– Да, - протянул Ал, видимо он вспомнил то же самое. – Но остальной дом полностью разрисован этими рунами, а они для того, чтобы концентрировать и направлять потоки энергии.
– И нашей тоже?
– В том числе. Энергия наших чувств к Гале, идёт прямиком к ней. Она знает, что мы – её творцы.
– И мы зародили в ней человека? – бутерброды были готовы, и Ильф поставил их перед Алом. Тот же, протянул ему кружку с кофе.
– Не знал, сколько ты кладёшь сахара, поэтому бросил две чайные ложки.
– Пойдёт.
– Мы зародили в ней не человека, а человечность.
– А человека зародил Лион, дав ей облик?
– Нет, ты не понимаешь. Человек – это не тело, не то, что мы видимо по утрам в зеркале. Человек – это то, что идёт от и до человечности.
– То есть монстр может стать человеком?
– Если в нём будут человечность, то «да». Также и человек может стать монстром, если человечности в нём не будет, если он минует своеобразную…грань. Ту, которая ниже человеческого.
– Человечность идёт «от» и «до», - Ильф задумался. – Если кто-то пойдёт ниже её, то становиться недочеловеком, а если выше?
– Сверхчеловеком, но в каждом из этих случаев человеком он уже не будет.
– То есть как?
– Похож ли цветок на то семечко, из которой он вырос? Человек – основа недочеловека и сверхчеловека, но выбравшись из основы, эти два существа никогда не смогут вернуться в неё.
– А мы кто?
– Скорее всего, те, кто максимально приблизился к сверхчеловеческому.
– А мы уже вышли из основы?
– А ты можешь жить, как обычные люди? - ответил Ал вопросом на вопрос, при этом откусывая добрую половину бутерброда.
Ильф задумался. Ответ был известен и Алу. Нет, ни он, ни кто-либо другой из творцов не способны вести обычный образ жизни. Назад дорог нет, и если кто-то возвращается к обыденности, то это уже жалкое, искалеченное создание.
Вставая на свой путь созидания, творцы идут на нечто, напоминающее войну. Войну против всех. Только ты сможешь сражаться, у тебя не будет друзей, потому что никто из них не понимает то, что понимаешь ты. Ни у кого из творцов нет ни родственников, ни семьи. Потому что они всегда одиноки. И даже, будучи с любимой женщиной, детьми, внуками, они должны пребывать в одиночестве, такова их стезя. Война против всех. Люди на улице, работе, где угодно, будут хаять, ненавидеть, злословить в адрес творцов, считая их не такими, как они сами. Необычность пугает, любая необычность, правильная или не правильная. Путь созидания – война против всех, кроме себя. И даже если два созидателя встретятся, то они уже заклятые враги, потому что у каждого из них свой путь, хоть и носящий одно название.
– А что такое человечность? - решил поменять тему Ильф.
– Я долго думал, - признался Ал, отвлекаясь от недоеденного бутерброда. – Человечность то, что делает нас человеком.
– Хорошо, тогда, что делает нас человеком? – поставил вопрос по-другому Ильф.
– Человечность, - спокойно ответил Ал, смотря куда-то в точку. Ильф знал, что сейчас алхимик граничит на грани с аутизмом. Его надо было расшевелиться.
– Ты издеваешься?
– Прости, - голос алхимика стал сухим и слабым, как паутина без паука.
– Объясни мне.
– Человечность предопределяется человеком, но ты прав, я вывел общие качества человечности для всех людей. Всего человечества.
Видимо, Ал, вёл сейчас внутренний диалог с кем-то другим, потому что его ответ был немного косвенным.
– Так скажи мне качества человечности. – Подыграл ему бард.
– Первое качество – это милосердная расчётливость. Способность сохранить жизнь слабому, больному или увечному для того или иного пользования им в угоду себе в будущем, присуща только человеку. Причём использовать его можно в совершенно странных целях.
– Дальше. На что способен только человек?
– Стремление к бесполезным удовольствиям. Только человек создаёт для себя бессмысленное удовольствие, которое понимает только он.
– Например, картина или скульптура?
– Даже менее локально. Перевёл старушку через улицу. Бессмысленно, но получаешь удовольствие от того, что поступил, якобы правильно.
– Третье качество?
– Созидательность вкупе с хаосом. – Только человек может разрушить то, что сам же и создал. Далее, осталось всего лишь одно качество.
– Какое? – Ильф почему-то напрягся, и даже появилось ощущение, будто бы волосы встают дыбом.
– Смерть.
– Смерть? Но ведь все умирают, не только люди, но и животные, растения, микроорганизмы.
– Смерть человеческая отлична от смерти обычной, - сказал Ал, и остекленел.
Алхимик просто замер, поднося кружку с кофе к губам. Ушёл в себя, в свой дивный мир. А оболочка осталась здесь. Закостенелый, мраморный, будто бы одна из статуй Лиона. Он замер на кухне, удивительно точно сливаясь с окружающей обстановкой. Если встать в дверной проём, то всё это может показаться всего, лишь на всего картиной, или качественной фотографией.
Ильф встал, и пошел в свою комнату. Смог ли он так жить? Не понимая, какой «уход в себя» будет последним?
Раздался звонок. Ночь. Без четверти два.
Лион долго разбрасывал ворох одежд, чтобы найти вожделенный мобильный телефон. Ему уже давно на него никто не звонил. Лион искал его долго, где-то шесть звонков разрезали комнатную тьму, прежде чем скульптор наконец-то откопал его.
Шесть звонков.
Значит, кто-то очень сильно хотел дозвониться.
Лион включил телефон. Подождал. Всего лишь несколько секунд между шестым и седьмым звонками. Там, на другом конце этого в виртуального провода, кто-то мерно сопел.
Номер не определился, но по одному дыханию Лион понял, что это грузный мужчина пятидесяти лет, с болезнью лёгких, но при этом всё ещё много курящий. Под такие описания, из знакомых Лиона подходил только один человек.
– Доброй ночи, Никанор Иванович, - поздоровался Лион. – Я слушаю вас.
– Как ты угадал, что это я? – удивился наниматель. – Я звоню с телефона своего охранника.
– Считайте это одним из моих талантов. Признаться, не ожидал вашего звонка, думал, что вы забыли о нас.
