подгоркова», это деревня в пяти километрах от «Поселков», кричит, что коров колхозных воры ночью увели. Буд-то я их вора не знаю. Колька пастух, надрался с вечера и загон открытым оставил, вот они и разбежались… Хорошо хоть пешком идти не пришлось, Василий Федорович – бригадир колхозный на тракторе подкинул. Все было так, как я и думал, да только коров мне с пастухом тем и доярками до самой ночи ловить пришлось.
Домой, как идти? Пешком только. Ночью мало удовольствия по лесной дороге, одному тащиться. Хоть пистолет с собой всегда, а все ровно страшновато как-то.
Дошел до «Поселков» я, правда, без приключений. Мой дом как раз, следующий после Петра Петровича, и я еще издалека заметил, что свет горит у соседа. Чего думаю не спиться людям, наверное, праздную все…
А потом крик услышал, да такой крик, что сердце чуть из груди не выпрыгнуло. Я ринулся, было к дому Петра Петровича, но ста метров не пробежал, как выстрел послышался. Из ружья охотничьего палили. Я достал пистолет из кобуры и еще быстрей припустил, а когда до дома соседа оставалось метров тридцать, послышался второй выстрел, на этот раз в меня стреляли… Я упал. Чуть плечо левое задело…
Все что дальше было, помню, как будто в кино смотрел, при замедленной съемке. Я под фонарем упал, а из темноты на меня выскочил человек с винтовкой в руках. Майка рванная, в крови вся. Глаза помню, бешеные у него были, налитые туманом кровавым. Я только и успел на курок нажать… Он упал…
Я подскочил, и в дом вбежал. То, что увидел, до сих пор в глазах стоит, по ночам сниться… На пороге Петр Петрович лежал лицом вниз, метрах в трех от двери, в луже крови Зинаида Григорьевна уже не дыша, а на скамейке, возле стола сидела Тамара руками зажимая живот. Глаза стеклянные, а по рукам белым тонкие струйки красные бегут. Сказать, что-то хотела, но вместо слов хрип вперемешку с кровью. Я помню, что-то искать бросился или бинты или тряпки, и наткнулся на человека. Смотрю, сидит в углу стонет и трясется как лист осиновый, бормочет бессвязно что-то. Присмотрелся, парень молодой, в руках нож охотничий окровавленный. Руки все бордовые и на лице капли крови. А в глазах туман и ужас дикий…
Я плохо помню, что было потом. Провал в памяти. Похороны помню. Зинаиду Григорьевну и Тамару хоронили. Петр Петрович выжил, правда, от сильного удара по голове он ослеп полностью. Потом, как по инстанциям меня таскали, помню, наградили потом чем-то. Суд помню…
Михаил Иванко незадолго до совершения преступления освободился из мест лишения свободы, где отбывал наказание за вооруженное ограбление. Вернувшись, домой он подговорил своего брата Николая на совершение преступления. Братья Иванко решили, совершит разбойное нападение на дом казначея колхоза «Большие Поселки». По их предположению в доме казначея колхоза могла находиться крупная сумма денег.
В назначенную ночь, братья Иванко приехали в «Поселки» на мотоцикле «Планета - ИЖ», оба находились в состоянии наркотического опьянения. Дождавшись, когда хозяева уснут, Михаил и Николай Иванко ворвались в дом. Оба брата принялись избивать полусонных хозяев и угрожая охотничьим ружьем стали требовать деньги и любые другие ценности.
Петр Петрович был человеком, из той породы людей, которые свое отдать, готовы все, ни то, что бы чужое забрать, а по этому денег дома не оказалось, к тому же только что справленный день рождения дал о себе знать. Всех ценностей, что достались бандитам: часы новые Петра Петровича – подарок председателя и серьги золотые Тамаркины.
То ли от злобы, то ли от безысходности старший из братьев ударил дядю Петю прикладом по голове, тот обмяк и буквально сполз по дверному косяку. Увидев это, Зинаида Григорьевна заорала и бросилась на бандита за что и получила пулю под сердце. По словам врача-криминалиста, смерть наступила мгновенно.
