Блаженные изгнанные за правду,
ибо их есть Царство небесное.
И.Х. – Евангелие от Матфея 5-10
ОТ АВТОРА
Несмотря на небольшой объем, я с уверенностью могу назвать свое произведение романом, романом в прозе и в стихах. Сочетание прозы и поэзии позволило мне как автору в сжатом и глубоко осмысленном тексте передать половину прожитой жизни моих героев. Также несмотря на присутствие эротических сцен, этот роман нельзя назвать эротическим, как и нельзя назвать эротической драму Шекспира «Ромео и Джульетта», поскольку тема смерти, черным ореолом окружающая Любовь и Ненависть моих героев, более выражает Вечное, чем сиюминутное и бренное.
Автор глубоко уважает Русскую Православную Церковь, и поэтому образ грешного священнослужителя не имеет под собой никаких намеков и идей, просто роман выражает всеобщую грешность, всеобщий кризис человеческой души в смутное время.
Кроме того, мой роман написан как своеобразная аллегория на себя и своих современников… Однако не следует отождествлять меня и героя, ибо в нем я соединил громадное количество человеческих характеров… Рассматривая сюжет как литератор, я бы причислил свой роман к направлению «фантастического реализма», ибо с логической точки зрения мой герой сюрреален, как и его поступки… Вместе с тем и наша жизнь абсурдна, поэтому и грань между реальностью и фантастикой почти невидима… А если сказать более точно, то ее вообще не существует! Автор не часто имеет возможность печатать за свой счет все свои произведения и поэтому надеется на сотрудничество с издательствами и заинтересованными людьми.
Страшно грохочет небо, и на землю разъяренным чудовищем бросается ураган… Он уничтожает все и выметает отсюда как ненужное барахло… летят вывороченные с корнем деревья, обломки домов, чьи-то уже обезображенные трупы… А вместе с ними улетает и твоя любовь…
Еще вчера ты ее обнимал. Целовал, строил планы, подсчитывал расходы на свадьбу и предстоящее путешествие на юг, к морю…
Она заразительно смеялась, ее глаза сверкали, как у любопытного ребенка, и вся жизнь с нею открывалась легким и волшебным сиянием… лицо, подобное солнцу, освещало одну доброту… И все!..
Сколько дней и ночей ты проплавал в этом счастье?!. Сколько раз ты обладал ею и проваливался в сладкий сон забытья?! Сколько чувств и откровений порождала она одним своим существованием?!
И сколько всего осталось там, в прошлом?!
Теперь ее уже нет, нет в самом буквальном смысле этого слова…
Конечно, что-то все-таки осталось, но лучше бы этого не было никогда. Обезображенное лицо, тело, лишенное двух рук и одной ноги, какой-то странный и до ужаса неузнаваемый горбун в инвалидной коляске…
Вот это она и есть! И лучше бы ее не было! Это она и сама сказала, но она была, как было и твое клятвенное обещание связать свою судьбу с нею, с той, которая когда-то была, сияла, как солнце и обвораживала, как сказка. И ты исполнил свое обещание! Это то ли совесть, то ли жалость заговорила в тебе… Правда, ты долго мучился и оттягивал свое решение. Да и вои родители, как и ее родители, отговаривали тебя! И она сама грустно плакала и просила забыть ее. Конечно, тебе легче было навсегда забыть ее беспомощное, уродливое тело вместе со своим уже ненужным обещанием, но ты был горд, ты поистине чувствовал себя героем, жертвой, мессией. И кем-то еще… Чуть ли не Богом!
И ты женился! И все стали гордиться тобой! Один раз тебя даже показали по телевизору! Смотрите, какой геройский мужик! Невеста стала инвалидом, а он все равно женился и вроде бы счастлив!
Скудоумные, как ты ненавидел себя и ее в эту минуту! И еще никто не знал, что делал ты с ней в полном одиночестве, в закрытой квартире, как ты ее мучил и заставлял проливать слезы от твоих постоянных оскорблений, которые теперь, как пули, вылетали из тебя, когда ты уставал смотреть на ее изуродованное тельце… Когда она мочилась и гадила, тебе приходилось придерживать ее над унитазом, и никто не ведал, даже она, какая буря негодования и брезгливости выворачивала всю твою Душу наизнанку!
Бедняжка, конечно, ужасно стыдилась всего этого, порой даже плакала, но постепенно и это вошло в привычку…
С отсутствующим лицом смотрел ты, как она опорожняет свой кишечник, и уже не столько от стыда, сколько по привычке прячет от тебя свое обезображенное лицо.
Свернутая набок челюсть, губы, сползшие куда-то вправо и постоянно выражавши собой кривую усмешку судьбы, приплюснутый нос, отказавшийся от каких бы ни было форм, и глаза, как будто навсегда вылезшие из орбит и косящие куда попало, все в ней было искалечено и свернуто навсегда… к какой-то чертовой матери. Возможно, что где-то в глубине души она еще надеялась на какую-нибудь пластическую операцию, на какие-нибудь фантастические протезы или еще что-нибудь, а ты ее просто беззастенчиво ругал, крыл последними словами и, быть может, хоть этим себе облегчал бедную душу.
Мысль о какой-нибудь случайной и все же заранее подготовленной смерти жены посетила тебя совсем внезапно в книжном магазине, когда ты наткнулся на книгу о ядах… Правда, ничего практического в ней не было, всего лишь только жалкое описание травли великих людей. Да уж, древние лекари знали в этом толк. Они любили отправлять на тот свет своих королей быстро и незаметно…
Однако яды, которые они использовали, для наших времен совершенно никуда не годились! При любом вскрытии эти яды могли быть легко обнаружены в крови и моче отравленной тобой жертвы, а поэтому и не могли быть использованы тобою по назначению. И все-таки интуиция подсказывала тебе, что были и более хитрые яды, которые могли быть вообще невидимы… Именно такие яды применяли спецслужбы в борьбе со своими врагами. Но. К сожалению, все они были за семью печатями.
Лишь через несколько дней с помощью одного знакомого химика ты приобрел сравнительную таблицу ядов с их названиями, способом изготовления и описанием действия. Это было что-то необыкновенное! С помощью какого-то маленького клочка бумаги ты мог отправить к праотцам кого угодно! Это было похоже на сказку, но на сказку для сумасшедшего. Может, поэтому ты продержал у себя этот несчастный клочок несколько дней, проведя их в мучительных раздумьях, пока, наконец, не нашел в себе силы и не сжег его как самое сомнительное средство своего освобождения! И действительно, ты мог с ней просто развестись, отдать бедняжку назад ее родителям, но это тоже не входило в твои планы! Ведь ты прилюдно клялся в любви к этому однорукому страшилищу, говорил, что счастлив можешь быть только с нею, и потом тебя даже по телевизору показывали, и стал чем-то вроде национального героя. Поэтому путей назад ты совершенно не видел, т. е. они были, но тебе уже было стыдно признаться в своем отвращении к этой безобразной каракатице. Ведь никто тебя за язык не тянул, к тому же тебе очень хотелось быть благородным, а потом ты все еще помнил ее красоту и никак не мог поверить, что это все, что осталось от нее. И поэтому ты стал прости и незаметно для всех изучать этот бесформенный кусок мяса для того, чтобы быть может внезапно извлечь из него, как в сказке, притаившуюся и всеми забытую красавицу. А может быть, ты хотел в ней разыскать тот лучезарный и бодрящий смех, тот жизнерадостный и все оживляющий характер?! Мучил ее какими-то бестолковыми вопросами о вашем канувшем прошлом, о ее навсегда улетучившейся красоте.