– Нет, об этом своём капиталовложении я забыть не могу. Вот и теперь, находясь в Москве, наконец-то решил позвонить.
– И что вы хотите узнать?
– Как продвигается дело?
Лион вспотел. Если сказать правду, то он уже завтра будет здесь, а им осталось, лишь два дня. Всего лишь два дня.
– Помаленьку, потихоньку, - неопределённо ответил Лион.
– Что это значит? Говори цифрами.
– Половина работы сделана, но ещё не вся.
– Вам потребовались месяцы на то, чтобы сделать статую?
– Не просто статую. Вы хотите, чтобы она стал вершиной вашей коллекции, самым идеальным творением неизвестных гениев.
– Свои планы я знаю.
– Мы доделаем её, будьте уверены, но работа эта не проста, мы действительно хотим сделать её идеальной.
– Вот значит, как, - в голосе на том конце виртуальной линии, промелькнули нотки недовольства. – Ладно. У меня здесь ещё есть пара дел, а потом я мигом вылетаю к вам.
Связь прервалось. Это в стиле нанимателя. Последнее слово всегда за ним, потому что всё, что после этого «слова» слушать он просто не хочет.
– Мы сами выбираем пути, которые ведут нас к виселице. – Произнёс в тёмную пустоту комнаты Пигмаллион. Потом подумал, и добавил, сам толком не понимая зачем. - Весь наш мир – бесконечные тюремные ворота.
Пигмаллион постоял в комнате ещё минут десять. Мобильный телефон больше не подавал признаков жизни. По крыше что-то пробарабанило, потом перед окном из комнаты Лиона, вниз, пролетели четыре небольшие, пернатые тушки.
Глупые птицы, - подумал про себя скульптор.
Прошло ещё минут пять. Что же делать?
– Если начну сейчас, - опять прошептал он в темноту, - то выиграю немного времени. А потом нужно поторопить Лео и Ильфа. Дело движется к развязке.
Бард сидел на крыше. Элва лежала в руках, и мурлыкала, как мартовская кошка рядом со своим ухажёром на одну ночь. Ильф нежно перебирал её струны. Металлические, сухие, натянутые до предела, они жаждали прикосновения его пальцев. Они оживали от его тепла. Как и Ильф, чувствовал себя полноценным, живым, касаясь их. Тысячи нервных окончаний на подушечках, соединяли металл и кожу, порождая одно, совершенное, предназначенное для одного-единственного дела существо.
Одного-единственного. Сверхсущество.
– Вот оно, - прошептал Ильф. – Сверхсущество, как и сверхчеловек, служат только для одного дела, в котором разбираются идеально. Галя создаётся нами, но для чего?
На миг Ильфу показалось, что он играет спичками на бомбе с порохом. Галя создается для чего-то, она идеал, она высшее, и её миссия такая же. Но какая? В чём она заключается? Быть может, тот же Ал, вложил в неё…нечто. Или же этот фантастический наниматель создает её для чего-то, известного только ему.
Какова цель?
Отточенными до автоматизма движениями, пальцы Ильфа перебирали струны, вдавливая из Элвы такие звуки, за которые удавился бы любой продюсер, гитарист, певец. А Ильф дарил их просто так, от того, что хотелось играть.
Что же делать?
Быть может прочитать заклинание, и это поможет Галатеи избавиться от вложенной в неё цели.
И так, я сделаю её человеком? – подумал Ильф. – Человек сам выбирает дорогу, ведущую к виселице. Мы все марионетки с оборванными нитями. Я подарю ей человеческую жизнь, самую дешёвую и необходимую вещь во Вселенной.
Ильфом овладело какое-то исступление. Возможно, подобное испытывали берсеркеры в пылу сражения, когда духи предков овладевали ими, а валькирии ждали в свои объятия. Творить можно по-разному. Даже хаос достоин созидать.
Услышь меня, пусти в свой мир,
Доверься голосу звучащему,
Хоть я, всего лишь служка лир,
Но для тебя, что лёд маслу бурлящему.
Прорвусь сквозь брешь цепей в твой мир,
Разрушу чьи-то возведённые проклятия,
И мы пойдём с тобой, пойдём с тобой на пир,
Свободны пир, в свободный мир, в объятия.
Я расскажу тебе о соколе,
Что вьёт гнездо на облаках,
Узнаешь ты о вечной боли,
Томящихся, как ты в цепях.
Я покажу тебе твой новый дом,
Твой мир, овеянный свободным состраданием,
Состоящим из огромнейших колонн,
Нерушимых, титанических колонн Мироздания.
Мы пройдём от царства, до царства,
Одержимые жаждой всё знать,
Будем вечны с тобой, два скитальца,
По дорогам, нечто искать.
Последние слова этой странной, уродливой песни вылетают с губ Ильфа, вместе со сгустками крови. Горячая от солнечно света крыша принимает алый сгусток. Он мгновенно закипает, выдавая вверх микроскопически пузырьки.
Что-то нехорошее вышло из барда. Эта песня, это заклинание. Оно было направлено на разрушение, чёрная магия, магия Хаоса. И частичка Ильфа умерла, вышла вместе с заклинанием.
Бард закрыл рот рукой, никаких повреждений он не чувствует. И не знает.
Он не знает, что когда растворились в окружающем эфире, последние ноты песни.
На первом этаже дома, Галатея открыла глаза, и посмотрела на Лиона. Скульптор почувствовал её взгляд. Он поднял голову. Их глаза встретились. Её, лишённые цвета, и его, лишённые души, наполненные лишь стремлением.
Её губы искривились в непередаваемо-ангельской улыбке.
– Хочу, - сказала она невообразимым, обволакивающим, как тёплая, медленная волна голосом. Голосом, которым может, говорит только Афродита, только Клеопатра, в мечтах идеалиста. Только само совершенство может обладать таким голосом.
И она больше ничего не говорила. Её взгляд замер, как недавно замер взгляд Ала. Краткое мгновение жизни, как и тогда. Ильф прочитал заклинание, и это оживило её, причём больше, чем в первый раз.
Если бы Лион не был альбиносом, то он бы поседел от страха. Хотя нет, это чувство не было страхом. Он бы посидел от того, что перед ним случилось нечто, случающееся лишь с избранными. Перед ним явился ангел, бог, сама Вселенная поцеловала его в лоб.