Николай Иванко в это время пытался удержать вырывающуюся Тамару. От отчаяния девушка укусила бандита за руку, после чего вскрикнула, отшатнулась и рухнула на скамейку. На суде преступник утверждал, что не помнит, каким образом нож оказался в животе у девушки…
При попытке к бегству и покушении на жизнь участкового (то есть на мою жизнь) Михаил Иванко был застрелен. Николай Иванко был взят под стражу на месте совершения преступления.
Он во всем признался, раскаивался на суде, брата своего не винил, говорил, что осознано, шел на преступление и готов понести всю тяжесть ответственности. Убивать ни кого не хотел, так получилось…
Просто так получилось. Получилось, что Петр Петрович остался совсем один на свете, слепой и поседевший от горя.
Николая Иванко на суд привозил под усиленной охраной, опасаясь, и не безосновательно, за его жизнь. Это убийство просто в шок повергло весь район. Сам дядя Петя на суде почти ни чего не сказал, только смотрел куда-то невидящим взглядом, казалось, понять пытался: «За что? Почему он жив остался? Почему дочь и жену забрали?». Пытался понять и не мог…
Николая Иванко, по совокупности совершенных преступлений приговорили к двадцати годам заключения в колонии строгого режима.

«Ладно, пойду я дядя Петя! У меня еще дела сегодня…» Приходится мотаться, постоянно, туда–сюда. Я теперь ближе к райцентру живу. К начальству поближе, да магазины и аптеки рядом, в нашем возрасте это не последнее дело. Сутра на автобус сяду и до «Скотного», а там пешком по деревням, к вечеру на том же автобусе обратно. А что делать, в деревне то нынче не осталось почти ни кого. Несколько сел по району еще живут, а деревня умирает. Старики только, свой век доживают, да алкаши, которым деваться некуда.
«Подгорково», «Березки», «Иванково» совсем умерли, в других по два три двора живых осталось. Ни магазинов, ни медпунктов уже нет. Школу закрыли, лет пять как. Последние годы, там не боле десяти ребятишек училось, а из учителей, только баба Полина и Андрей Николаевич. Их не стало. И школу закрыть пришлось.
«Поселкам» повезло еще. Городские под дачи себе дома раскупили. Место уж больно живописное до озера рукой подать, да до трассы километров пять не больше. Как понаедут летом, спасу нет просто. Хотя и тут не все, слава богу, кто по наглей, тот у озера строиться стал. Так почти все его и огородили. Один только участок маленький оставили, и то, потому что вязко строиться там. И мне каждое лето, покоя нет. Эти городские, они же – дефективные… То печку затопят, да дом старый сожгут или сами угорят. Нет, что бы почистить трубу, куда там. Или в лес по грибы упрутся, да потеряются сдуру. Целые поисковые экспедиции организовывать приходиться. По два, три дня по лесу носимся …
Грибы – это разговор отдельный. Ну не дано тебе это дело, ну куда ты лезешь. Нет же, наберут корзинки, бидончики, кастрюльки потом травятся пачками, только успевай откачивать. Ведь места же благодатные какие… Тут грибов съедобных видимо невидимо. Так ведь нет, так и тянет поганку или мухомор попробовать.
У меня случай был один, с грибами связан как раз. В «Березках» семейство одно жило, Фитюхами звали. Анна и Васька, муж с женой. Чудо семейка, оба пьяницы-горькие, хорошо хоть бог детей не дал. Васька тот пастухом в колхозе служил. Когда на ногах держаться мог, то у него даже коровы в целостности были, другое дело, что бывало такое редко, а жена его больше грибами и ягодами промышляла. Наберет корзину, сдаст и на бутылку вроде хватает. Дебоширы, что ни день, так скандал.
Так вот, Ваську в очередной раз отстранили от работы, директор об его спину черенок от лопаты переломал. И стал Васька все деньги у жены отбирать. Сам с горя пил, а с ней не делился практически. Та недолго думая, набрала в лесу поганок, зажарила на сковороде и мужу к водочке подола. Василий выпил, закусил, и спать завалился. Анна, думая что все окочурился муженек, залезла в заначку Васькину и в сельпо за водкой. А Василию эти поганки, да под водочку, как мертвому пиявки. Встал, глядь а денег нет… В общем сковородку о голову жены разбил. Та выжила правда, и не сказать, что на голову слабее, и так не больно сильная была. За чистосердечное признание каждому по три года условно дали. Чего с такими людьми возиться… Через шесть месяцев, оба отравились паленой водкой и померли.