– Как корова языком слизнула, - говорил ты, глядя на ее исковерканное ураганом лицо.
- О, искусник, о, тихоня, ведь ты ее не бил, ты просто изощрялся в словесах и ловил кайф, когда из ее бесформенного лица и такого же ненужного тельца вытекали огромные слезы, а сам ее при этом притворно утешал, гладил по голове, прижимал все ее безобразие к своему красивому лицу… к своей Божественной фигуре. О, ты тогда торжествовал! Это был настоящий триумф красивого и благородного мужа над немощной женой – инвалидкой. Это усиливало жалость к ней как к человеку и терпимость к ее приобретенному физическому уродству.
О, секс – о, волшебство! О, тайна всех небесных превращений! Ради секса она готова была прощать себе тебе любые обиды, даже самые ужасные оскорбления! Секс – эта единственная ниточка, которая еще связывала ее и тебя с утраченным прошлым.
В абсолютной пустоте, ночью, при спущенных занавесках ее кошмарное уродство приобретало космическую ирреальность… Что-то глубоко горячее и вечное, и неподвластное уму овладело всем твоим существом, вырываясь из ее неповрежденных недр вперед к твоему вожделеющему естеству, к твоему натянутому нерву…
Именно в эти самые минуты она вдруг начинала неистово и жарко шептать: «Ах, миленький мой! Сладенький!» Что-то теплое, материнское , доброе просыпалось в ней тогда, и ты уже слышал интонацию ее далекой светлой красоты… о, какая живая и трогательная была она тогда.
И лишь под утро, когда рассветало и когда ее уродство снова приобретало видимые очертания, ты снова становился угрюмым и печальным и снова отдалялся от нее.
Но она была бесконечно тебе благодарна, она готова была тебе все простить, и ты это чувствовал, и тебе было стыдно.
И стоило ей тебя только на словах простить, как снова ты начинал мучить ее уже с новой безумной силою… Пока вы оба не задыхались от собственного зла и непролитой желчи…, пока она одной своей единственной ручкой, сжатой в кулак, не начинала бить тебя, куда попало, а ты, чем-то страшно довольный и радостный, давал ей бить себя до тех пор, пока она сама не приходила в себя и снова не плакала. А потом в каком-то диком упоении она подползала к тебе, как побитая и скулящая собака, и облизывала кровь с твоих разбитых губ… И вот именно этими минутами боли с наслаждением, радостью и с испугом и отчаяньем ты больше всего дорожил на свете. Ты мучил ее, чтоб любить… Унижал, чтобы ввысь подниматься… Делал больно, чтоб ближе была и дороже всякой мечты…
Но реальность оставалась темной… Ощущения, чувства – все заглушалось ее неустранимым и вечно бросающимся в глаза уродством…
Ты любил ее и ненавидел, поклонялся ей и презирал… Но все же никогда и ни при каких обстоятельствах ты не допускал даже мысли, что тебе ее надо бросить… Ибо внутри тебя уже существовал какой-то невидимый закон, по которому ты был должен прожить с нею всю жизнь, а поэтому ты был всегда с нею такой мучительный и странный и всегда пытался извлечь хотя бы эту ирреальную красоту, хотя бы ночью с ничего не видящими глазами, главное, ощутить в себе ее живое и жалостно тоскующее «я». Ослепить его и дать блаженство… Словно зверю плоть свою отдать на рожденье сладостного мига… Вот постижение земного совершенства… Тьма вечный Дух зовет сама хоть безъязыка….
Ты обладаешь ею, словно сердцем нож.
И облекаешь боль свою в стихи…
Философ с грустными глазами
Поэт, дитя безжалостных стихий…
Временами жизнь была похожа на идиллию. Бывало, что ты совсем забывал и не думал про уродство своей жены… Тихие, спокойные думы внушало чистое небо с вечерним алым закатом, свежая листва на деревьях и ее голос, голос, который как и прежде звал тебя куда-то вдаль. Вот в такие прекрасные летние вечера ты возил ее в кресле-каталке по берегу медленно засыпающей реки и говорил с нею как с другом о том, как хорошо просто вот так жить и любоваться этой рекой, закатом и птицами, что поют, как ангелы, в небесной тишине…
Черт побери! Как ты любил ее в это время! Ты не смотрел ей в глаза, ты не рассматривал ее несчастное изогнутое тельце, ты просто слушал и любовался ее голосом. Голос плыл тихо и спокойно, как протяжная музыка… Он не просто касался тебя, он проникал внутрь… Он напоминал о ее прошлой и уже невидимой красоте… Зрение как бы изнутри насыщало его внутренним светом, и ее жалкий и пугающий образ вдруг неожиданно превращался в пугающую сказку… И тогда ты брал ее как ребенка на руки из коляски, и, не стыдясь прохожих, носил и кружил по траве, потом валился на теплую землю, и вы очень долго смеялись… Твое настроение быстро передавалось ей, и она уже не чувствовала себя ненужным куском мяса… Тогда вам казалось, что это будет всегда, и этот вечерний свет, заполняющий землю, и медленно текущая в неизвестность река останутся с вами и соединят ваши души навеки! И тогда ты был все так же наивен и глуп. Ты думал забыть то, что каждый раз бросалось в глаза, что уже не излечить никакими лекарствами… И только одна жалость просила тебя быть бережным с этим несчастным существом… Глаза в глаза… Ты видел муки и уходил как навсегда… Впрочем, она это чувствовала и не говорила об этом лишь полому, чтоб не делать тебе лишний раз больно… Хотя на самом деле болела она, а не ты…. Правда, ей, бедняжке, приходилось содержать себя в строгом безразличии к себе… Конечно, это была маска, но эта маска вылеплена исключительно для тебя…
О, если б она только завыла или заплакала, то ты ее сейчас бы бросил! Все твое геройство и самопожертвование исчезло бы без следа… Несчастный ангелочек, она знала и это и поэтому приучала себя слушать только тебя! Тебя, влюбленного в себя до омерзения! Однако, что она могла, навеки вечная калека!
Может, поэтому и эти летние вечера были лишь маленькой светлой полосой в вашей запутанной жизни… Конечно, ты не бил ее, не резал, но словом гаже плетки оплетал!
Воздух! Вот с чем ты мог сравнить ее, чтоб иногда привлечь ее пламя на миг… А после того, как ты овладел ею, в душу возвращалось обычно отвращение… И ты шел дальше своих мыслей, в никуда… Никто не мог сказать тебе, что ты скотина! Никто не мог тебя остановить. Итак, пройдя лишь жизни половину… Ты захотел ее покинуть или убить! Хотя и это становилось почему-то гнуснейшей позой помраченного ума!
Отличие, странное и ни на что не похожее отличие от других, - вот что ты видел в своей жизни, и что тебя заставляло терпеливо относиться даже к собственному бесстыдству. В конце концов и другие супруги ругаются и не находят мира в своей семье, но только не вы, прекрасный молодой супруг и жалкая никчемная калека… Абстракция и тела, и ума! Она одна безжалостно нага!