Он посмотрел на её прекрасные ступни. Мрамор стал таять на глазах.
Скульптор встал перед ней на колени, и обнял за хрупкую талию. На чистейший, белый материал, падали крупные, горячие слёзы.
– Ты закончена, - прошептал он, глотая слова. – Моя работа закончена. Я закончен.
Ильф сплёвывает себе на ладонь. Кровь больше не идёт. Её больше нет.
Бард спустился на первый этаж, и хотя он чувствовал себя вполне нормально, но что-то шатало его из стороны в сторону. Какое-то странное чувство обречённости тяжёлым демоном вгрызлось ему в затылок. Оно стало выпивать его, медленно потягивать, как анисовый коктейль жарким летним вечером.
Элва находилась за спиной, обычно бард, практически не ощущает её, но сейчас, она весила добрых три пуда, и так и норовила припечатать его к земле, раздробить позвоночник.
Он потерял много крови. И сейчас он шёл на кухню, за крепким чаем и сладкой шоколадкой. Обычно, это дают людям, сдавшим кровь.
Пигмаллион подхватил его за плечо.
Он тоже был вымотан, с отсутствующим выражением на лице, бледный, измученный. Будто его выжали, как тряпку.
– Всё в порядке, - уверял он, шепча эти слова, будто заклинания. – Всё хорошо, всё хорошо, - говорил он не столько барду, сколько самому себе.
На кухне их встретил Ал. Всё так же молчаливо, восседая на стуле, поджав ноги к груди, и устремляя свой взгляд куда-то туда, за грань невозможного.
– Надо бы его потом в комнату перенести, - сказал свои мысли скульптор.
– Да, - подтвердил Ильф, доставая из холодильника шоколадный батончик.
Скульптор же, взял стул, и, поставив его к одной из стен, залез на него. Потом, встал на цыпочки, и открыл один из верхних, деревянных ящиков. Что-то там долго шарил. В конце концов, он достал огромную, пузатую бутылку. Под матовым стеклом переливалась густая жижа.
Одними зубами, скульптор сорвал выделанную золотым цветом, деревянную затычку. Воистину, он был сделан из мрамора, потому что только мраморные зубы, могли выдержать такое. Зажав затычку во рту, скульптор шумно потянул носом воздух.
– Ты только понюхай, - предложил Лион, и поднёс открытое горлышко бутылки к самому носу барда.
Ильф и без этого чувствовал тягучий, горячий запах алкогольного содержимого.
– Будешь?
– Нет, - отказался Ильф. – Даже в чай не плесну.
– Зря.
Скульптор сел на огромный, кухонный стол, и приложился к бутылке. Пил из горла, но небольшими глотками, то ли с непривычки, то ли этот напиток по-другому пить было просто невозможно.
– Замечательно, - похвали жидкость Лион.
– Что это? – спросил, медленно приходящий в себя Ильф.
– Моя настойка, коня сшибает, как раз, самое-то, что бы отпраздновать.
– Праздновать праздники глупо, - высказался Ильф. – Ты, что? Закончил Галю?
– Именно, - Лион улыбнулся каменными зубами. – Закончил, вернее она сама закончила себя, я - всего лишь нелепое существо, чудом, придавшее ей, идеальную форму. А ты, внёс последний штрих в мою работу. Что это было?
– Воля. Я – сделал её свободной. Я – сделал её человеком.
– Внедрил в неё качества?
– Свобода, смерть, созидание и желание, – произнёс Ильф. – Вот, что для меня человечность. И хотя она у каждого своя, - Ильф кивнул на Ала, - но всё равно, я сделал её по образу и подобию.
– Хитро, хитро. Она даже сказала кое-что, - Лион впился глазами в лицо Ильфа.
– Что? – бард был в вожделении узнать это слово.
– Она сказала «хочу». – Лион стал улыбаться шире. – Она желает. И что же она желает? О чём была песня?
– Я бы спел, но боюсь, что у меня опять пойдёт кровь. Я дарил ей свободу, разрушил её оковы.
Лион сделал большой глоток.
Ал стоял на уже давно знакомом, каменном выступе. Каждый раз, когда он уходил в себя, он возникал точно на этом же месте. Каждый раз. Впереди, с боков, и вообще, повсюду были только горы. Ничего кроме. Огромные исполины, окутанные облачным туманом, врезались в глаза, на фоне синевы.
Это был его мир. Ал присел на этот выступ, свесив ноги в бесконечную пропасть. Он смотрел вниз. Никогда ему не приходило в голову сброситься вниз. Фактически, всё это вымышлено. И этот выступ, и эти горы, и эта каменистая дорожка в пяти шагах от Ала, ведущая вниз, к каменному домику с чудесным садом. Всё это лишь плод воображения. Его воображения.
Ал смотрел на пальцы своих ног.
– Этого нет, этого нет, - твердил он, зажмурив глаза.
– Это есть, - шепнул кто-то ему на ухо.
Это было неожиданно, страшно. Реакция алхимика была соответствующая, он отшатнулся, и сорвался с выступа. Полетел вниз, но успел вытянуть руку, и схватиться за твердь. В его организм выбрасывался адреналин, и поэтому Алу не составило большого труда уцепиться за выступ, на котором он висел второй рукой, и попытаться подтянуться. Именно попытаться.
Возвышаясь, на Ала, смотрел его кошмар.
– Учитель, - прошептал Ал.
Мужчина средних лет, слабого телосложения и с длинными седыми волосами смотрел на барахтающегося внизу алхимика. Он провёл пальцами по гладковыбритому подбородку, ухмыльнулся, и, схватив Ала за руку, мощным движением, вытащил его из бездны.
Ударившись о землю, алхимик сделал кувырок через плечо, и мгновенно вскочил на ноги, готовясь отражать нападение.
Бездонно-голубые глаза мужчины смотрели на него с весёлыми искорками.
– Да, ладно, что я сделаю тебе, Стёпа? – ухмыльнулся он. – Я всего лишь слабый старик.
– Не подходи, тебя нет, - крикнул Ал.
– Я есть здесь, и я пришёл поговорить.
– Нам не о чем говорить с тобой.
