Такая кожа встречается только на девятом месяце внеутробной жизни младенцев. Здоровая, сбалансированная, неиспорченная. Она будет у неё всегда. Кожа жива, пока жива хозяйка.
Лео изменил цветовую гамму на лице, добавив ей немного румянца на милые щёки, и сделав скулы слегка светлее, отчего её лицо так и притягивало взгляд.
По сравнению с работой Лиона, работа Лео делается быстро, но она гораздо точнее. Если Лион может подправить что-то, то Лео должен нанести всё и сразу, если и он начнет подправлять, то для картины это будет подобно смерти. Каждый мазок должен занять своё время и место в написании шедевра.
Лео разбросал по её телу родинки. Парочку на бёдра и ягодицы, одну на прекрасный животик, одну на правую лодыжку, и манящее родимое пятно под левую лопатку. Всё-таки она должна быть похожа на человека.
Здоровые, алые губы, удались особенно, главное было не переборщить с цветом, иначе, это было бы уже похоже на макияж. Красота лица – это его естественность. Не надо путать с тем, с чем люди просыпаются утром. Быть естественным не значит, не брить подмышками, не стричь ногти и никогда не мыться. Быть естественным – значит оставаться человеком и ухаживать за собой в меру.
Художник сделал Галатею голубоглазой блондинкой. Всё-таки он решил, что этот, укоренившийся в народе, а значит и в большинстве стереотип наиболее приемлем.
Её вены выделялись под коей, что придавало ей аристократичность. У неё и так идеальная осанка, походка и координация, но следование поговорки «белая кость – голубая кровь» это святое.
Когда Лео закончил докрашивать веки с ресницами, то Галя даже пробовала ими моргнуть.
Лео улыбнулся. Уже почти жива. Уже скоро. Нет только души. Самого главного.
Галя приоткрыла рот, чтобы дать Лео раскрасить нёбо, язычок, дёсна и зубы. Это действительно важно.
Лео не стал делать зубы абсолютно белыми, иначе она уже была бы неестественной. Слишком белое, слишком яркое, слишком натуральное. Лео старался избегать этого. Совершенство или идеал не означает сверх. Это не значит, что идеальный черный – это самый чернейший из чёрных, а идеальный человек – самый человечный человек в мире. Думать так просто глупо.
Идеал – это то, к чему стремимся. То есть, это некая совокупность чего-либо, чем мы должны обладать. А не увеличение тех способностей до максимума, которые у нас есть.
Если мы стремимся к увеличению до максимума, то это уже стремление к сверх, к высшему.
Получается так.
Именно поэтому Галя будет совершенством и идеалом, а не сверхчеловеком и максимумом возможного.
Сверхлюди – это Ал, Лео, Ильф и Лион. Они творцы – они создатели идеального человека, Гали. Она – венец их творения. Она та, которая определит границы человечности и человеческого. По сути – она та клаузула, за «границами» которой уже происходит нечеловеческое. То есть сверхчеловеческое и недочеловеческое.
Галя ограничит человечность. А значит, она будет тем лучом Солнца, что уничтожит последний клочок тумана, развеет его, и осветит всё истинное.
Такое уже было с Землей.
Кто-то считал её плоской, кто-то бесконечной. Но потом, доказал, что она круглая, и что она конечна. И это приняли все. Потому что было доказано, потому что так и было.
Также было и с якобы недостижимой Луной. Её достигли, к ней притронулись, именно поэтому до сих пор ведутся споры о том, были ли люди на Луне, или же то подделка. Человечество боится осознать, что уже созрело до освоения космоса. Ведь это означает, что кто-то докажет, будто бы вселенная конечна, и не так уж плоска.
Это означает, что недостижимого нет. И это пугает всех, но настало время поставить точку. Настало время подойти к концу, и открыть глаза всем и всему. Всё кончено, всему есть предел, и мы стремимся к нему. Наша цель – достигнуть его.
Лео окунулся в замедленную съёмку. Казалось, у него появилась собственная временная шкала.