Она одна перед тобой бессильна,
И поэтому твоя горячая рука
Ее лоб холодный гладит…
Пот обильный с него стекает,
Когда грустная жена
Себя в скорлупе едва сохраняет…
Алкоголь возник постепенно! Как кошмарные фантазмы какого-нибудь ночного поэта, ее обрубки и сплющенное набок лицо задавали себе вопросы: где, когда и зачем, для кого я живу?! Потом все вопросы сливались с тобою в тоску, а там только шаг один оставался к безумному морю, откуда забвенье черпали себе остальные…
Она забывала про все когда отравлялась… ты знал, в ее черепе дырка а в дырке пластинка, но все равно давал пить, ничего не желая… Она кусала тебя со смехом, хмельная… Она изгибалась всем телом, как будто змея…И член свой брала в свои сочно-пьяные губы… И сперму глотала, как будто небесный нектар… Потом ее быстро рвало, и ты ставил ей клизму… И лоб мокрой тряпкой от пота ее вытирал… И целовал ее грустные впалые щеки… Глаза, косящие вниз к невеселым обрубкам… и песню шутя напевал, вызывая из плена, из плена безумья, родное свое существо… А потом у нее начались запои… Ты как дурак уговаривал ее не пить, и все равно покупал для нее любое вино, какое только попросит… Желанья, как части срамные из тела, как сгусток Души… Теперь каждый день тошнило ее, и в помоях квартира была, но ты все равно покупал… Как странный ребенок смотрел на нее и дивился… Игрушка чрезмерно забавной была для тебя. А после опять держал ее тело над ванной и в чистой воде как святыню ее обмывал… После чаем поил и клал на белую простынь… И книги, как в детстве, вслух для нее вновь читал. Она любила мудрейшую Шахерезаду, Наташу Ростову, Джульетту, но не себя… Себя она презирала как старую клячу, «Скорей бы уж сдохнуть», - Бога молила она. А ты ей, во всем сомневаясь в себе, подчинился! Собой не владел, так ею владел без конца! Не имея любви в своей жизни, ты с нее свой же образ списал… Так бывает, когда на исходе всякой жизни предсмертное чувство вдруг обыденно, мертво и серо…И ты ей разрешил пантерой иногда на тебя же бросаться… Мир тоской раздвоен, вспорот снами… Ты готов целоваться с тенями, лишь бы ей не отчаяться в чаще, лишь бы смерть не казалась ей слаще… Потом она неожиданно бросила пить… Она словно только что проснулась и ужаснулась виденному сну. Почему ты давал мне пить? – упрекнула она тебя, но ты молчал и очень странно улыбался… Твое добро на самом деле зло… Но ты не зря ее поил и удивлялся, какая все же сильная она, раз может так вот не бояться – ругать тебя и потерять тебя… Так дни и годы – цепи в отношениях. А дом ваш как хранилище обид. Ей проще с твоим телом расставаться, когда ты ей уже по горло сыт… Работа – она как твой костюм, как бал-маскарад…Ты опять не в своей шкуре целый день в суете, в беготне неизвестно зачем!!! Наверное, многие, так вот забыв обо всем, работают, словно машины…
Однако и здесь – не в тарелке своей, не на месте своем, не в какой-то еще стратосфере ты про все забываешь, в том числе и по нее. По инерции дышишь, но дышишь легко и свободно… Так, как будто птицы летают над нашей бедовой планетой, мыши водятся за стеной, вдруг почуяв кота… И еще алкоголик дрожит, завидев в толпе милитона. Бумажки… Сотни, тысячи неиспользованных задниц… И каждая должна что-то подтверждать, что-то приказывать, даже гримасничать, требуя к себе абсолютного внимания. А за бумажками люди, а за бумажками годы, а за печатями судьбы, женитьбы и даже разводы. В конфликте одного с другим рождались сны… сны становились вымышленной явью… Именно в эти минуты, когда жизнь казалась бессмысленной штукой, ты опять вспоминал про нее. Как ты любил ее до урагана, когда она была твореньем божьим, когда природы совершенство… к ней влекло неудержимой страстною волною… И сейчас, когда ее не стало и осталась одна только грустная Душа, в потрохах которой лежала… каждый день перед тобой… Казалось, что сама Судьба смеялась… как сумасшедшая над собственной бедой…
Бумаги утешали своим грузом, за ними люди спор с собой вели, они имели множество капризов, и видеть мир таким, каким он был, уж не могли… Ты собирал бумаги в папки, словно чувства, по крохам невесомым собирал, и оформлял прощения в идеи, и жалобы взводил на пьедестал… Закон придумали, чтоб в прахе растворяться, чтоб верить смыслу, подчиненному слогам. Чтоб карой божьей, словно чудом, восторгаться и доверять одним лишь небесам…
Работы пустое движение вверх-вниз, как и взад и вперед рождало одно помраченье... Как будто тоску из пустот…
Фамилия, имя и отчество, профессия та же судьба, семья иль маразм одиночества… Не деться тебе никуда… Действительно, деваться было некуда. Работа, дом и невероятно удивительная жена – все это заключало тебя в замкнутый круг…
Друзья?! – друзья встречались ненадолго, чтоб только вспомнить, что они друзья… И потом они ужасно стеснялись твоей жены…
Что за блажь – жениться на уродке, - так считали попросту они, только вслух не говорили и молчали. И очень редко посещали дни твои. Так длиться очень долго не могло… Сойти с ума иль даже утопиться ты не хотел – нужна была Душа, которая смогла б пойти навстречу и заблудиться в твоей жалобной тоске… Другая женщина нужна с нормальным телом и не измученная собственным недугом, и принимающая мир благодарно как часть уже самой себя… А что жена?! – Она ведь не узнает и хоть немного будет счастлива с тобою… Ведь ей уже не выбирать, ей остается только подчиняться фатальности земного бытия… И ты пошел на поиски любимой… как будто мартом осененный кот… Везде искал ее красивый… фас или профиль… средь тех, кто жить устал… Уставшей женщине приятней достаться незнакомому мужчине… Так думал ты, шагая в неизвестность…
«Деньги ради денег» - эта формула была тебе непонятна… Некоторые люди даже после работы продолжали трудиться и зарабатывать себе на жизнь, хотя бы иными способами. Но чаще всего, и как правило, они ставили крест на своей личной жизни и вообще они занимались самообманом, они искали сиюминутных развлечений, даже любовницы им были нужны только на ночь, потому что им было некогда… Деньги – время, - другая формула, близкая первой, тоже была им вроде катехизиса в иной, намного лучший мир… Однако ты так жить не мог и не желал… Ты чувствовал подвох в такой трясине… Любовница?!