– И эта благодарность за то, что ты стал самим собой? – почти рассмеялся учитель.
– Именно, - Ал, надул щёки, и выставил вперёд кулаки.
Алхимик помнил его. Он называл его учителем. В той больнице для умалишенных, в которой Ал, провёл почти большую часть своей короткой жизни, там был он. Фёдор Александрович. Это он начал обучать его, это именно он заложил основу всех его знаний. И, да, именно он сделал его таким, несмотря на болезнь.
Но Ал, боялся его. Его учитель был злым человеком, он следовал законам. Это он собирался сделать ему лоботомию, это он тогда оборвал их дружбу. Учитель занимался с ним двенадцать лет, но когда ему приказали вырезать ему мозг, он без колебаний собирался сделать это. И если бы не наниматель, то…Ал, не хотел об этом думать.
– Ты предал меня. – Выдавил из себя алхимик. – Ты хотел превратить меня в овощ.
– Прости, но уж, такова моя суть.
– Зачем ты пришёл?
– Я здесь, по той же причине, по которой и ты.
Учитель улыбнулся, а до Ала наконец-то дошло.
Алхимик улыбнулся в ответ. Он закрыл, и открыл глаза. Учителя уже не было.
Всё понятно, - начал говорить он про себя. – Я здесь, чтобы подумать, чтобы проанализировать, а учителя я сам создал для того, чтобы сдвинуть меня с мёртвой точки. Понятно, вот только не совсем ясно, о чём надо подумать.
Ал пошёл вниз, по каменистой дорожке, к своей излюбленной хижине.
И вот, она уже видится вдали. Огромные, отшлифованные дождём, снегом и солнцем камни, пошли на стену, а ветки вековых деревьев стали крышей. Ветхой и надёжной одновременно.
Ал присел на траву перед домом, окунулся в раздумья. Тут же в щёку упёрся холодный, и мокрый нос. Мохнатый, чёрный волкодав признал хозяина, и теперь, бешено махая хвостом, пытался соблазнить его на игру.
– Не сейчас, Вервольф, не сейчас, - отпихнул его Ал.
Пёс послушно лёг рядом.
– Галатея, - произнёс Ал вслух, на что пёс, даже не повёл ухом. – Всё из-за неё. Из-за неё я здесь. А должен ли я допустить её появление. Чем это чревато? Я должен обдумать всё. Люди, создавшие людей, мы делаем то, что и не снилось клонирующим. Мы создаём не копию, а личность, а это уже куда страшнее. Должно ли совершенство бродить среди нас?
– Должно, - ответил вызванный Алом двойник. Ал, не мог сказать это сам себе, слишком велика была ответственность, поэтому создал точную свою копию. – Гениальные творения писателей, великолепные картины, великих художников. Не говоря уже об изобретателях, модельерах, танцорах, поэтах, и много ещё о чём. Все они, вернее, все великие из них, так или иначе, создали это совершенство. То же совершенство, которое создаёте и вы. Они создали идеал, и многие люди, пытаются создать что-то ещё идеальнее, в результате чего появляются другие творения. Эти творения похуже идеальных, но всё-таки они есть. И кстати, некоторым творцам удается создавать нечто совершеннее, чем их «учителя». Этим и обуславливается творчество. Жажда создать лучше, чем у твоего…коллеги.
– Но совершеннее Гали не будет, люди не смогут стать такими.
– Уверен?
– К сожалению.
– Ну что ж, тогда вы будете теми, кто определит одну из крайностей.
– А надо ли определять эту крайности? Мысли человека безграничны, он сам в безграничии своём окунается в свободу.
– Ты не прав. Свобода – это и есть ограничения, как бы парадоксально это не звучало. Мы свободны, выбирать дорогу, ведущую нас к виселице. – Двойник улыбнулся.
Ал вспомнил, что сам-то, давно не делал этого.
– Создавая хотя бы одну из крайностей, ограничений, границ, или чего-то в этом роде, мы сделаем людей свободнее?
– Они станут более свободными в своих выборах, потому что выборов станет меньше. – Двойник опять усмехнулся, показывая давно нечищеные зубы. – Самый свободный человек тот, кто выбирает только между «да» и «нет».
Ал махнул рукой, и двойник исчез. Алхимик встал и потянулся.
– Значит, Галатея должна быть, забавно. Надо выбираться отсюда. – Он посмотрел на горы, окутанные странным, ни на что не похожим, облачным туманом.
Их губы слились. Михаил, и Марьяна поцеловались. Они оба хотели, чтобы поцелуй их был долгим, нескончаемым, в какой-то мере вечным, хотя сами понимали, что это невозможно, но они надеялись. Они были рады хотя бы уже оттого, что мыслили в унисон, одинаковыми идеями, желаниями.
Он довёз её до странного, трёхэтажного дома. Это было их первое свидание, но ощущение было такое, что длилось оно всю жизнь.
– Значит, завтра заеду? – робко спросил Пауков.
– Кончено, - улыбнулась Марьяна. – Прости, мои племянники, наверное, голодны.
– Так и не пустишь меня внутрь?
– Нет, - она хитро улыбнулась. – А что? Думаешь, у меня там муж, дети и садовник-любовник?
– Нет, - пауков застенчиво улыбнулся. – Я верю всему, что ты говоришь, я всему готов поверить. – Он поцеловал её ещё раз.
– Мне, правда, надо идти. Очень-очень, - и на этот раз она примкнула губами к губам Паукова.
Затем моментально поднесла магнитный ключ к калитке, и скрылась за ней.
Пауков ещё долго смотрел ей вслед. А она, каждые пять шагов оборачивалась, чтобы помахать ему на прощание ручкой.
Марьяна закрыла дверь, и прижалась к ней спиной. Она не верила в происходящее. Неужели снова, неужели опять, неужели она нашла того, кого так давно потеряла. Она тяжело вздохнула. Испытанное ей сегодня не шло в сравнение ни с чем. Михаил, Миша, Мишутка, как всё это было спонтанно. Первый поцелуй в салоне его машины, он спаял их судьбы, души и сознания. И он и она, понимали это.
Что это было?