Лучи света, выбивающиеся из окон, стали быстро-быстро передвигаться по полу. День пролетал мгновенно. А так много ещё надо было сделать.
Лучи Солнца исчезли, и им на смену, пришла ночь. Безлунная, благоговейная ночь, которую не нужно освещать огнём или светом. Потому что не нужен был художнику свет и огонь. Он знал наизусть каждую пядь её тела, он помнил каждый мазок, он различал краски по запаху.
Не обращай внимания на своё тело – оно не важно. Нет перерывов работе, нет потребностям физиологии. Только труд, только закончить побыстрее.
Снова свет выжигает пол, а значит уже утро. Почти готово, последние мазки. Точность.
Закончено.
Лео упал ан спину, перемазанный в краске, с остановившимся взглядом он мерно дышал. Усталость, жажда сна, всё это навалилось на него, и придавило с грацией кошки, хватающую мышь.
– Света, - прошептал он. – Скоро, очень скоро мы будем вместе.
Совершая усилие над собой, он облизал краску с пальцев. И острожным, ювелирным движением прикоснулся к Галатее. Краска высохла, впиталась на века, вернее на одну человеческую жизнь. Прозрачная плёнка прочнейшего мрамора покрыла слои красок. Галатея приняла их.
Теперь ничто не могло запачкать её.
– Галатея, - прошептал Лео. – Мой шедевр.
Очнулся он на чьей-то кровати, судя по обстановке, это была комната Светы. Её заботливые руки держали его, перемазанную в краске лапу. Она посмотрел своими голубыми глазами в его, нежно улыбнулась. От одной только улыбки Лео понял.
– Стоило. Всё это стоило того.
Она поцеловала его в губы, и положила свою голову на его огромную, широкую грудную клетку.
– Лёня, - прошептала она. – Ты проспал весь день, и половину ночи
– И ты всё это время была здесь?
– Не отходила ни на шаг.
– Любимая.
– Ал, просил тебя спуститься вниз, когда придёшь в себя.
– Я ещё не пришёл в себя, - Лео улыбнулся. – Я вижу ангела, и думаю, что всё это мне сниться.
– Милый.
Света уже окончательно взобралась на него. Её, практически невесомое тело не составляло никакой обузы для художника. Она смотрела ему в глаза, а он смотрел в глаза ей.
Света нежно поцеловала его.
– Я не достойна твоей любви, - ответила она. – я была слепа всё это время.
– Ничего, надеюсь, ты прозрела?
– Не знаю. Всё так сложно, я не верю в это.
– В мою любовь к тебе?
– Нет. Во всё это, в эту историю, этот эксперимент. Это не реально. Быть может я всё ещё в коме.
– И что тогда?
– Тогда я не хочу из неё выходить, - она снова поцеловала его.
Лео закрыл глаза. Всё, чего он так долго ждал, случилось. Света рядом, желанна, и она испытывает к нему отнюдь не дружеские чувства. Уже не дружеские чувства.
– Сейчас всё это закончиться, - прошептал Лео. – Я спущусь вниз, Ильф споёт песню, и Галя оживёт. И мы будем свободны. Мы будем вместе, Света, переберёмся в любую часть мира, куда ты захочешь, и будем жить там. Вечно.
– Вы не будете жить, - глаз Светы стали наполняться слезами, отчего Лео захотелось защитить её. Но от кого? От самого себя. – Вы же умрёте, вы же жертва.
– Смерть смерти рознь.
– Но зачем? Умоляю, давай сбежим, мне нужен только ты, и ничего кроме.
– Скажи и мы уйдём.
Света замолчала.
– Хитрец, - смогла она выдавить из себя. - Если ты не закончишь, то будешь несчастен, и ты знаешь это, и знаешь, что я знаю. Если я скажу, то мы сбежим, но ты знаешь, что я не скажу, потом что тогда ты будешь печален, а я этого не хочу.
– Ты всё правильно поняла, любимая. Я должен сделать это. Это будет логический конец.
– Это будет твой логический конец. – Она заплакала, и пара капель упала на грудь, разъедая краску.