Лет, наверное, восемнадцать спустя, когда в «Поселках» уже вовсю расцветала эпоха современного капитализма, то есть вымирало все вокруг, я опять повстречался с Николаем Иванко. На мотоцикле ехал я из «Поселков», дядю Петю проведывал, гостинца ему отвозил, смотрю, на встречу человек идет. В драной куртке черной и платок вокруг головы обвязан. Конечно, я его не узнал, столько лет прошло все-таки. Промчался мимо вначале, спешил очень. Оглянулся, а того и след простыл. Думаю, померещилось, что ли…
«Поселки» тогда уже совсем было вымерли, из постоянных один Петр Петрович и остался. Я все его уговаривал ко мне переехать. Сами посудите, как его слепого было одного в зиму оставлять. Раньше все ему соседи помогали, по хозяйству да в магазин сходить. Но тем летом последняя старушка богу душу отдала, а временные к зиме разъехались все. Вот и пытался уговорить деда Петю перебраться ко мне. Но он ни в какую, говорит: «Здесь мой дом, здесь Зинку и Тамарку похоронил и сам помру тут, когда срок придет». Он последнее время, часто о смерти говорил: «Страшно мне умирать Алексей, понимаешь, я ведь в бога не верю совсем. Теперь не верю. Раньше, когда партбилет под сердцем носил – верил, а теперь нет… Ведь если бы он был, разве мог такое позволить…» И плакал часто. Тихо плакал, когда все уходили, ложился на кровать и из невидящих глаз катились слезы.
Меня в командировку отправили в Москву, на съезд участковых, на целый месяц. Когда вернулся, первым делом к Петру Петровичу. Холод жуткий был, все дороги замело, ехать не на чем и я пешком от трассы, пять километров по сугробам с авоськами лез. Подхожу к дому, глядь мужик в одних штанах дрова колит. Я просто обалдел. Кто такой думаю, но помогает и на том спасибо. Окрикнул его, он голову поднял и в глаза мне смотрит. Хотел сказать ему «Бог в помощь», но слова в горле застряли. Признал я его, первый раз не признал, а сейчас вспомнил. Что со мной случилось тогда, я озверел просто. Даже не посмотрел, что у Николая топор в руках. Бил его и сильно бил. Руки все в кровь, она на морозе замерзала тут же, а лицо его и того хуже. Места живого не оставил. Бил до тех пор, пока он в снег не упал, так и держа топор в руках.
А потом выскочил Петр Петрович, кинулся ко мне, кричит: «Алексей не тронь его… «Не трогай, Христом богом прошу». В общем, погорячился я, наверное. Да только обиды столько было в душе, что не передать. Затащил в дом, положил на кровать, кровь вытер.
Пока Николай отходил, Петр Петрович рассказал, все, что с ним произошло за месяц.
После моего отъезда в дом к деду Пете постучался мужчина. Попросился на ночлег. Конечно, Петр Петрович впустил его, кое-как затопил печь достал из холодильника припасы и на стол поставил. Путник поел, выпил чаю и сказал дрожащим, толи от испуга, толи от холода голосом: «Петр Петрович вы меня конечно не узнали? А я ведь тот человек, который отобрал все самое ценное, что было в вашей жизни. Это я вашу дочку убил» Петр Петрович побледнел и похолодел от накатившего на него ужаса и злобы. - Видите, меня отпустили раньше срока, по амнистии – Но вы не бойтесь, я не за вашей жизнью пришел нет. Она мне не нужна. Я наоборот свою вам отдать хочу. Николай приблизился вплотную к деду Петру и насильно положил в его руки нож. - Этот нож не такой, как тот, но ведь тоже сойдет. Вы только со всей силы ударьте, что бы наверняка…
Петр Петрович завопил в сердцах: «Сволочь ты, как ты мог…». А Николай тихо ответил: «Я не только сволочь большая, я еще и трус. Я сам пытался, но не могу. Страшно мне очень. А вы сможете, да и поймут вас, не осудят. Скажите, мол, так и так, напал он на меня, а я защищался, как мог»
Не смог дед Петя, не смог. Да и ждать чего-то другого, от него не стоило. Выбросил нож, заплакал. Кричал: «Уйди. Уйди, прошу. Будь человеком, если человеческое в тебе есть.» Потом за сердце схватился и упал.
