В заброшенной, глуши таежной,
Где звери, птице лишь приют,
Запутанной, тропою сложной,
Слепец, с мальчишкою идут.
Слепец давно тайгой пропитан,
Мальчонка друг и поводырь,
Здесь во глуши их жизнь сокрыта,
Тайга им дом. И крыша им.
Когда пришел, не кто не знает,
Давно слепец живет в келье,
Ему мальчишка помогает,
Продолжить жизнь здесь на земле.
Тайга им кров, тайга им пища,
Она бескрайней кладовой,
Прокормит всех, зверей и нищих,
Напоит всех своей водой.
Плыла жара. И месяц лета,
Уже к исходу подходил,
В душе тайги, в болоте цвета,
Со дна вздувался желтый ил.
Пришла пора душе раскрыться,
И свет впустить всего на миг,
И то, когда засеребрится,
Болота гать, луна свой лик,
Покажет в полночь, выпь завоет,
Сова заохает в дали,
Болото двери приоткроет,
И к звездам выйдут из земли,
Тринадцать юных дев, как капли,
От первой свежести росы,
Им срок собою любоваться,
До первой утренней звезды.
Лишь только первый блик от света,
Забрызжет даль, болото вновь,
Закроет двери, без ответа
Оставит девичью любовь.
Им вновь на дно души спускаться,
Им возвращаться вновь к отцу,
Собою смогут любоваться
Когда сто лет прейдут к концу.
А под землей их ждут покои,
И сон глубокий на сто лет,
Но перед тем отец накроит,
Им пышный стол, их ждет обед.
Они должны поведать отче,
Чем восхищались их глаза,
И каждая припомнит точно,
Что мир чудесный им сказал.
Отец возьмет у каждой клятву,
Что вновь, когда наступит миг
Подняться всем, на верх, проклятый,
Не смеет не одна из них,
Ступать с листвы на берег твердый,
Бродить в таежной глубине,
И не искать, себе подобных,
Свой взгляд водить лишь по луне.
И девы дав обет покорно,
В свои покои входят гордо,
И стать на лоно уложив.
Уснут они. Отец же им,
Во снах расскажет каждой притчу,
Про род людской, про грех земной,
Сто лет ему, как нам сжечь спичку,
Их сон наполнит новизной.
Плыла жара. И месяц лета,
Уже к исходу подходил.
Слепец как прежде все обеды,
Между собой и им делил.
Перед слепцом уже не мальчик,
А юноша весь полон сил,
В охоте с ним всегда удача,
Но для слепца он юн и мил.
От юноши он речи слышит,
Про синь небес, про солнца высь,
И он одною мыслью тешен,
Что он при нем. Людской каприз,
Не тронул юного созданья,
И зависть душу не чернит,
Любовь, как язва мирозданья,
Младого сердца не пленит.
И юноша высокий, резвый,
Не знавший горечи потерь,
Не тронут страстью. Разум трезвый,
Закрыл души глухую дверь.
И радость только--выстрел меткий,
Большая рыба на улов,
Смолою шишка с хвойной ветки,
И свежая кабанья кровь.
И вот уже пологом ночи,
Тайга укроется. К костру,
Прейдет слепец. И он захочет
Всю истину сказать юнцу.
« Ты юн и смел,
Мой милый мальчик.
И мой уже предел настал,
Уйду я скоро,
Это значит,
Увидишь жизни ты оскал.
Пойдешь ты мир,
Иди тропою,
Которой раньше не ходил,
Я запрещал ступать ногою,
На ту тропу.
Я слезы лил,
Когда ушел из жизни этой,
Тайга меня взяла к себе,
Поклялся я тогда с рассветом,
Свой бренный прах,
Отдать тайге.
Пришла пора,
За мною скоро,
Прейдет та в белом и с косой.