Вроде бы не сговаривались, но на рождение Галатеи все пришли чистые, вымытые, побритые. Если б кто-нибудь имел парадный костюм, то обязательно бы надел его.
Марьяны нет. Куда-то ушла. Осталась лишь Света. Когда в комнату вошёл Лео, она осталась стоять за дверным проёмом, прижавшись к нему, и плача, с трудом сдерживаясь не зареветь, и не попытаться остановить всё это. Она не могла сделать это, и не смогла бы сделать этого.
Лео встал рядом с Алом. Все четверо смотрели на Галатею. На неё накинули одну из сорочек Марьяны, чтобы не смущаться её наготой. Также, наверное, смущается пятидесятилетний отец, случайно, увидев свою взрослую дочь голой.
Они смотрели на неё, и никто не хотел произнести первое слово. Набирались ли они сил? Или же просто боялись? Нет. Ничего этого уже не свойственно им. Они смотрели, восхищались новым миром, начальной точкой которого они стали. А Галатея будет бесконечным лучом, вырастающим из неё.
Первым не выдержал Ал.
– Пора начинать, друзья.
Одиночка обрёл семью.
– Пора начинать, во имя Галатеи. – Сказал Лион.
Одержимый идей осуществил свою идею.
– Ради тебя, любовь моя, - сказал Лео, обращаясь к Свете.
У отринутого любовью, снова застучало сердце.
– Настало время моей последней песни, - произнёс Ильф.
В руках барда появилась Элва.
За полчаса до этого, Ильф настраивал гитару. Бедняжка понимала, что скоро произойдёт что-то нехорошее. За эти долгие годы, что они вместе, Элва приняла Ильфа, признала его и слилась ним. Также, слился и молот с Тором. И хотя древний бог использовал его только для разрушения, то Ильф использовала её для созидания.
Бард глубоко вздохнул, набирая воздух. Колоссально огромные энергии сплотились вокруг его, вокруг струн Элву, вокруг зарождающихся звуков в этих двоих.
Песня, последняя песня, несущая жизнь, обрекает на смерть.
Как парадоксально.
Подобно лучику во тьме,
Подобно птичке на свободе,
Разбила цепи ты на мне,
Я – человечество в неволе.
Пройди сквозь мир, с мечом и лирой,
Даря свободу и закон,
Пройди Вселенскою сатирой,
И чёрным юмором закрой,
Как покрывалом от безмолвья,
Ты высмей нас, и отрази,
Чтоб от греховного поморья,
Вакцину мы скорей нашли.
Свою молитву посвящаю,
Тебе и телом и душой,
Я всех об этом возвещаю,
Клянусь навеки быть с тобой.
Алхимик, брад – творцы сознанья,
Художник – красочный поэт,
И скульптор, сделанный из камня.
Мы – подарили тебе свет.
Открой глаза, тебя мы молим,
И искру разожги в груди,
И кровью вены мы наполним,
Спаси, пожалуйста, не зги.
Твои творцы. Мы – лишь личины,
Не боги – пустота внутри,
Выпей скорей, все наши силы,
И наши души унеси.
Отправь в покой, отправь в забвенье,
В могилу, в тьму и пустоту.
А силами, ты подари спасенье,
Порядок, негу, доброту.
Сойди скорее с пьедестала,
Открой глаза, и сделай шаг,
Так времени осталось мало,
Когда мир скатиться во мрак.
Молю тебя, о Галатея,
Возьми сердца, и души вынь,
Возьми скорее, не жалея,
Свой сотворённый мир, покинь.
Приди в реальности, к победам,
На зло сторонникам-врагам,
На зло несчастьям, чьим-то бедам,
На зло всем проклятым богам.
Молю тебя, о Галатея,
Вдыхаю жизнь в тебя я сам,
И с пьедестала, не жалея,
Сойди скорей, создай свой храм.