Николай две недели выхаживал Петра Петровича, лекарства носил, печку топил, есть готовил. А когда в себя пришел дед Петя, то Николай сказал ему, что не уйдет, никуда и будет ждать, пока суд над ним, свой человеческий тот свершит. В общем, пока я не приехал, существовали они вместе в хате. Петр Петрович решил просто не замечать Николая. Тот топил печь, колол и приносил дрова, таскал воду из колодца, готовил что-то, правда, дед Петя не притрагивался к еде. А когда я на улице стал избивать Николая, что-то дрогнуло в сердце старика. Выбежал, заступился. В дом сказал занести.
Так и стали жить они вместе. И я тут ни чего поделать не мог. Мне с одной стороны было это глубоко противно, и как-то противоестественно, а с другой я радовался, что о дяде Пете кто-то заботится.

Как оказалось Николаю Иванко, после освобождения просто некуда было идти. Родители отказались от сыновей, тело одного даже хоронить не забрали, а к другому на суд не приехали. Письмо пришло Николаю в тюрьму с просьбой не писать больше, поскольку родителей у преступника нет и быть не может. И уехали отец с матерью куда-то, подальше от позора. Понять их конечно можно. Интеллигентная семья, мать учительница пения, отец агроном. Детей растили, как положено, как большинство. Кто сейчас скажет, где ошибку допустили, а может и не допустили, просто звезды на небе неудачно расположились.
Когда старшего посадили, пережили Иванко это потрясение, хотя отец сединой голову забелил. Все надежды с младшим связали, после ПТУ на вокзал работать устроили, вот-вот думали человеком настоящим станет, жениться. Все и вправду складывалось удачно. Николай был очень, положительным парнем. На работе все хвалили, соседи восторгались: «Хорош, не то, что братик его – баньдюган»
Разница между братьями два года всего была. Когда по малолетке еще, Михаил пошел на первое дело, грабить кассу Николай отказался ему помогать. Миша уговаривал, денег говорил, будет куча, мотоцикл купим, ты только на «шухере» постоишь. Взяли его прямо на месте преступления, дали семь лет. Николай переживал очень, казалось ему, где-то в глубине души, что из-за него брата посадили. Если бы пошел, поддержал, или отговорил вовремя, то все было бы совсем иначе. По-другому было бы.
Время шло, Николай вырос, возмужал, отслужил в армии, закончил профтехучилище и на работу устроился. Девушка появилась у него, Таней звать. Все хорошо складывалось, на осень свадьбу уже назначили. Но из тюрьмы вернулся Михаил. А дальше по на катанной. И на этот раз Николай не смог отказать, долг брату оплатить захотел. Оплатил, сполна…

Зиму Николай и Петр Петрович пережили благополучно. Я часто заезжал к ним, привозил продукты, газеты и книги из библиотеки. Николай читал вслух деду Пете холодными зимними вечерами. Он даже починил сломанный уже как лет пять телевизор. Правда ловилась всего одна программа, да и та сплошным снегопадом.
Весной в «Поселки» возвращалась жизнь. Приезжали дачники или временные как я их называю. Николай подрабатывал, где мог: чинил крыши, чистил и перекладывал печки, проводку менял. На заработанные деньги покупал еду и лекарства. Завел дюжину курочек, трех поросят, как в сказке, кроликов, козу и четырех овец. Перешли практически на полное самообеспечение.
Осенью Николай отправлялся в лес за грибами. В день приносил по две три заплечных корзины. Петр Петрович дома их чистил и сушил на летней кухне.
К зиме купили новый телевизор цветной и антенну. Теперь смотреть можно было аж четыре программы. Кому смотреть, а кому и слушать, правда, все жить веселей.
Каждый раз приезжая в гости я удивлялся тому, как они уживаются вместе. Мы часто разговаривали за чашкой чая. Лучше узнавали друг друга. Мы не говорили о той страшной ночи перевернувшей наши жизни, но зато Николай часто рассказывал о годах проведенных на зоне. О том, как сложно схоронить в тех условиях, в себе, что-либо человеческое. Рассказывал о том, как люди падают на самое дно, и о том, как некоторые все-таки выкарабкиваются наверх.
