Щедро стелет постель на лебяжьем пуху.
Нас от роты всего лишь полвзвода осталось,
Отступаем назад, вязнут кони в снегу.
Нам не внемлет судьба, ей неведома жалость,
Каждый проклял не раз, этот час, этот день,
Нам до леса дойти, но с ног валит усталость,
А начнется обстрел – мы ведь в поле мишень.
Бойко хлещут коней, словно те виноваты
В том, что силам и их существует предел,
Шкуру рвут на спине им ремни автомата.
Вот упал Вороной, и Гнедой захрапел.
Нет в ногах больше сил, книзу давят оглобли,
А на шею петлей налегает хомут,
Не противится он, только плачет от боли,
Знает: люди его насмерть в злобе забьют.
На колени упал, словно просит пощады,
И тревожно заржал, выбиваясь из сил.
Не стерпел старшина: «Что ж вы робите, гады?
Он России свое до конца отслужил.
Добрый конь был Гнедой, да война виновата,
Запалила его, попахали б на нем.
Не работник он – все, распрягайте ребята,
А до леса, Бог даст, сани мы довезем».
Снял шинель старшина, бросил раненым в сани,
На оглобли налег: «Взяли на три раза!».
И Гнедой проводил взвод в дорогу глазами,
И на рыжей шерсти заблестела слеза.
Ему снился табун, что в жару к речке скачет,
Сладкий клевера вкус, гул шмелей на лугу.
И забыл он о том, что заезженной клячей
Он был брошен людьми умирать на снегу.
Вязнут жизни людей на войне, как в трясине,
Красоту этих душ не щадила она,
Через несколько дней, подорвавшись на мине,
На холодном снегу умирал старшина.
1991 г.