Колоссальная, необъятная сила, копившаяся всё это время внутри стен дома, устремилась по звукам голоса Ильфа. Она пропитала собой каждый атом, каждую частичку, каждый камешек Галатеи, каждую пылинку. Она пропитала собой барда, художника, скульптора и алхимика. Непонятная, неукротимая, дикая сила. Она в слепой ярости металась по комнате, не желая перерождаться, но звуки Элвы, и голос Ильфа, направляли эту силу в одну точку.
Галатея требовала много жизненной энергии. Сам Космос, сама Вселенная сфокусировались в этой точке, в этом крохотном, совершенном тельце.
Здесь твориться не судьба мира, не чья-то жизнь, здесь твориться новое Мироздание. Новый пророк приходит в этот мир, и пророк этот, будет обладать силами тысячи будд, миллионов святых, и легионов праведников. Он укажет верный, единственно верный путь, покажут ту тонкую, заросшую молодой травой тропу, по которой и надо было идти.
А если она заросла основательно, то этот пророк протопчет новую. Теперь только вперёд, до победного конца, без остановок, без передышек, когда цивилизация падал в застой и похоть.
Тела творцов Галатеи начинаю искриться. Хоть они и возомнили себя сверхлюдьми, в основе своей они всё же люди. Хотя если посмотреть сейчас, то, скорее всего они проводники. Энергию проходит через них, и меняется она внутри их.
Длинные щупальца ударяют в Галатею, и без того, светящаяся неземной яркостью статуя, вспыхивает священным огнём. Огнём первого, нового дня.
Её обратный удар прост и жесток.
Она родилась, она стал дышать, и как каждый ребёнок, она испытала стресс. Новый мир, который раньше она ощущала только через скомканные образы своих создателей, теперь она была в нём. Всё ново, всё неизвестно, она испугалась, и ударила.
А как может ударить то, в чьих руках мощь нового мира?
Из реки Туры стала выпрыгивать рыба, мутируя в странных, нежизнеспособных существ. Дно засветилось серебряным сиянием, в котором мелькали тонкие, девичьи тела – русалки. В районе километра люди стали излечиваться от болезней, и заражаться новыми, неизвестными. Множество собак взвыли, и в безумие, стали грызть всё живое, их шерсть стала гуще, а клыки острее. Электричество исчезло, просто перестало поступать, будто бы всю её высосали. Внутри могил, под толщей земли, трупы начали конвульсивно двигаться, то ли танцуя странный танец, то ли впадая в эпилептический припадок, то ли пытаясь выбраться. Звёзды загорелись красным, и Луна исчезла в их свете. А рядом со странным домом, куда пришёлся удар Галатеи, на мгновение появился огромный памятник, монах-великан и дружелюбный, лохматый пёс.
Всё это началось и закончилось быстро.
Старый мир зализал свою рану, и вернул всё на круги своя.
BMW X5 нёсся по предрассветным улицам города. Марьяна растолкала Паукова под самое утро, с бледным лицом, и раскрасневшимися глазами, она всё время держалось за сердце.
Что произошло она так объяснить и не смогла.
Михаил чувствовал, что её любимая встревожена, и что ей надо туда. В тот дом.
Она твердила что-то шёпотом, но Михаил так и не мог разобрать слов. Марьяна постарела за время этой поездки, седина стала выбиваться из волос, захватывая, некогда пышущие молодостью локоны.
– Всё будет хорошо, - твердил Пауков эти слова, будто они обладали магической силой. – Уже близко, Маря, уже близко.
Но когда автомобиль вырулил на территорию дома Марьяны, даже ничего не ведающий Пауков понял.
Хорошо не будет.
В лучах зарождающегося рассвета, эта груда камня, которая была домом, казалась отвратительным наростом, гнойником, на теле города. Непонятно почему, но он вызывал, ни с чем несравнимое отвращение, будто бы в игру вступили самые потаённые, инстинктивные силы человеческого естества.
Марьяна вскрикнула, её волосы уже были абсолютно седы. Сам Пауков начал ощущать, что он теряется в этой обстановке, атмосфере, будто бы он попал в нечто другое. Точнее было бы сказать, в другой мир, с новыми законами фундаментальной физики.