Из наших разговоров я понял, что единственным, что сохраняло в Николае его человеческую сущность, было его стремление, оплатить свой кровавый долг. Странно, но Николай говорил, что тоже не верит в бога. Не верит по той причине, что все еще живет на этом свете…

Прошло три года. Я помню, приболел и меня отправили на лечение в санаторий. Целых четыре месяца врачи залечивали мою больную спину. Я повредил позвоночник, с мотоцикла упав. Да сердце пошаливать, что-то стало. Долго в «Поселках» не появлялся.
Когда приехал, первым делом на кладбище забежать решил. Я так всегда делаю, оно как раз расположено по дороге от трассы до «Поселков». Подошел к родным деда Пети, а там Николай ограду красит усердно. Сели, закурили… Он рассказал, что Петр Петрович сдавать начал совсем. Сердце постоянно шалит, давление скачет. Скорую вызвать пришлось на днях, забрать в больницу его хотели, а он не в какую не соглашается.
Присмотрелся я к Николаю, а у него руки дрожат. Бледный весь как смерть.
– Ты не заболел – спросил я его.
– Нет – говорит – Все нормально.
Но я то не дурак, знаю, что не в порядке что-то. Сердцем чую. Схватил за грудки его, к ограде припер и напомнил, что хоть я и старше его, но лица бить не разучился, и врать мне совершенно не обязательно. У меня, почему-то даже мысли не возникло в голове, что Николай и крупнее чем я и сильней, по-моему, в несколько раз. Как бы там ни было, он все рассказал.
Николай очень плохо спал. По долгу лежал на кровати и смотрел в потолок. Каждую ночь он слышал как засыпает дом. Как мыши грызут обои за старым шкафом, он слушал, как медленно засыпает Петр Петрович. И каждую ночь он ждал…
Иногда дед Петя молча поднимался со своей кровати, вытаскивал из-под подушки кухонный нож и тихо подкрадывался к кровати Николая. Стоял над головой, держал наготове нож и смотрел куда то, невидящим взором. Он как будто ждал, что вот-вот ему подадут знак: «можно». Но знака так никто и не подавал. Эта немая сцена могла длится несколько часов, но каждый раз она заканчивалась одинаково. Петр Петрович молча уходил спать.
По началу Николай просто смиренно ждал своей участи, без эмоций, без тени страха на лице, готовый принять любой исход. Каждое утро начиналось с улыбок, чая и прослушивания новостей по телевизору. Даже ночная тень не смела, потревожить дневной уклад жизни этих близких друг другу чужаков.
Постепенно Николай привык к ночным визитам и даже стал засыпать до того, как Петр Петрович снова прятал под подушку нож. И вот несколько дней назад, ночью Николая разбудил кашель стоящего над кроватью деда Пети. Николай приоткрыл глаза и увидел, что ножа в руках у Петра Петровича нет.
- Почему не спите? – спросил сквозь стремительно ускользающий сон Николай.
- Ты же ведь прекрасно знаешь почему – отвечал дрожащим от волнения голосом Петр Петрович. – Я снова не смог тебя убить. Никудышный из меня палач получился.
- Это ничего, в следующий раз обязательно получится. – вставая и окончательно пробудившись говорил Николай – Хотя по правде сказать, мне теперь умирать гораздо страшней чем в тот день когда я пришел к вам в дом. Но вы не подумайте я не передумал, я готов.
Петр Петрович выглядел в темноте еще старше, чем было на самом деле.
– Нет, Николай. Я не смогу уже этого сделать. У меня не осталось сил и времени. Мне кажется, подходит мое время. Я видел сегодня во сне Зинаиду и Тамару, они махали мне рукой стоя на остановке. Тамарка веселая такая была, в серьгах новых… И Зинка вся такая нарядная, как тогда в день нашего знакомства. За мной они пришли, а не за тобой.
- Не говорите глупости Петр Петрович – возразил Николай – Вы же молодой еще, вам жить и жить.
- Не смог я свершить свой людской суд над тобой Николай, видно господь тебя прощает, а кто я такой, что бы с ним спорить. Червяк просто.
Николай упал на колени, прижался к ногам слепого старика и рыдая просил прощенья. Но Петр Петрович больше не чего не сказал. Вообще не реагировал и не отвечал на вопросы. От еды тоже отказывался, просто тихо угасал на глазах.

