В чистом поле метель, как назло, разгулялась, Щедро стелет постель на лебяжьем пуху. Нас от роты всего лишь полвзвода осталось, Отступаем назад, вязнут кони в снегу. Нам не внемлет судьба, ей неведома жалость, Каждый проклял не раз, этот час, этот день, Нам до леса дойти, но с ног валит усталость, А начнется обстрел – мы ведь в поле мишень. Бойко хлещут коней, словно те виноваты В том, что силам и их существует предел, Шкуру рвут на спине им ремни автомата. Вот упал Вороной, и Гнедой захрапел. Нет в ногах больше сил, книзу давят оглобли, А на шею петлей налегает хомут, Не противится он, только плачет от боли, Знает: люди его насмерть в злобе забьют. На колени упал, словно просит пощады, И тревожно заржал, выбиваясь из сил. Не стерпел старшина: «Что ж вы робите, гады? Он России свое до конца отслужил. Добрый конь был Гнедой, да война виновата, Запалила его, попахали б на нем. Не работник он – все, распрягайте ребята, А до леса, Бог даст, сани мы довезем». Снял шинель старшина, бросил раненым в сани, На оглобли налег: «Взяли на три раза!». И Гнедой проводил взвод в дорогу глазами, И на рыжей шерсти заблестела слеза. Ему снился табун, что в жару к речке скачет, Сладкий клевера вкус, гул шмелей на лугу. И забыл он о том, что заезженной клячей Он был брошен людьми умирать на снегу. Вязнут жизни людей на войне, как в трясине, Красоту этих душ не щадила она, Через несколько дней, подорвавшись на мине, На холодном снегу умирал старшина.