Он сдал чуть назад, а потом, до упора нажал на газ. Ворота, что препятствовали Михаилу въехать внутрь, слетели с петель, и исчезли где-то под колёсами машины.
Он только успел остановиться, как Марьяна выпорхнула из салона, и убежала куда-то вовнутрь.
– Ал, - кричал она. – Лео, Лион, Света, Ильф.
Последнее имя резануло по ушам, подобно тысячам работающих в унисон отбойных молотков.
Ильф.
Человек, изменивший жизнь Михаила, а значит изменивший и его мир. Что же он творил здесь.
Лёгкие равномерно наполняются воздухом, сердцебиение на удивление в норме, но мозг работает на пределе, голова раскалывается, будто бы она яйцо, и в ней ворочается уже вполне сформировавшийся птенец, готовый крепким клювом пробить хрупкие стенки своей темницы.
А человек ли Ильф? – почему-то пришло в голову Паукову. И человек ли я?
Пришлось сделать усилия, чтобы выйти из машины. Марьяна не кричит. Что-то случилось.
Михаил внимательно осмотрел дом. Руины, самые настоящие руины, на которых чувствуется отпечаток истории. Такой же холодок, как и на вершине жертвенной пирамиды Майя, такое же запустение, как рядом со статуями острова Пасхи.
Такое же ужас, как в подвалах инквизиторов. И хотя Михаил никогда там не был, он знал, что там именно так. Там творилась история, её энергия, топливо, извлекалось из человеческих страданий.
То же самое было и здесь.
Возможно, когда-нибудь это место станет святыней паломников?
Возможно.
Сейчас же, это постаревшие за миг здание, перенасыщенное тёмными цветами.
Ещё одна странность. Свет не отражается на стенах. Будто бы уже никакая частичка этого сооружения не в силах принять в себя, хотя бы квант света.
Ступая по мёртвым, разлагающимся цветам, Пауков, на каменных ногах, вошёл в дом.
Всё разрисовано. Но это были не руки человека, или мыслящего творца, только природе были свойственны такие несимметричные, и одновременно красивые линии. Чёрными трещинами-дорогами они располагались везде, на стенах, потолке, полу, и напоминали узор на песке, который творят речные волны.
Что-то подсказало Мише, что дальше первого этажа ему соваться не зачем. Он пошёл к самой большой комнате. Оттуда слышались всхлипы.
Как холодно. Температура внутри такая же, как и на улице, но холод подбирается к сердцу, к душе.
Михаил зашёл в комнату, куда вели его волны на стенах. Эпицентр был здесь.
О, боже.
В глаза, сразу бросается центр. Рядом с пустым, мраморным пьедесталом лужа крови, в которой лежат человеческие кисти. Правая и левая. Их хозяин скончался от потери крови. Кисти были отрезаны с такой хирургической точностью, так идеально, что было явно. Сделал это не человек.
Марьяна плакала, смотря в глаза, какому-то мальчишке. Она уж не молила его очнуться, или посмотреть на него. Он был жив. Если это можно назвать жизнью.
Мальчик смотрел в никуда своими странными, мутными глазами, его губы были растянуты в гримасе неправдоподобной, акульей улыбке. Он лишь мерно дышал.
Не человек – овощ.
– Ал, - твердила Марьяна, - Ал, очнись.
– Ему не поможешь, - Михаил обнял её за плечи. – Что здесь случилось…
– Они умерли, - раздался голос девушки.
– Света, - сказала Марьяна оборачиваясь.
В проходе стояла миниатюрная, рыжеволосая девушка, придерживая за руку гиганта. Его глаза скрывала белая повязка, и судя по двум, огромным, кровавым пятнам, ему их вырвали. Но такая кровопотеря не страшна.
– Света, - снова повторила Марьяна, - что случилось?
– Галатея убила их, - начала объяснять Света.
– Нечаянно, неосознанно, - поправил её гигант грустным голосом.