Ну, что же пусть нужна, но не любая и не всякая подружка… Иная просто заберется в твой карман и, как очистит, уберется восвояси… Иной же месть нужна своему мужу, отдастся смыслу вопреки… за грубость своего супруга, за безразличие к своей нелегкой доле и как отмстит глупейшей половине, опять ее с собой соединит… Все это пошлость, развлекаться снами, быть приложением к судьбе коварных женщин… Тебе была нужна подруга такая, чтоб отдать себя могла без тайных мыслей, без условий встречных… И не один лишь раз, а сразу навсегда…
Хотел ты много, но рожалось мало от проходящих мимо женщин чувств… Видимо, как будто совершенны, они внутри совсем пустые были… Все их глаза собой не выражали ни нежности, ни страсти безусловной. Они блуждали в вечном трасе… Они уже с другим мужчиной были… Ты разрывался тенью в их виденьях… И если был, то оставался прообразом их тайных помрачений…
Так день прошел, и месяц, после год, а ты все жил с несчастною женою… быть может, счастлива она была одна, но кто из нас заранее предскажет, откуда грех возник?! Зачем пришла вина?! В сомненьях жить и болью наслаждаться?! И ждать от жизни чуда, если сон нас к Смерти собственной подводит?! Однако все вопросы вызывали усталых мыслей чудный переход. И проще было землю всю измерить, толпу разрезав пополам, И в каждый дом войти и всякой леди… Раскрыть свой стыд, страх перед Смертию и срам… Хотя и множество случайных совпадений ответом на вопрос быть не могли.
Ее звали Яна… Вы были чем-то похожи… И одинаково мучились… У нее муж был пьяница, у тебя жена – инвалидка…
Почти сразу же ты почувствовал влечение к этой женщине… А она была влюблена в тебя, словно наивная девчушка… Безо всякой утайки она все, что могла, рассказывала о себе… Это было духовной прелюдией к вашему совокуплению… Вы жаловались друг другу на себя, на свое терпение и муку… Почему, почему еще раз человек, не нашедший себя в этом мире, должен оставаться в нем?! Неужели только жалость, только привычка и страх перед неизвестностью заставляли вас, двух одиноких и несчастных людей, совокупляться украдкой у тебя в кабинете… с задернутыми шторами в окне и с мыслями тревожными в душе… Почему вы не могли разрушить свои семьи?! Ведь они существовали как призраки или фантомы, они изначально были сюрреальны из-за вашей духовной и физической несовместимости… И все равно вы продолжали существовать… Как по инерции вы жили и любили… Так надоело быть собой, что просто ужас! – ты Яне это в мыслях говорил, когда опять держал жену над унитазом... И вместо глаз твоих глядела в мир тоска…
Итак, за годом год спешил развлечься нелепой смертью иль какой-нибудь бедой… Бывала радость иногда… Встречаться с Яной так же вот украдкой вы продолжали, чтобы грех нести всеобщий и по божьей воле… людей ни ангелам, ни бесам не спасти… Ну, если только Духом наслаждаться и ничего такого грешного не есть, тогда, конечно, ангелом остаться – ты можешь, велика ведь честь! Жена почувствовала это – ты не отел ее иль уставал… Теперь тебе довольно было Яны… И редко ты бывал с своей женою. Как будто долг велит отдать частичку тела, как будто Бог грозится с высоты… Взорвать весь мир и до всевышнего предела… Тебя несчастного от самого себя спасти! Итак, жена была уже несчастна… Один раз за свое уродство, другой раз за измену мужа, а третий раз из-за себя… поскольку очень много хотела, но ничего здесь сделать не могла… Дыра сквозила в промежутке этих незатейливых времен. Несчастливы не Вечность, годы, сутки, вы продолжали все жить вдвоем… Как миф о том, что верить заставляет в любой без смысла существующий Абсурд, Абсурд как суд тебя же над собой. Самоубийцы ближе февралю, когда земля в тревогах и в метелях… уже вся рвется в приходящую весну… И ты желал убить себя с надеждой, что Бог тебе отдаст свой Вечный дом! Дурак, ты мог всего добиться! Но сам счастливым быть не захотел, Так счастливы бывают лишь убийцы, идущие в потемках на расстрел. Попытка самоубийства превратилась в глупую шутку, вместо нужных таблеток знакомый врач принес тебе глюконат кальция. Ты пил его как сумасшедший, с тревогой озираясь, Смерти ждал! Комедия с трагедией в обнимку! Вся жизнь – какой-то странный фарс, а впрочем, хорошо, что так случилось… Ведь жизнь прекрасна, призадумавшись едва… ты мог понять, что ты ей нужен… Своей калеке-женушке и Яне… Родителям, знакомым и друзьям! Или хотя бы даже черту! Хвостом который машет в темноте! И всех людей во мрак их дум заводит, кого на час, кого уж навсегда… Твой страх как маленькая Смерть, ты видел Смерть в глаза, хоть и не умер, но ожиданием ее был потрясен… Холодный по на лбу и сжавшееся сердце, и мысли туч небесных почерней – еще не все свидетели безумства…
Отсутствье смысла даже пострашней! Когда желанья нет существовать, то все равно чего-нибудь отыщешь, хотя бы для того. Чтоб просто лгать. Так иногда, тревожно вглядываясь в пустую поверхность ничего не говорящего неба, ты вдруг находишь выход там, где его давно нет. Наверное. Он возникает соразмерно интуиции человека или его неосознанному стремлению все время куда-то пропадать… Или тому же самообману, в котором одни пропивают себя, другие бросают свои души на костер вечной Любви.
Так вот и жена делилась с тобой твоим одиночеством, чтобы просто любить, и не понимала тебя, особенно твое странное желание жить с ней во что бы то ни стало, хотя она была противна даже самой себе, и поэтому ей нужно было, и то лишь иногда, только твое тело… Только в твоем теле она могла забыться сладким сном и умереть, пусть понарошку, пусть всего на миг… Но и мига хватало ей, чтоб надолго позабыть свое уродство! Этот странный человек возник в вашей новой жизни ранней весной… Когда-то, когда твоя жена еще не была изуродована ураганом, ты встречался с ним очень часто, хотя и тайком от жены, бывшей тогда еще невестой… Главным образом, вас сближала поэзия. Вы оба писали стихи, и оба были избалованы взаимным вниманием друг к другу… Временами и вы стыдились такой привязанности, чувствуя в этом какой-то аморальный подвох… Потом вы уже расстались, как будто навсегда, после того, как ты женился… Твой поступок тогда очень удивил твоего приятеля, он даже как-то по другому стал смотреть на тебя… А потом очень быстро исчез из жизни твоей, повернувшись к тебе равнодушной спиной… И вот этой ранней весной он встретил вас вместе с женой, в тот миг катил ты коляску и с нежностью на руки брал ее, как слепого котенка, она, беззащитная вся, своим простодушьем светилась, словно на небе звезда, в тот миг вас приятель увидел в нем что-то вдруг встрепенулось, он был поражен вашей страстью, как будто неопытной негой – рукою, как дождем, осыпала единственно жившим суставом в ее безрадостном теле… Приятель был сломлен пожаром ее глаз, косящих по кругу… Еще его изумляло, что с нею счастливым быть можно?! Несчастный не знал твоих мыслей, не видел и чувств твоих странных, он просто пытался поникнуть в нее, словно влезть в твою шкуру, вот так оно все и было… приятеля звали Степаном, хотя назови его Фролом, едва ты хоть что-то изменишь в явлении судеб случайных, ведь каждый из нас, это тайна.