Ее прими ты без укора,
Зарой меня под той сосной,
Где мы вдвоем встречали солнце,
Где ты моим лишь взором был,
И где родник нам был колодцем,
Где унимал жары ты пыл.
Так вот мой друг,
Ты не отдайся,
Рукам людским. Не верь судьбе,
И если сможешь оставайся,
В глуши тайги.
Будь сам в себе.
И больше научить иному,
Тебя уж не смогу я нет.
Мне лишь умыться и в дорогу,
Собрать свой скарб прожитых лет.»
И ночь лишь юному созданью,
Словами вторила слепца,
И смысл тех слов, как в назиданье,
Бурлили с кровью у юнца.
И утро вновь, с порывом ветра,
Тайгу будить пришло от сна,
Под птицей затрещали ветки,
И зашушукалась листва.
И молодец, с главой поникшей,
Разгреб угли тяжелых дум,
Зашел в келью. А там остывший,
Слепец не слышал ветра шум.
Слепец ушел дорогой зыби,
Уже не слышал крик юнца,
А юноша кричал забытый,
И бился у главы отца.
Так день прошел,
Глаза от влаги,
От слез кативши из души,
Совсем не видят.
Нет отваги.
Лишь плачь в келье среди тиши.
Второе утро.
Море слез, не возвратило лик усопший.
И юноша, как ствол засохший,
Уносит тело среди гроз.
Вот та сосна, вот тот родник,
Куда слепец последним словом,
Свое пристанище достиг,
И был накрыт земельным кровом.
И на коленях юный брат,
Встречает стоя дня закат.
Плыла жара. И месяц лета,
Уже к исходу подходил,
В тайге, оставшись без ответа,
Мой юный брат в тоске бродил.
Он шел, потупив взгляд остывший,
В душе зияла пустота.
Он понял, что слепец почивший,
Уж не вернется не когда.
Забросил он келью слепца,
И двинул в путь, куда не зная,
И даже не запоминая,
То место где зарыл отца.
В исходе дня, разбитое до нельзя,
Свое он тело в тени опустил,
Ресницы век сомкнулись, без мятежно,
Уснул. И обо всем забыл.
Пришла пора душе раскрыться,
И свет впустить всего на миг.
И то, когда засеребрится
Болота гать, луна свой лик
Покажет в полночь, выпь завоет,
Сова заохает в дали.
Мой брат проснулся, что такое,
Он слышит вздохи из земли.
Луна как круг, и в полном свете,
Свой путь кладет среди дерев,
Ну так откуда звуки эти
Он слышит телом онемев.
И он не знавший чувства страха,
Ступил по лунной колее,
И лунный путь, его с размаха,
Привел к болоту. На листве,
Средь гати, белые кувшинки,
Чертили стеблями круги,
Они прозрачные пушинки,
Бутоны крепки и туги.
Ну что за чудо, брат не сводит,
С болота помутневший взор,
Бутон таинственно разводит,
Свои листы. И нежный стон,
Срываясь с нежных губ у девы,
Ее освободит от сна.
Второй бутон откроет смело
Свои листы. Как небеса
Глаза у девы засинились,
И стон, сорвавшись с алых губ,
От сна она освободилась.
С бутоном третьим тот же круг.
И брат, остановив дыханье,
На все взирает, поражен,
Откуда взяться, им созданьям,
Таких, еще не видел он.
А их, прекрасных дев тринадцать,
В потоке серебра луны,
Вдыхать им свежесть и плескаться
До первой утренней звезды.
Их нежен стан, глаза искрятся,
И грудь пленит у брата взор,
Власа волною золотятся,
И он пригнувшись словно вор,
Крадется к дивному болоту,
Он жаждет чудо рассмотреть,
Услышать песнь ему охота,
Что девы стали дружно петь.
Подкрался ближе. Песня льется,
Живым, прохладным ручейком,
И брат душой уже несется,
За песней в след. Уж не тайком,
А в полный рост на берег вышел,
И глаз его, как рот раскрыт,
Он в жизни первый раз услышал,
Как звук словами в песне слит.