– Она отобрала у них их жизнь, - продолжила Светлана. – У Лиона оторвало руки, чтобы он никогда больше не смог творить скульптуры, я хотела ему помочь, но он отказался. У ала, она выжгла мозг, или повергла его в абсолютный аутизм, он теперь растение, и думать неспособен. А у Лёни, - Света оступилась в разговоре, перебарывая слёзы. – Она отняла глаза, и какие бы картины он не нарисовал, он их не увидит.
– Это даже хуже, чем смерть, - промолвила Марьяна.
– Ещё хуже осознавать это, - сказал Лео.
– Ильф, - потребовал Михаил. – Что с ним?
Был ли я человеком? Был ли я когда-нибудь человеком? Быть может при рождении, когда ещё толком не осознавал свои действия. И когда я перешёл грань человечности? Когда я опроверг клаузулу?
Нет, когда я опроверг знаю, несколько часов назад, создав Галатею. А вот когда начла её опровергать? Быть может, когда ударил по струнам Элвы в первый раз?
Не знаю, но когда-нибудь обязательно пойму, теперь мне только и осталось, что размышлять, оставаясь в себе.
Дальний берег реки Туры, настолько дальний, насколько они смогли дойти. Ильф был слаб, и ему был нужен отдых.
Рассвет огненной колесницей разрывает небеса. Рассвет нового мира. Всё вкушает перерождение.
Галатея носиться, как угорелая, изучая оживающих, под утренними лучами насекомых, нюхая и трогая цветы. Неутомимая, всепознающая, идеальная. Она была одета в джинсы и свитер Марьяны. Глупо. Ей ни холодно и не жарко. Она идеальна тем, что идеальна в любых условиях, но также, она может и не довольствоваться ими, ей всё-таки свойственно быть капризной, или, как она предпочитает говорить «придирчивой».
– Как это здорово, Ильф, - её голос – божественная мелодия. – Как это всё прекрасно.
Ильф не может ответить, лишь трёт рукой несколько шрамов на горле. Ещё недавно там были кровоточащие раны, но Старый мир залечивает себя. Что-то перепало и Ильфу. Или быть может, всё это зажило от света нового мира Галатеи.
Не знаю.
Не важно.
Галя садиться напротив него. Совершенна, чиста, ей ещё многому предстоит научиться, и всё это время Ильф будет рядом. И хотя он умер, но рядом с ней – он имеет шанс жить. Жить ради чего-то.
– Смотри, струны Элвы, уже восстановились, - Галатея, с улыбкой на лице, показывает Ильфу обгоревшую, но восстанавливающую себя гитару.
– На ней уже можно играть? – спрашивает Галя.
Ильф кивает.
– А петь? Я смогу петь?
Как она любознательна.
Улыбка проскальзывает на грустном лице барда.
Он снова кивает.
– А что петь?
То, что хочешь, - хочет сказать Ильф, но не может. Какая же это пытка.
Галя знает, что бард не сможет ответить, и её пальцы, как будто бы уже давно заученными движениями, бережно трогаю песню Элву.
Ильф закрывает от удовольствия глаза, предвкушая песню, исполнению которой, позавидуют даже боги.
Звезда мерцает на экране,
И новый клич уже издан,
И золото звенит в кармане,
Презренный тешиться металл.
Трясутся боги-старики,
Жрецы взывают к душам предков,
Их армии не велики,
А наши мысли бьют так метко.
Дрожит земля и океан,
И прячутся от страха птицы,
Ступил в наш мир, не великан,
А трое, что скрывают лица.
И нет имён у них, ни тел,
Лишь души, мысли и названья,
Смерть не достигнет их предел,
Не вручит им своё познанье.
Дрожите все, падите на колени,
О боги, предававшие растленью,
Миры, людей, сознаний сотни,
Внемлите моему вы пенью.
Пророчества сбываются,
Всё старое, падает ниц,
Когда в наш мир врываются,
Аскет, боец и террорист.
– Я буду петь от души, - заверила Галя. – Честно, ради тебя, мой любимый. Ты дал мне душу, ты дал мне человечность.