Степан неожиданно остановился и заговорил с тобою, хотя она все еще продолжала оставаться у тебя на руках, теперь она смущенно опускала глаза свои, от бедствия косые… Себя она стыдилась поневоле и всякий раз отчаянно кляла, когда ее не ты, другие видят, разглядывают, словно в микроскоп, ее уродство изучают… как удивления достойнейший предмет…
Однако Степан сразу понял эту мучительную и прячущуюся стыдливость твоей жены и поэтому смотрел уже поверх ее головы на расцветающие кроны деревьев и на солнце и говорил о том, как хороша погода… Это было единственное, о чем он мог тогда заговорить… Спасительная тема весны куда лучше скрывала вашу неловкость и отчужденность…
Неожиданно Степан поинтересовался, пишешь ли ты стихи… И ты кивнул головой и прочел одно стихотворенье, хотя она все еще была на твоих руках… Она смотрела на Степана очень хмуро, предчувствуя сомнительный подтекст в его словах, глазах и частых вздохах, которые украдкой он бросал как тайные любовные посланья. Но ты его не видел очень долго… И ничего как будто не заметил! Хотя напрасно, в этот самый день наметилось еще одно безумье… Приятель твой вдруг про себя решил… женой твоею овладеть, хотел он разгадать, как можешь ты – счастливым быть с несчастною женою… Глупец! Он видел в этом тайну, хотя всех вас скрывали в жизни маски и всякий своей маской дорожил…
Степан прийти пообещал на день рожденья! Вас Бог иль дьявол приковал друг к другу цепью?! Поэзия рождается в мученьях! Поэты, говорящие как тени… Стихи их слышать часто тяжело!
Твой день рожденья был, как будто не был! Такие праздники впервые грусть наводят, когда вам перевалит лет за тридцать… Когда года летят как наважденья и ты едва уже тот год запомнишь… Лишь по отрывочным далеким вспоминаньям ты, как и все, вернешь тот день себе назад… Степан сидел с тобою рядом и говорил про все так очень странно, глаза его в жену твою поникли и, словно зельем колдовским, тебя опоили, Ты ничего уже не видел, ты был грустен, тебе минуло тридцать три, на этой христианской дате задержан был твой бесконечный взгляд… Твой друг едва коснулся ее тела, его рука бесшумной тенью за спиной… твоей как будто птица пролетела… и нежно села на ее обрубки под этим карточным игрушечным столом… Жена вздохнула, сразу изогнувшись, под скатертью единственной рукой она вела борьбу с рукою друга… но ты был нем, печален, словно тлен… твои глаза в другую тьму косили… Там люди спали, может даже жили, но говорят, там безусловный ад для всех, кого здесь, на земле, родили… Друг продолжал вести борьбу с несчастной… Друзья шумели громко, радуясь общенью… Они ее не замечали, твои друзья с тобою говорили, один лишь за столом предатель, ее коснувшись, взволновал до сердца… Он был как ангел для нее, Создатель! В любом обличье женщина – дитя… Легко обманута быть может каждым словом или движеньем, несущим свои ласки… Он пересел к твоей жене поближе… Своим тончайшим пальчиком нашел он ее глухую бездну… в глубь проник он… Она единственной рукой лицо закрыла… Она устала одинокой оставаться с тобой, с уставшим равнодушным мужем… Лишь иногда дарящего ей нежность… Ее душа как будто в рай летела. Лицо окаменело в строгой маске. Здесь вряд ли кто подозревал измену… Тебе же было недосуг следить за собственной женою… Года подсчитывал, сам по себе печалясь в мыслях, не думая, чего-то говорил, едва прислушиваясь к речи… В тот вечер, когда все гости разошлись, твоя жена неожиданно устроила тебе скандал! Она не жаловалась на судьбу, не плакала о своей несчастной доле, она зло и агрессивно нападала на тебя. Ей нужен был мужчина, но не ты, а тот, который был с ней рядом и на ее недужном теле, как на арфе… изломанной играл вполне искусно… Но ты, дурак, не знал, ты извинялся, она же становилась только злее, как будто бес какой в нее вселился и предавал тебя бессмысленно мученьям! Такой ее ты никогда еще не видел… такой ее и ураган не сделал… Жестокий циник, твой дружок коварный, прикосновением завлек ее в безумство… Теперь она с отчаяньем ждала, когда ты дом надолго свой покинешь, чтобы бесенку дверцу отпереть и дать ему войти в свое жилище… Несчастная забыла про уродство, быть может, от него она устала, никто не знает истины в желаньях, никто не ищет правды в своих чувствах… И ты не ведал, что теперь она с другим мужчиной в мыслях пребывает… Твой друг – поэт и он же Сатана в мечтаньях сладостных уж ею обладает…
Чем беззащитнее она – тем страсть сильнее… А чем уродливее всех – тем и прекрасней…
И пусть глаза косы и нос слегка приплющен, шрам бороздит всю левую щеку… В ее Душе страдающей, зовущей Бог спрятал свою вечную красу… Так думал тот, кто был тебе как другом, как другом, потому что он не был, а только притворялся твоим другом, а ты, увы, не знал или забыл! В эту ночь ты не спал, твоя жена тоже, вы оба вздыхали каждый о своем… Ночь непонятных мучений – так ты окрестил ваше лежбище… в то самое грустное время, когда, не имея стыда, вы, вслух себя ненавидя, втайне жалели себя…
Так прошло много дней… в скорбном молчании и нарастающих взаимных обидах… Не поняв ничего, - вы легко плевали на все! Хотя больно сделав друг другу, Вы вредили сами себе… Это была ига в желания с непонятным ощущением жизни и ее прячущегося смысла… Для тебя она вдруг оказалась именно такой, какой и должна быть изуродованная, увечная самой природой женщина. И везде рядом с нею было чувство какой-то мерзкой темноты… Что такое пошлость, как не грязь? Грязь, лежащая повсюду!!! Люди копят, подбирают сор – всяким днем прожитой наспех жизни рождают несмываемый позор!!! Так подтверждается не раз худая мысль, - что люди все несовершенны, что между ними возникают стены, и что не в силах измениться наша жизнь… Воображения коснувшись только раз… Из юности весною ненаглядной… она в потемки старости бредет… благословляя грешников повсюду… Кормить хоть чем свои ненужные тела, тела-осколки, черепки посуды… где Душа томилась и ждала… рая в неизвестности иль ада… Надо ли об этом говорить, коли прах любой подхватит ветер… В омут прошлого навеки унесет… Только миг один… И если хватит смысла в миллиардах лет произойти… Ты поймешь, что люди как и числа… Соединяются, рождая бесконечность… Тайного и Вечного Пути… Хотя в жизни смысл едва отыщешь, если рвется всякой пряжи нить… перед бурей, разрывающей затишье, ни одна скала не устоит… Человек несчастный, часто лишний, вряд ли будет сам собою сыт… Так думал ты, стоя во тьме пред домом… Теперь по вечерам ты уходил в прогулках безутешных забываться… Поменьше разговаривать с женой, которая была уже другому в мыслях, словно Вечность, отдана. И даже близкий человек вдруг незнакомый… Увы, твой дом – престранная тюрьма, но ты уже привык к ее оковам. Еще – тебе невидим Сатана! Он в тот же день к жене твоей подкрался… Ты на работе был, ты ничего не знал… Как демон ею овладел в безумстве страстном… Обрубок каждый в шрамы лобызал… И так же обещал ей ежечасно любить ее до смертного креста, радуясь, что вся твоя идея, постель, семья, Душа осквернена, хотя, что может быть здесь постоянным, ничто не держится в движении столетий Добро, не отличимое от зла… Любую рыбу страшно тянет в сети! Так думал ты, в свой дом с тоской входя, где твоя угрюмая жена мечтала об одном лишь человеке… вряд ли думая, что это Сатана… В нее вошел, чтобы подслушать сердце… Пропавший говор умирающих секунд… Час прошел, другой – она уснула прямо в кресле, на своем седле… Наездница без ног и без руки… С улыбкой, искривленной злой стихией. Уж не о ней ли ты вчера писал стихи… ждал вечером один в пустом подъезде… при каждой встрече нежно целовал… дарил цветы, с восторгом улыбался… И с ней гулял до утренней звезды… В воспоминании тот образ лишь остался… Далекой сказкой, песней внеземной… Дождем весенним, оживляющим умерших. Так думал ты и плакал над живою… И слезы капали на спящее лицо… Обезображенное грустною волшбою. Оно еще красу в себе несло… Еще шептало с твоей грешною Душою… И проходило сквозь нее, как сквозь стекло… Так в Смерти с неразгаданною Тайной нас всех уводит жизнь к зловещей тьме… Чтоб мы, рожденные случайно… страною призраков остались на земле… Так ночь прошла… Она проснулась… И прыгнула сама с постели в кресло, рукой единственной косу свою завила. Не одарив тебя ни взглядом и ни словом… Она улиткой в раковину скрылась, нацелив глаз в туманное окно, где мысли остаются в чувствах тайных, словно актеры в созданном кино.