А девы в лепестках кувшинки,
Водили в песне хоровод.
И лишь одна из них снежинкой
Холодной плыла среди вод.
Ее чело печалью взято,
Не весела она средь дев.
Вдруг взгляд ее упал на Брата,
Брат застонал, на землю сев.
В его груди кипели силы,
И дрожью тела весь объят,
Не видел он таких красивых,
Любовью был разбужен Брат.
И дрожь, в гортани забивая,
Он молвил деве:
«Кто же ты,
я почему тебя не знаю,
прейди ко мне, покинь листы.
И расскажи, какой печалью,
Твое подернуто чело,
Ты не спроста здесь, иль случайно,
Вас всех в болото занесло.»
Все девы, вдруг услышав голос,
Им не знакомый и людской.
Их лик закрыл златистый волос,
И песнь смешалась с тишиной.
И лишь одна, в печали дева,
Сошла с листа на твердый брег,
И рассказала, как умела,
Как жизнь ее отец стерег.
Что возвращаться им обратно,
По первой утренней звезде,
И спать сто лет, в тех недрах хладных,
И слушать притчи, от отца во сне.
Еще вещала дева во печали,
Что сны отцовские, давно не снятся ей,
А слышала во сне, как прокричали,
К теплу летевших, стая журавлей.
И сестры деву к разуму взывают,
Ее не велят уйти от темных вод.
Но дева их не замечает:
«Как ты красив, и как ты горд.
Что ищешь здесь,
В глуши тайги бескрайней?
Зачем ушел ты от людей?
Или душа покрыта тайной?
Ответь на мой вопрос скорей.»
И юный Брат, как было все, изложил,
От девы не чего не утая,
Сказав:
«Я сын тайги, и тоже,
Хочу свой сон закончить для себя.
Пойду я к людям, по тропе ступая,
Я свет увижу, радость обрету,
Пойдем со мной. И мы узнаем,
Про счастье или про беду.»
И дева, схваченная бешенным порывом,
Уходит, позабыв болота гать,
Слова отца, лишь все звучат надрывно,
Нельзя себя в людские руки отдавать.
И юноша сказал:
«Зови меня ты братом,
тебя сестрой я буду называть,
и платье я сошью из листьев мяты,
чтоб смог по запаху тебя я отыскать.»
Тропою длиной, по тайге угрюмой,
Шагают две сроднившейся души.
И птицы им поют при ночи лунной,
И вторят эту песнь они в тиши.
И вот двенадцать дев до срока,
В кругу собрались, не снуют,
Свершилися слова пророка,
Теперь их в недрах закуют.
И им испить судьбины чашу,
И не увидеть больше свет,
Ведь прихоть то ее, не наша,
Но ими дан отцу обет.
Его нарушила сестра,
И значит, тело стало бренным,
Ну что ж, обратно им пора,
Кипит болото желтой пеной.
И девы медленно, с водой,
Уходят в недра, шум стихает,
Отец с улыбкой их встречает,
Но что он видит, Боже мой!
Из всех тринадцати, одной,
Лишь не хватает девы красной.
Он очертело, головой мотает,
Лик его ужасный.
И он кричит, и голос страшный,
Из недр качает верх земли.
….а там в без облачной дали,
где солнце льет лучи на землю,
В лице с улыбкой и в пыли,
Шагают, разуму не внемля,
Влюбленных пара. Их несет
Желанье, на крылах могучих,
Ну что ж, пускай им повезет,
И на пути не встанет случай.
И вот который год подряд,
В кругах людского хоровода,
Сестрой своей, любим мой Брат,
Сестра красивей год от года.
Ему удача и хвала,
Он благороден, чист и светел,
О нем хорошая молва,
Котились облаком по свету.
И запах, от его молвы,
И красота его Сестрицы,
Подняли зависть. И лгуны,
Сосали с пальца небылицы.