Влечение двух озабоченных, или чувство, воспеваемое поэтами всех времён и народов. Как жаль, что их так трудно спутать. Но надежда есть. Надежда на то, что это нечто…нечто…более высокое, более крепкое, чем…
– Наконец-то пришла, - пробурчал Ильф.
Бард и художник, сопровождаемые Светой, тащили Ала наверх.
– Что вы с ним сделали? – испугалась Марьяна.
– Он в «отключке», причём уже давно, - объяснил Лео.
– Да, - сказала слабым голосом Света. – Подтверждаю, от этого есть какое-нибудь лекарство?
– Только он сам. – На автомате ответила Марьяна.
– На меня ужин можешь не готовить, - кинул проходящий мимо неё Лион. Скульптор отстранил её от двери вышел на улицу. Он успел лишь крикнуть. – Сегодня не ждите.
– Да, что здесь происходит? – почти прокричала Марьяна.
– Если вкратце, - сказала ей Света, так как бард и художник уже уволокли алхимика наверх. – То Галатея закончена, Ал, ушёл в себя, и выходить не собирается, а Лиону звонил шеф, и на всё про всё, у нас два дня.
– Шеф назначил сроки?
– Нет, это сделал Пигмаллион.
– А куда он пошёл?
– Не знаю.
– Так. Два дня, но ведь Ал, предполагал, что для Галатеи нужно определённое время, расположение звёзд, чтобы она пробудилась.
– Ильф полагает, что накопленной энергии достаточно. Они могут обойтись и без звёзд.
– А ты откуда так много знаешь?
– Лео всё рассказал.
– И как ты к этому относишься?
– Для меня главное Лео.
Они смотрели друг другу в глаза. Две влюблённые девушки, два самых сильных существа во Вселенной. Как всё просто. Света приняла всё то, отчего обычный человек лишился бы рассудка. Теперь-то Марьяна понимала, что Лео нашёл в ней.
Она мгла верить, и вера её становилась правдой.
– Господи, - ухватила себя за лоб Марьяна. – Сколько событий прошло, а меня не было всего - ничего.
– Нужно приготовить ужин, напомнила Света. – Позволь мне помочь.
Ала взвалили на кушетку рядом с компьютером.
Ильф посмотрел на лицо того, которого считает своим близким другом. Безмятежное, спокойное, но что-то происходит там, внутри, на уровне нематериального мира, и это что-то Ильф чувствует своим бардовским сердцем.
– Как в чувство будем приводить? – спросил Ильф.
– Может пощёчиной, - предложил Лео, и уже замахнулся. Бард успел вовремя перехватить тяжёлую руку.
– Убьёшь ещё.
– Тогда может, заклинание прочитаешь?
– Велик риск.
– Риск чего?
– Ну, ты представляешь это? Я вырываю его из его же сознания. Он может ополоуметь, или того хуже.
– М-да.
– Так что будем делать?
– Пусть полежит, может, сможет в себя придти.
– Ладно. За работу я возьмусь завтра, мне хватит и дня, чтобы разукрасить Галатею. А пока у меня есть дело, поможешь?
– В чём?
– Картины сжечь.
Сказав это, художник повернулся, и стал спускаться на второй этаж. Ильфу показалось, что он ослышался. Сжечь картины? То, что он так долго и скрупулезно создавал. Это равносильно тому, чтобы Ильф забыл все свои песни. Поэтому бард, направился догонять художника.
Тот уже был в своей комнате, и собирал картины. Одну за другой.
– Что ты делаешь? – изумился Ильф.
– Послушай, - Лео выпрямился, отчего стал казаться ещё больше и огромнее. Ильф ощутил себя волчонком, оказавшимся перед матерым медведем. – Осуждения я твои принимать не стану. Запомни. Я – хозяин всего этого, - он обвёл комнату своими огромными руками. – И только я вправе делать со всем этим то, что захочу. Ты не сможешь забыть навыки игры на Элве, ты не сможешь забыть песни, даже если будешь сильно стараться. У меня выбор легче Ильф, у меня он значительно легче. Я смогу избавиться от всего этого. Мне сделать это легче, чем тебе.
Ильф промолчал. Лео был прав. Каждый творец хозяин над сотворённым, но художник не осознавал, что, так или иначе, он связан со своим детищем. Правда, видимо с приходом Светы, все нити Лео оборвались. Картины стали для него пусты, безлики.
Кучка во дворе выросла быстро. Картины лёгкие, но громоздкие. Однако бард и художник быстро перетаскали всех их на задний дворик, их оказалось больше, чем Ильф мог себе представить. Оказывается, за каждой из видимых картин, были другие, старые, которые Лео просто скрывал новыми.
Да, эта настоящая патология. Параллакс в голове влюблённого безумца.
Дальше, всё было делом технике. Лео зачем-то облил всю эту гору бензином, хотя Ильф предполагал, что краски и так хорошо горят. Или нет?
Краем глаза бард следил за кухней. Там, Света и Марьяна готовили еду, но рыжеволосая девочка, то и дело, кротко смотрела Лео и огромную гору его картин.
Да, теперь-то Ильф видел всю её огромность. В высоту она доходила до неба, вширь охватывала несколько раз экватор, а пламя, что поглотит всю её, растопит Вечную Космическую Мерзлоту, и даже Солнцу станет жарко.
Ау, огромное светило, настало время сгореть и тебе.
– Что за бред я несу? – произнёс вслух Ильф.
– Что? – переспросил Лео.
– Ничего, так, мысли вслух.
– Иногда мне кажется, что ты безумнее нас всех, - сделал вывод художник, он наигранно-подозрительно посмотрел на барда.
– Её будешь звать?
– Нет.
– Почему? Ведь это всё ради неё.
– В какой-то мере да.
– Так объясни, зачем ты это делаешь?
– Света пришла ко мне, я достиг своего максимума, наивно полагая, что он для меня не достижим. То, что между мной и ей – идеально. И все эти картины, я увидел их уродство и бессмысленность. Я запечатлел в них миги своего воображения, понимаешь, я обрёк их на постоянство. Они не способны меняться, в них этого не заложено. Пройдёт время, и Света станет старше, красивее, лучше, даже совершеннее того совершенства, которая она есть сейчас. А они нет. Они будут показывать ей, и мне, лишь прошлое. Они – балласт. Именно поэтому я с лёгкостью избавляюсь от них.