Вместе с Николаем мы добрались до «Поселков». Я вошел в дом, прошел в спальню и увидел лежащего на постели, постаревшего до неузнаваемости деда Петю. У меня даже сердце защемило.
- Николай вызови скорую – сказал я присаживаясь на край постели. – Возьми мой телефон и позвони.
- Нет – тихо, простонал Петр Петрович – Не надо Алексей, Алеша, не надо. Я дома умереть хочу.
Из последних усилий он поднялся с кровати – Николай выйди пожалуйста из избы, мне поговорить нужно с Алексеем.
Николай сомневался, но перечить не стал. Петр Петрович повернулся ко мне, и как посмотрел на меня, а точнее сквозь меня своими слепыми глазами. У меня аж дыхание перехватило.
– Алеша – тихо кашляя, буквально просипел он. - Похороните меня сразу, не надо три дня ждать. Я быстрей к своим хочу, итак засиделся тут с вами. Молчи, не возражай. Я чувствую, ты тоже почувствуешь, когда время придет. Я тебе говорил уж, что в бога не верю. А по тому исповедаться хочу не перед священником, а перед тобой.
Петр Петрович немного помолчал, набрался сил, и продолжил: «Я грешный человек, и грех мой страшен по понятиям и божьим и людским. Я убийца. И не важно, что осуществить задуманное мне так и не удалось. Но я хотел. Хотел уже тогда, на суде. И жил в ожидании того момента, когда проткну этого подонка, когда вскрою ему вены. В беспомощности, в постоянной тем ноте одной мыслью, одной искрой жизни для меня была месть. В тот день, когда он появился на моем пороге, я жаждал мести. Когда он вложил нож в мою руку, я жаждал отмщения. Расплаты. Когда ты Алексей избивал его на улице, я испугался, что ты за меня осуществишь правосудие. Но я не мог позволить лишить себя законного права.»
Дядя Петя закрыл глаза на секунду. Его лицо исказилось гримасой боли, боли которая сковывала сердце. Я начал искать лекарство в сумке, но его рука остановила меня. Он снова откашлялся и продолжил: «Но самое страшное не в этом, самое страшное, что я оказался порядочным трусом. Поверь мене, я пытался. Звезды знают сколько раз я пытался заставить замолчать его сердце. Но не смог. Убить человека, это очень сложно, особенно когда он совсем не сопротивляется. Лежит, слушает и ждет твой роковой удар. И в тот день, когда я понял, что не смогу. Я решил, что пришла пора мне умирать. Жить больше незачем»
Из груди этого бедного старика послышался страшный хрип. Он схватил меня за рубашку, со всей силой, и притянул к себе. Он хотел закричать, но крик был тише шепота: «Ненавижу. Ненавижу его. Ненавижу себя. Я не прощаю, не про… Светло! Боже как хорошо когда светло…»
Петр Петрович умер. Я закрыл ему глаз. Наконец он сможет выспаться. И не придется больше ему вставать каждую ночь…
В комнату вбежал Николай, на его глазах наворачивались слезы. Я впервые увидел, как он плачет.
- Он просил, мне что ни будь передать? – глаза Николая были как у восьмилетнего ребенка. - Просил?
Я подошел к Николаю, дотронулся до плеча и сказал: «Петр Петрович просил передать, что прощает тебя.»
- И все? Это все, что он сказал?
- Он сказал, что видит свет. Сказал, что это хорошо…

Прошло уже семь лет. Николай так и живет в доме Петра Петровича. Теперь, правда один, в окружении скотины и горы книг. Постоянно ходит на кладбище, прибирает тут все, красит ограду. Я заезжаю, время от времени, привожу свежие газеты. Иногда он приходит ко мне в гости, мы сидим и пьем чай. Разговариваем о погоде, о политике иногда, об искусстве. Кстати он перечитал всего Достоевского, от корки до корки. Ему понравилось все, кроме «преступления и наказания».

Холодно что-то сегодня. Надо пойти чайком согреется. Все-таки мне кажется, что вы Петр Петрович не трус. Вы очень сильный человек. И вы все-таки простили в душе Николая. И именно эта мысль вас напугала. Напугала до смерти.
И знаете, Петр Петрович я вам все же завидую немного. Ведь у вас было в жизни что терять. И есть, кому о вас плакать.
А мне холодно. Очень холодно одному на земле…