И круг завистников крепчал,
Их становилось больше, больше,
И брат мой недопонимал,
Ведь он живет, а жизнь все горше.
Вот взгляд косой, и в спину шум,
С охоты брат большого тигра,
Принес домой. Устал от дум,
В тайге, которые настигли.
Он опустился у углей,
И протянул над ними руки,
Закрыл глаза, и передним,
Слепец шептал слова науки.
«Так вот мой друг,
ты не отдайся,
рукам людским, не верь судьбе,
и если можешь, оставайся,
в глуши тайги, будь сам в себе.»
От наважденья, снова к жизни,
Его вернул безумный крик,
Глаза открыл, пред ним Сестрица,
И словно мел, ее прекрасный лик.
«Мой Брат, что нужно людям,
И почему они кольцом,
С огнем в руках, наш взяли дом?»
И Брат выходит им на встречу,
Спокойный взгляд, и крепкий стан,
Толпе от страха душу лечит
Лишь зависть. Брат пред ними встал.
«Что нужно вам, скажите люди,
зачем пришли вы в дом ко мне?
Коль в гости, проходите
Скучно, не будет вам,
Залью в вине, я вашу скуку!»
«Нет не надо,
нам твоего вина.
В его душе исчадье ада!»
Кричала, вздыбившись толпа.
«Им дьявол правит, это точно,
и красота его Сестры,
не может быть земной. И в бочку
его забить, и со скалы.
Сестру отдать для жертвы Богу,
Что правит нашею тайгой,
Тогда, наш Бог, пошлет в подмогу
Стада зверья, и птицы рой.»
Мой юный Брат не знал, что делать,
Услышав крик, своей систры,
Он все забыл, лишь нож умелый,
Встречал толпу. Свой блик костры,
Бросали в лица. Ночь шумела,
И буря с бешенной грозой,
Катила грохот очумелый.
Толпа сомкнулась над сестрой.
И брат застыл. Под сердцем холод,
И шевелящееся сталь,
Он был красив, умен, и молод,
Он вспомнил крик летевших стай.
Уже не слышит больше стонов,
И крик Сестры совсем умолк,
Мой Брат увидел с верху полог,
И тело били сотни ног.
Но Брата дух уж над толпою,
А тело бренное в мешке,
И люд в смятении, гурьбою,
Бросают труп его, реке.
Сестрицу крепкими ремнями,
Связали грубо затянув.
И самым ходким наказали
Идти в тайгу. И Брата дух,
В след людям по тайге пустился,
А те шагают, не догнать,
Пред ними четко прояснилась,
Душа тайги, болота гать.
И смастерив из бревен плот,
Они к девице, та не дышит,
Лишь синих губ, открытый рот,
Они кричать, она не слышит.
Душа покинула красу,
Соединилась с духом Брата,
Они вдвоем сейчас в лесу,
Им больше не кого не надо.
А люди в страхе пред тайгой,
Сестрицы труп на плот кладут,
И дружно оттолкнув ногой
В болото плот. Стремглав бегут.
Но ноги вязнут, сил уж нет,
Один уходит за другим,
И над главами белый свет,
Сомкнулся пологом тугим.
А плот, кружась, на дно уходит,
И девы прах к отцу уводит,
Отец в слезах, родную дочь
Встречает. Но не чем помочь
Уже не может, дева спит.
Бедой отец ее убит,
Из глаз сочится слез поток
…с болота зарождает ток,
большая, сильная река.
Она, срезая берега,
Ломая темную тайгу,
Себе проложит путь. К утру,
Лишь встанет солнце из за гор,
Вода сметет за двором двор.
И люди в страхе и мольбе,
Успеют гневный крик судьбе,
Лишь кинуть, и уйдут на дно.
Наверно так заведено,
Болота гать, и гать людей
Похожи в сути лишь своей.
.
.