– Так, может лучше закопать их, или продать?
– И что? Пойдут по рукам, станут реликвиями, артефактами, раритетом, чьей-то усладой или туалетной бумагой. Те, которые выживут через сотни лет, поместят в музеи мира, да, хоть в тот же Лувр. И что? Я не думаю о тех, кому они принесут радость, потому что буду знать радость эта наигранная, не настоящая. Ими будут восхищаться, и о времени, в котором они были созданы, будут мечтать…
– И вот они стали балластом для кого-то другого, - закончил мысль Ильф.
– Именно. Вот почему я хочу уничтожить их начисто.
Лео зажёг спичку. Просто чиркнул её головкой, о бок коробка. Обычный коробок. Коробок, которым дают сдачу, если в кассе нет мелких денег. Стоящий самую малость. И не он сам, а всего лишь его содержимое.
Вы думали, сколько стоит одна спичка?
Ещё меньше, чем коробок, в несколько десятков раз. И ей суждено уничтожить шедевры, стоящие невообразимо сколько. Причём стоимость их измеряется не, только в деньгах, но в переживаниях, чувствах, мыслях.
Головка спички вспыхнула, и стало поглощать свой деревянный насест, который уже летел по дуге к своей цели.
Всё вспыхнуло моментально.
Солнце сгорело, сам космос осветился, каждый его уголок, каждая расщелина, показывая ему его бесстыдство. Земля сгорела моментально, океаны выкипели, Марс, Венера, Юпитер, Сатурн, всё это вспыхнуло и расплавилось в считанные мгновения мгновений.
И в этом Вселенском Костре, раздался голос.
– Я сочувствую Леонардо да Винчи, и всем прочим известным художникам. – Прошептал Лео.
Ильф осмотрелся, потёр глаза. На миг ему действительно показалось, что Вселенная сгорела.
– Бывает же такое, - испуганно сказал бард.
– Опять сам с собой разговариваешь?
– Всего лишь мысли вслух.
Бард опять уставился на костёр. Огонь радостно уничтожал вампиршу, амазонку, богиню, деву, гурию, фею, эльфийку, и ещё многих кого. Всех тех, кого породила фантазия Лео.
Нет, - понял Ильф. – Огонь уничтожал ложные образы.
– Пирокатарсис, - раздался голос Ала, а затем и сам алхимик появился в области взора Лео и Ильфа. Он был явно сонным. – Поспать не дали.
– Ты снова с нами, поздравляю. – Подковырнул Ала художник.
– Что такое пирокатарсис? – переспросил Ильф.
– Пирокатарсис – очищение с помощью огня. – Начал объяснять Ал, зевая. А значит, сейчас будет прослушана лекция алхимика. - Элемент огня проявляется либо в своей обычной форме, раньше это было наблюдение за сценой сожжения или отождествление с жертвой, либо в архетипической форме очищающего огня, который разрушает все испорченное в человеке, готовя его к духовному возрождению. Это самый труднопостижимый аспект символизма рождения. Соответствующим ему биологическим компонентом может быть, наверное, кульминационная сверхстимуляция новорожденного, его приход в мир, его новые ощущения, смена Мироздания. Шок, несравнимый ни с чем в жизни, стресс.
– То есть Лео очищает себя? – спросил Ильф, наблюдая за приближающейся Светой.
– Да, он готовиться.
– К чему?
– А к чему готовимся мы все, начиная с того момента, как начали создавать Галатею?
– К приходу Гали в наш мир?
– Нет. К смерти. Галатея – наше величайшее творение, и её мы уже не переплюнем. Она убьёт нас.
Ильфу нечего было ответить.
Он смотрел на Лео и Свету. Влюблённые подошли почти к самому костру, но жар любви не давал жару костра навредить им. Их силуэты в ночи вырезались костром, как умелым скульптором.
А ведь была уже ночь.
Они обнялись и поцеловались. Стандартный жест. Поцелуй, обмен слюной, но как это было прекрасно. Сейчас, они обменивались чем-то большим, своим ДНК, своим естеством, своей сутью, своей любовью друг к другу.
– Они распрощались с прошлым. – Прошептал Ал. – Как жаль, что будущее настанет слишком скоро.
По щеке Ильфа пробежала слеза.
Смотря на огромный столп огня, вырывающийся из этого странного и одновременно родного дома, Лион погружался в свои мысли. Он был на разрушенной церкви, забрался на самую её крышу. Это бывшее, святое место, пребывало в запустении и разрухе уже давно. Быть может бесконечно долго?
Быть может эта церковь символ. Символ того, что в мир прейдет нечто новое, а значит, всему старому грозит вот такая судьба.
Запустение, разложение, незабытие. Бездействие. Нет ничего ужаснее бездействия.
Да, несомненно, придёт нечто новое, страшное и одновременно спасительное.
– И Галатея станет маяком их, - заключил Лион. – Как же я завидую Ильфу, он если и не найдёт собеседника, так выдумает его.
Лион встал, и прошёлся по краю крыши. Даже, если бы под ним то-то треснуло, или рухнуло, скульптор смог бы отклониться, переступить, в общем, избежать падения. Скульптору умеющему владеть своим телом, ему на протяжении долгих лет, приходилось перетаскивать глыбы камней, лазать по горам, ущельям, в поисках материала.
– Ладно, - сказал он не себе, а пустоте, концентрируясь. – Мне нужен христианин, хотя нет, мне нужен человек, знающий все религии мира.
Он зажмурил глаза, но почти сразу открыл их.
Он не представлял себе какой-то конкретной формы, не представлял себе облик, тип, лицо этого человека.
Поэтому, перед ним, одетый в нечто, напоминающее чёрный балахон, покручивая в огромных, коротких пальцах чёрную, жёсткую бороду, стоял великан.
Этот человек был настолько огромен, что был примерно размером с церковь. Облокачиваясь на козырёк крыши, он огромными, желтыми глазами смотрел на скульптора.
– Хорошо, что тебя вижу, только я, - произнёс наконец-то ошеломлённый скульптор.
Великан повёл огромными плечами, и Лион явственно услышал треск трущихся друг о друга камней. Он не смог не спутать это ни с чем.