Наверное, это должно было случиться, возможно, что ты даже предчувствовал как-то смутно, не успевая запомнить свои тревожные предчувствия, но однажды ты открыл дверь и увидел его, жалкого, тщедушного и мерзко обнаженного с твоей безумной женой… И в самом деле ее болезнь, ее уродство и в какой-то степени ее ощущение своей бессмысленности толкнули ее к этому безумству.
- Сейчас, я уйду, - сказал он, вставая с постели и как бы давая тебе понять, что из-за этой уродки нечего на него обижаться, тем более, что она сама того хотела, но ты ударил его наотмашь ладонью, а она закричала, тут же заголосила, как сумасшедшая… И ее крик – та же режущая боль, боль, режущая пополам твое сердце. Бывший друг – поэт торопливо одевался, с испугом глядя на пролетающий мимо него ошалелый взгляд неудачника, который всю свою жизнь хотел посвятить ей, этому страшному, обрубленному почти со всех сторон куску мяса, в котором все еще безнадежно существовала ее Душа, душа твоей давно возлюбленной. Плакала возле тебя. Наконец, он ушел и вы остались одни… Долгое время ты стоял, как бы обдумывая вашу дальнейшую жизнь. Потом сел возле нее на постель и как-то странно неестественно сдавил ей горло. Она закричала и еще долго хрипела, пока ты не отпустил ее и не заплакал сам.
- Отдай меня родителям, - безвольно сказала она, поеживаясь и поджимая под себя обрубки…
- Хорошо, я подумаю, - сказал ты спустя некоторое время и вышел из дома. Тебе было необходимо куда-нибудь быстро уйти… В любую грязь, на ветер и под дождь, лишь бы не смотреть в глаза ей долго. Потому что в них застыла ложь, и в твоих глазах она уже блеснула… Все связано единым корнем, пускающим побеги прямо в бездну… Ты долго бы, наверное, ходил…
Страдал и грезил вашим мертвым прошлым, но было грязно на душе, как под ногами… И пошлый мир отмечен был словами, которые ты сам в себе носил. И потом в себе копаться бесполезно, даже если что-нибудь найдешь, то скорее прыгнешь с мраком в бездну, чем поприветствуешь торжественную ложь… Итак, ты шел домой, она дрожала в тот миг, когда ты поднимался вверх. Одной-единственной рукой петлю держала, себе на шею надевая, словно грех… Еще немного бы, и было слишком поздно… Открылась дверь, она сорвалась с кресла. И ты вбежал, когда она повисла… И быстрой хваткою опять ее поднял, расслабил петлю на ее затекшей шее… Потом стремянку вовсе оборвал… Поцеловал ее и вновь заплакал… Так ты не плакал в этой жизни никогда… Она тебя любила и боялась, и, кажется, твоей была всегда… Судьба, увы, над вами зло смеялась, а время пролетало без следа…
- Нет, я тебя никому не отдам, - безотчетно произнес ты и сам тут же поверил в это и прижался к ней щекой, и ваши слезы смешались, как ваши грехи… Только вы блаженно улыбались и, словно дети, были робки и тихи, когда над ними пасть ужасная вздымалась… в ночную пору, посещая сны…
Тот человек решил создать эксперимент, залезть в твой дом, проверить ваши чувства, поковыряться в ее раненой душе, забаву справить с ее жалким телом, чтоб где-нибудь похвастаться потом, каким он был единственным скотом, рога наставил мужу инвалидки… И даже шутки ради позвонить… И голосом чужим тебя поздравить… И это сделал он, но ты узнал его ехидно прорывающийся голос, едва сдавив внутри свой грязненький смешок, дырявой маской прикрываясь…
Тем самым смертный приговор… себе же сей дурак и подписал. Ты чувствовал в своей душе укор, когда убийцею всходил на пьедестал. Наверное, его простить ты мог… Раз всех земных существ прощает Бог… Да, он прощает, он здесь не живет… В то время, как ты здесь в сплошной грязи… Его не просишь мир очистить иль спасти. Ты веришь в Бога – словно его нет… Тебе поверить легче в разный бред… Не потому ль, что всякая беда – без божьей помощи вторгается сюда… Итак, ты был охвачен духом мщенья… Из целительно-многообразных средств… От дал ты предпочтение стремленью… Своей рукой поставить негодяю крест… Пусть и чужая Смерть грозит гримасой скверной… Но с древности закон мы этот чтим – Толкать людей нам неугодных в бездну… Как будто лишь по Смерти их простим… Не зря же о костра взлетает дым… По праву сильного один другого ест… И только мысль одна возобладает… Со смыслом прах земля съедает… Душа торопится в пасхальный благовест покинуть это тающее тело… Ее влечет страна уже иная… Едва знакомая по обитанью наших мест… Тебя же закружила в мыслях месть… Ты нож достал, похожий на кинжал… И лезвье с дрожью нервною потрогал. Вдруг замутило от предчувствия крови…
Тебе, предавшего в своем безумье друга… Ты мысленно читал его стихи… Они бесстрастны были, как грехи… Со смертью легшие в кладбищенское ложе… Сравнить их можно с музыкой стихий… так вот змея, вмиг сбросившая кожу… Себя мудрей казалась и моложе… Хотя была бессмысленно стара, больна и часто суеверна… как исколотая временем Душа, стремящаяся прах покинуть скверный… Останови же миг первоначальный, тот самый миг, когда решился ты убить, когда вся жизнью тебе уж не казалась тайной и ты не мог его как сам себя простить… Твой страх пропал в твоем тревожном вздохе, когда о жалости смертельной ошалев, разгневанный, как Бог в чужом пороке… На мир весь зарычал, как в клетке лев…
Потом холодным стал, как будто камень… Устав, забылся, замер без лица без лица… Внутри себя подслушивал память… Ты думал, где настигнуть подлеца… В каком случайном месте нож направить… И сердце его мерзкое пронзить… Чтоб захлебнуться после в горестной отраве… И может, даже вместе с ним почить…
Или в тюрьму пойти, как в дом родной… Приняв за благо наказанье… Чтоб обрести в своей Душе покой… Смиренно пав во тьму существованья… Все, что угодно, мог измыслить ты… Ведь буря с гневом порождают хаос… Могилу –черви, как любовь – мечты… А он же смерть свою, или ошибка вкралась… И ты напрасно метишь в черные кресты?! Тебя уже ведет куда-то жалость… Но нет, готов и сам так умереть… И на себе такой же крест поставить, раз под ногами исчезает твердь, то страсть велит бросаться головами… И дело свое страшное вершить… Вот так ты ночь в бессоннице провел, когда твоя неверная жена, обняв единственной рукой тебя, - спала… А ты, прижавшись грустно к ней, заранее обдумывал убийство того, кто ей недавно обладал, Того, кто в прошлом звался твоим другом…