– Так ты – фундамент религии, - понял Лион, потому что великан не удосужился ему отвечать, и смотрел на него своими огромными глазами.
Когда было произнесено имя великана, он наконец-то позволил себе улыбнуться.
– Именно, - ответил Фундамент. – Зачем ты вызвал меня Пигмаллион?
– Мне нужен ответ.
– Он нужен всем, но вот только на что?
– Когда я сделал часть своей работы, на меня нахлынули сомнения.
– Ты по поводу Гали?
– Именно, нужна ли она?
– Ты был уверен в этом, когда закладывал первую линию её тела, так почему же не уверен, когда закончил доводить последнюю?
– Не знаю.
– Это стандартно, Пигмаллион, скажу тебе по секрету, но любой писатель ненавидит свою книгу, когда закончит её. И именно это движет им в том, чтобы написать следующую, более лучшую. Это и есть движение.
– Значит, Галатея не совершенна, и будет кто-то, гораздо совершеннее?
– Нет.
– Так как же?
– Вы будете теми, кто не возненавидит своё творение, потому что оно будет самым совершенным, и именно это, и определит финишную черту.
– Финишную черту?
– А ты серьёзно думаешь, что развитию нет предела?
– Да.
– Значит ты глупец. Галатея покажет всему миру, что именно она и есть тот финиш, к которому человечество стремилось так долго. И, у всех, откроется второе дыхание.
– Она покажет людям конец.
– Да, она приведёт их туда. Человечество достигнет, своей высшей точки, и замрёт там. Навсегда.
Фундамент шумно поскрёб свою бороду, из неё посыпались кусочки мыслей Пигмаллион. Сам скульптор смотрел вниз, как просто сделать шаг в бездну, в эту пропасть. Как просто упасть, стоя выше всех.
– Мы ведь будем наказаны за неё.
– Кем?
– Вселенной.
– Вселенной? Нет, но наказаны будете.
– И что же будет нашей карой?
– А что для тебя самая страшная кара?
– Не знаю.
– Боишься смерти? – Фундамент даже выдвинулся вперёд, пытаясь расслышать Лиона, как можно точнее.
– Нет, чего там бояться?
– Но, кара твоя будет смертью, и как ты думаешь, кто будет осуществлять её.
Лион знал. Мироздание зиждиться на парадоксах.
– Это будет Галатея.
– Именно, только не говори, что для тебя это большой сюрприз.
– То, чему мы подарим жизнь, отнимет наши.
Фундамент не ответил. Лион стёр его из своей памяти. Скульптор хотел сделать шаг вниз, в никуда. Он пролетит это огромное расстояние до земли, его кости не выдержат и треснут. Он приземлится на ноги, и переломает их, но его тела слишком сильное. Он останется жив, его увезут в скорую, вылечат, и спустя какое-то время он снова сможет ходить.
Как бы это было замечательно, он бы по солидной отмазке, не увидел бы рождение Галатеи. А родилась бы она без него?
Чтобы зачать ребёнка, нужна мужчина и женщина. Чтобы создать Галатею, тоже нужно присутствие родителей.
Фактически, скульптор, художник, алхимик и бард, будут её жертвами. Она сама осуществит жертвоприношение в честь себя.
Как ужасно, идти на смерть, и как радостно идти на смерть ради жизни других. Ради того, чтобы жило нечто большее, чем твоя жизнь. Твоё творение.
Для создателя нет ничего важнее созданного.
Пепел от сгоревших картин трепал слабый ветерок. Он не хотел никуда уходить, но въелся в эту землю, он прикрепился к этой траве? Ему нравиться солнечный свет, который падает только на это место, где он сейчас и находиться.
И никакая сила не сможет сдвинуть его, ничто не в силах сдуть его с этого, любимого им места.
– Пусть сменяться тысячи эпох и поколений, пусть торнадо пройдёт по этому месту, пусть земля разверзнется, он всё равно будет здесь. Пусть воздух сгорит, а атмосфера исчезнет, пусть человечество захлебнется в нашествиях инопланетян, а Земля станет безжизненным шариком, стремительно приближающимся к Солнцу. Да, пусть само Солнце потухнет, а Вселенная перевернется с ног на голову, я всё равно буду здесь. – Именно так, на тысячи голосов и интонаций, кричал на Ильфа этот пепел. Прах картин.
– Ты всего лишь сгоревшая ткань и краска.
– Я – сгоревшие души, тысячи личностей и миллиарды мыслей. Всё то, что вы бросили в огонь.
– Ты – бес.
– Я – ваша самая страшная жертва, которая хочет спасения.
– Мы – твои хозяева, и мы должны были так сделать.
– Часто ли матери убивают своих детей? Часто ли строители рушат свои здания?
– И убивают, и рушат.
– А своими ли руками они делают это? Своей ли волей, они уничтожают свою суть.
– Ты – не суть, ты лишь помешательство.
Пепел говорил что-то ещё, плюясь, и пребывая в своём гневе.
Ильф, с каменным лицом, взял в руки Элву.
– Прости нас, молю тебя, - прошептал он, ударив по струнам.
Я оглянусь назад, тебя увижу,
Смотрю вперёд, себя возненавижу,
Так далека, и так близка одновременно,
За что же память так моя не тленна?
Теперь я вечный, я – неуязвимый,
Как мёртвый дуб, иль камень надмогильный,
Таким ты сделала меня, ты создала меня,
Душу из тела вырвать, будто нить смогла.
А облик превратить в непобедимое обличье,
Где тело демона и ангела совокупляется в двуличье,
Кто я теперь, кем сделала меня?
Скажи, пожалуйста, любимая моя.
Мне до тебя сейчас, как до Луны,
Всего лишь в сантиметре мы,
Но бесконечна ведь для нас та мера,
И в теле человека бьётся сущность зверя.
Но прутьев сталь крепка так к сожаленью,
Что после драки предается он забвенью,
Чтоб возродиться вновь, опять и снова,
И к бою тело вот его готово.
Я кандалами приковал себя к себе,
Чтоб не приблизиться опять к тебе,
И вновь не разбудить проклятое созданье,
Ведь прошлое так придаёт ему сознанье.
И превращается он в дивного плута,
Где адская всё бродит в нём черта.