Так вот промчалась ночь, за нею день… И вечер наступил вполне зловещий. Когда уныло прозябают вещи… И человек похож становится на тень… Речь по тебя веду, двойник мой разъяренный… ты притворяешься бесстрастным палачом, боясь прослыть посмешищем позорным… Безмолвно к жертве приближаешься с ножом… Меж двух домов в глухом пустынном сквере… У облезшей выцветшей скамьи… Вы встретились без слов – ты был уверен, он в этот миг писал свои стихи, задумавшись и глядя часто в небо, он не заметил, как подкралась тихо Смерть… Удар ножом… мгновенный слева… И он упал… заплакал в страхе умереть… Еще минута, и его не стало… Один лишь труп перед тобою в темноте… лежал, как будто вырванное жало. Змеи, нашедшей казнь по слепоте… Ты вдруг почувствовал, как сердце твое сжалось… Как вдруг нечаянно скатилась вниз слеза… о, грешник! Ты казнил его, но жалость теперь казнила также и тебя… Так женщина, чье тело взял насильник… Отчаянно скребется в мир иной… И тело ее словно прах могильный… насильнику вдруг кажется тюрьмой, вот так и ты, измученный собою, пытаешься сорваться в мрак любой, и, словно зверь, бежишь, объятый страхом… И слышишь смех его, хотя давно он мертв… Несчастный, одинокий, бесполезный… Ты возвращаешься как в ад, к себе домой… Нож на груди, в кармане свернут тряпкой… Его отмоешь ты, но только не себя… Жена тебя встречает, как и прежде… И вроде все забыто между вами, но с этих пор вся жизнь твоя – театр! Теперь тебе всю жизнь играть словами… И ждать со Смертью вечный свой антракт… Твоя жена – бедняжка рада была видеть… как ты без умолку весь вечер тот болтал… Шутил, смеялся, прыгал, словно клоун… На плечи брал ее, изображая лошадь… И от стены к стене по комнате носил ее… как самую бесценнейшую ношу… И только этим счастьем в миг тот дорожил… Все беспокойство спрятав в буйных ласках… Ты веселил ее до самого утра, желал забыть ты вместе с пролитой кровью убитого тобою сизаря…
Иногда в человеке возникает такое чувство, что он живет не своей жизнью, что эту жизнь вместе с телом он как бы вроде взял напрокат… Многие из нас таким образом усыпляют свою совесть… Делают ее спящей красавицей, не подозревая, что эта красавица принесет им какую-нибудь заразу или болезнь… И тогда они, эти несчастные, как и ты, люди поймут, что Бог видит все их грехи и раздает им за это мучения и болезни… В тот вечер и в ту ночь ты еще этого не знал… Ты лишь пытался вычеркнуть его навсегда из своей памяти, но он опять приходил непрошенным гостем и жил, и разговаривал с тобою как живой… Ты целовал жену, а видел труп, ты обнимал ее, а чуял хлад могильный… Так вот Душа как птица взаперти пытается запеть, но страх безумный… ей сдавливает горло как веревкой… скрученной в покорную… петлю… В безмолвии она сама с собой на вечный мрак осуждена… Однако, это не реальность, а стихи, которые шепчут твои уста, только пишешь их не ты, а другой, - тот, кто сидит в твоей башке и всякий раз заводит эти тягучие и слезливые песни, когда ты грешишь и чувствуешь печать, несоразмерную не единому твоему поступку… Двойственность, ощущение себя не тем, кто ты есть на самом деле… что может быть хуже этого странного противоречия, сидящего, словно наркотик на конце иглы, и входящего в твою вену, кровь и уже омывающего твое тревожно бьющееся сердце и белым непроницаемым туманом залепляющим мозг? А ведь еще вчера при встрече с ней он был таким наивным и простодушным мальчиком… Он писал стихи и читал их каждый раз при встрече, как будто посвящения тебе, его понимающему и верному другу… Годы, всего каких-то несколько лет, разобщили вас до неузнаваемости, и вы перестали верить друг другу, или вы даже не хотели видеть этой странной сцены, внезапно возникшей между вами… А совсем недавно ты бы простил ему все, и даже это бесхитростное прелюбодеяние с твоею женою, и даже этот абсурдный звонок, этот смеющийся и захлебывающийся непонятно какой завистью голос… И потом, ты мог бы прямо поглядеть ему в глаза и, может быть, разбудить в нем спящий до этого времени стыд, и заставить мучиться, а не так вот мгновенно и бессмысленно убивать. Ты бы мог все, но гнев и твоя желчь, стремительно бегущая по крови, ослепили тебя, и теперь ты убийца, прячущий страх и носящий тоску по времени, когда ты был намного чище и светлее…
Одна лишь Яна выслушать тебя могла… Любому грешнику был нужен свой священник, который выслушав с прискорбью покаянье… От сердца божьего мог все грехи простить… Конечно, Яна сразу ужаснулась, заплакала по-бабьи и смягчилась, и кажется, немного поняла, но все же очень пожалела такого вот несчастного тебя…
Какой совет могла дать в этом деле Яна?! Твоя любовница… наперсница жены… Тебя вдруг соблазнившая так странно… Она – дитя такой же Сатаны… Едва могла набраться мудрости в советах, лишь осуждения сумела пренебречь… И жалостью наполнилась, как светом, в миг обжигая мысль твою и речь… Наш разум не доступен чужим мыслям, не потому ль, что по себе лишь мы блажим… Так отворяя дверь грядущей жизни, мы все куда-нибудь впотьмах одни летим… И твой кошмар, и страх блаженной Яны, и боль внутри твоей жены, - на все Бог обратил глаза и длани, а вместе с ними лапы Сатаны… Изволь теперь себя во всем бояться! Казаться уже ангелом нельзя, убив любовника, любовницу обняв, сквернее, гаже святотатца… Ты поздно понял, как ты был не прав!!! А завтра уже друга хоронили, тебе звонили, приглашая на помин его родители больные и невеста, носившая в себе его дитя… Подумать страшно, как сияет бездна в тени его растущего креста…