Мне на плечо тихонечко садиться,
Чтоб в диалоге о тебе проговориться.
И мыслей хоровод включить запретный,
Напомнить мне, из-за чего бессмертный,
Пока бороться с ним хватает сил,
Но образ твой мне так любим.
Пепел будто бы прижали к земле огромным, гидравлическим прессом. Он замер на мгновение, будто бы Ильф нанёс ему всесокрушающий удар. Бард долго смотрел на него, тысячи серых глаз взирали на него с земли.
– За что? – читалось в глаза покойника.
Подул слабый ветерок, и, расправив свои крылья, пепел полетел куда-то верх. Тысячи тупиков раскрашивали собой, несущий их воздух.
– Откуда ты берешь свои песни? – спросила Света.
Видимо звуки музыки привлекли её, и она невольно, пришла сюда. Лео заканчивает работу над обликом Гали, поэтому не выходит из мастерской, видимо ей просто скучно. Ильф единственный, с кем она более-менее разговаривает с того момента, как стала жить здесь.
– Просто, придумываю их. Это ведь так просто.
– Просто? – не знаю, я могла писать только стихи.
– Песня это тоже стихи, только наложенная на ноты. – Ильф сел рядом с тем местом, где когда-то был пепел.
Света присела рядом, обхватив свои колеи руками, её взгляд устремлялся на редеющее серое пятно, что частично покрывало траву.
– Лео очень любит тебя, раз сжёг свои картины, - сказал Ильф.
– Я знаю, он сказал, что они больше не нужны ему.
– А ты?
– Что я?
– Ты любишь его?
– Ты же бард, ты должен знать, ты умеешь чувствовать людей.
– Тогда зачем ты здесь?
– И на этот вопрос ты знаешь ответ.
– Благодарность? - Ильф изумился. – Ты здесь только потому, что благодарна ему. – Это он уже сказал увереннее. – Воистину, вы женщины, странные существа.
– Чем же?
– Вы можете годы жить с мужчиной, при этом любя другого.
– Но так живут семь пар из десяти.
– Также вы можете влюбиться только из-за того, что он подал вам руку, при выходе из автобуса, или открыл дверь.
– Любят не за что-то, любят просто.
– Также вы можете любить самого отвратительного человека на Земле, который не замечает вас, а вы же не замечаете того кто любит вас по-настоящему.
– Любовь слепа.
– Хватит, - Ильф вскочил, злясь, прежде всего на себя, за свою несдержанность. – Знала бы ты, сколько он страдал, сколько вынес, и всё ради тебя, так почему же любовь не вспыхнула в тебе, как в сухом пне вспыхивает огонь от удара молнии?
Света помолчала, понуро опустив голову.
– Я не знаю Ильф, но я не могу любить его. Жить с ним буду, рожу ему детей, если он захочет, я буду делать его счастливым, но любить…у меня не получиться.
Она поднял голову, и посмотрела на барда.
Ильф отдал бы всё, чтобы не видеть этих глаз. Сухие, без капли влаги, она даже заплакать не смогла. Она – монстр, камень, бесчувственная статуя, в первоначале Галатеи – куске мрамора, и то было больше чувств.
– Ты не достойна его, - процедил сквозь зубы бард.
Света напряглась, готовясь к пощёчине или удару, но Ильф не доставит ей этого удовольствия.
– Знаешь, теперь я рад, что после создания Галатеи нас ожидает смерть. А главное, что смерть ожидает Лео. Я рад этому.
Света закрыла рот рукой, в испуге. Она видела, что бард не лжёт.
– О чём ты? Что ты говоришь? – спросила она у него, но Ильф, закинув Элву за спину, лёгким прыжком перемахнул через забор. Ему надо было побыть одному.
Света осталась одна.
Новый день. Утренний свет пробивается сквозь пелену утренних облаков. Они белейшим, пушистейшим ковром закрыли небо. Михаил Пауков развёл руки в сторону. Солнце наполняет его энергией. Ведь сегодня, самое совершенное из земных созданий провело с ним ночь.
Марьяна пришла в двенадцать часов. Напуганная и возбужденная.
Всё было великолепно. Наверное, поэтому Михаил чувствовал, что улыбка не собирается сходить с его лица ещё лет десять. Он был счастлив. Такое ощущение, что всю свою сознательную жизнь он стремился к обладанию этой женщиной. Он стремился держать её тело, целовать её губы, вдыхать запах её волос.
Если он сумеет незаметно прошмыгнуть в прихожую, то там до ювелирного рукой подать. Он ещё никогда не мысли так трезво. Он хочет сделать её своей женой, матерью своих детей.
Совершенство потянулось на кровати, подставляя лучам солнца своё роскошное тело.
Не смогу, - сказал про себя Михаил.
- Не смогу отойти от неё, ни на шаг. Больше никогда.
Мгновенно оказавшись рядом с ней, он чмокнул её в щёку.
– Проснись и пой любимая.
Она улыбнулась божественной улыбкой.
И сразу же притянула его в свои объятья.
– Не мог не заметить этого, - сказал Пауков.
– Чего?
Он отстранил её, и, улыбаясь, смотрел ей в глаза.
– У тебя что-то случилось. Вчера ты пришла сюда внезапно, потом эта ночь. И сейчас. Такое ощущение, что ты не хочешь оставаться одна.
– Может и так, - Марьяна приподнялась, опираясь на свои руки.
– Так что случилось?
– Сегодня Лео закончит свою работу, - прошептала она печально.
– Лео? Художник?
– Да. Сегодня последний день, когда я буду работать с этими людьми.
– Так это же замечательно. Можешь переехать ко мне, я буду обеспечивать тебя.
– Нет, Миша, - она погладила его щёку. – Не в этом дело.
– Понимаю. Ты настолько свыклась с ними, что не хочешь их терять.
– И не в этом дело, - опять покачала она головой.
– Так в чём же?
– Я не знаю, что должно произойти, когда они закончат работу.
– Просто появиться ещё одна статуя.
Она обняла его крепко-крепко.
Я надеюсь, - подумала Марьяна. – Я надеюсь.
Всего семь цветов, не говоря уже о том, что не все они основные. Основных всего-то, как говорят два – красный и синий. Но здесь нужны идеальные цвета.
Идеальное для идеальной.