О, как идти туда, ведь ноги не идут… Язык отсох, глаза остекленели… Ведь там печаль живая, там ведь Божий суд… Страдания, огонь разящей цели. Но самой главной целью, - Бог сказал, - есть ты… Ты, летящий в собственную темень. Пошел на смерть его – как сам к себе в могилу… Жену повез в коляске как защиту… Пусть плачет над любовником умершим… И этим тебе сердце согревает… Стыд поразит ее, как и тебя… Невесту с животом большим увидит… И горше матери его родной заплачет… Ты все заранее прочел… в тревожных бденьях… всю ночь вздыхал над спящею женой. Вся жизнь казалась крошечным мгновеньем, держащим нежно твой холодный труп… Все, как обдумывал, все так и получилось… Оно и легче – Смерть прожить… неоднократно – Его, свою, как тысячи случайных… Чтобы вернуться в дом к себе обратно… Откуда тебя выселила тайна. Вот так стоял над ним и тихо плакал… Все, как в раю, здесь грустно целовались… Никто не знал, что ты и есть убийца… Палач, пришедший жертву навестить, чтоб снять с себя любые подозренья… какие только в близких могут быть… Жена, о, как ни странно, не рыдала… Она тебя, а не его жалела… Глядела так, как будто понимала, зачем ты в плаче трогал ее тело… Единственной рукой откликаясь на зов твоей безумной плоти… Вот так в коляске с нею и у гроба… Ты вдруг почувствовал, что можешь еще жить… Хотя бы зверем тем же ослепленным… Как радостно бывает иногда – забыться в своем собственном творенье… Пусть и в гробу оно уже тлетворно, и черви в прахе смрад его познают… Душа любая мечется позорно, узнать пытаясь, как оно летает… Любовь часто возникает как противостояние всякому страху… И люди еще сильнее жалеют и любят друг друга… Словно понимая, что страх убивает их душу… Они вместе объединяются с помощью своих чувственных тел… а их души в это время засыпают… Так вместе… Наугад… они из своей близости рождают крепость… И кажется, ее не взять никаким штурмом, если, конечно, они вечно будут принадлежать друг другу…
Но жизнь – это ветер… это хаос случайных совокуплений, где люди как актеры разыгрывают страсти меж собой… И делятся любым безумным словом. Вот так и ты, обняв свою бедняжку, как по бумажке прочитал над гробом… Нет, не свои, совсем чужие мысли… Близки, понятны – плачущим о скорби… Они тебе, увы, отвратны были… Не потому, что ты его простил до смерти… Ты сам себя простить не мог и удивлялся, что муки все в тот миг исчезли, когда жена тебя рукою обняла…
И, кажется нашла в ужасном миге хотя б пригоршню прежнего тепла…
Ужасно притворяться голым камнем… Или на самом деле голым камнем стать… Когда его могилу засыпали, ты вспомнил вдруг его вчерашний облик…
Ты так же на ходу писал стихи… Шагал вперед и ничего не видел… А люди были серы и тихи, как эти же кресты или надгробья. Хранящие полет немой Души… В кровавый час междоусобья… Внутри давно приобретенной вами лжи… Таилась будущая кара для здоровья… И жизни вообще, спешащей в сны… Ты встал, как все вокруг. И бросил комья глины… На крышку гроба своего врага… Хотя по смыслу речи был он другом… А впрочем, правду с ложью Вечность изрекла… В одном порыве нарождающимся духом… Печальной ветвью божьего креста… Жестокой мукой… Презирающим нас слухом… Тоскливой музой, разъедающей глаза…
Всем, чем угодно был готов поклясться… Что видишь мир безбожным и глухим, раз тебя такого святотатца… Все считают близким и родным…
Глупец несчастный, Бога ты не ведал, когда внутри тебя металась твоя желчь, свое могущество скрывал коварный недуг, когда летала над могилой твоя речь… Потом вы шли… жена тряслась в коляске… Все было пусто и темно… Давно уже исчезли ваши ласки… И вас друг к другу больше не влекло… Хотя бы мог, конечно, рассказать ей сказки… Прижаться к ее сморщенной груди… И приведя ее к безумнейшей развязке… Напиться вдоволь сумрачной тоски… Все мог ты… В этом смысл изгнанья… Из мира, где неволен ты собою…
Распоряжаться даже в миг отчаянья, с рожденья уже отданный покою. О, Смерть?! – Что может быть ее страшнее?! Убийца, схоронивший жертву… ее же чувствует острее… Всех ангелов, всех праведников божьих… Которых ты любил вчера до дрожи… Ты сказал жене, чтобы она замолчала… Ты сказал это грубо, дерзко, потому что до этого она говорила только о завтрашнем дне, словно и не было этих похорон, убийства твоего друга и любовника жены, словно вся жизнь перед вами заново расстилалась как чистый лист бумаги… Но этого не было… и ты брезгливо одергивался от ее невыносимой лжи… а она плакала, думая, что тебя мучает ее уродство… в то время, как ты изводил только собственный грех… и смех… И грех рогатой Сатаны… А дома она попросила у тебя водки… И вы оба напились, как свиньи… Она держала свою голову между своих обрубков и со смехом произносила нецензурные слова… Она с восторгом кривлялась даже своим перекошенным ртом, изображая твой давно позабытый гнев… Именно так в первые дни медового месяца украдкой от других распекал ты ее, пытаясь влюбиться в ее уродливое тело… А она чувствовала и терпела до тех пор, пока не нашла себе этого злосчастного любовника и пока, наконец, не дождалась его нелепой смерти… Она все знала или подозревала?! Или – или – минус или плюс?! Вся земля кишит греховным изобильем... И лишает нас прекрасных чувств!!! А потом вдруг она тебя сказала, что все уже знает!!! Это была молния с грозой… Тот же самый ураган, что изувечил ее, теперь уже выносился из темных недр ее измученной Души… Это была истерика или пьяный бред… Это был свет ее неистовых глаз… И бесполезная тьма твоих холодных зрачков… ты мог бы осеменить ее, сделать ей ребенка, но ты боялся навеки связать с ней судьбу… Как ни странно, чувствуя ее своей собственностью, частью себя, где-то в глубине подсознания ты еще не оставлял надежду бросить ее и кинуться на поиски более светлого мира, который, как казалось тебе, притаился где-то рядом, за стеной, и ждет своего часа… Она кричала уже несколько часов, а ты молчал, как будто друг твой мертвый, чей облик Вечность скрыла на засов, чей голос спрятали печальные аккорды, чьи кости уложили на погост… И чьи стихи мгновенно позабыли, лишь Душу твою мучает до слез… Портрет его под слоем толстой пыли… Она ведь ощущает, сколько силы… В тебе нашлось, чтоб с нею дальше жить…
Семья – загадка… Смерть – мечта незрелым… Судьбы своей никак не изменить… Душа едва прощает свое тело… Один лишь Бог их может вместе осудить… Не потому ли жизнь, похожая на прозу… Всех заставляет жить в одной тюрьме… Мужья, срывающие в мае женам розы… Не бейте розгами их после в ноябре!!!
В быту, как в дереве, года свивают кольца… Такие ж кольца у супругов на руках… Сверкают, призывая к себе солнце… Вмиг побороть бессмысленный свой страх… Вдруг одиночество почувствовать в забвенье… Тьмы беспроглядно убивающих нас лет… Чтобы однажды в день Благодаренья…
Увидеть на прощанье божий свет… Да, именно в этот миг ты почувствовал, что вас связывает тайна вашего же греха… Она развратничала с ним, а ты убил… как будто вместе вы его казнили… За то, что он нарушил ваш уклад… И вместо жалости, сочувствия с прощеньем… он осмеял вас, словно сплюнул яд… И окатил чудовищным презреньем… И этих слов уж не вернуть… Как и его захороненья…
Вы ближе стали… Смерть его скрепила ваш нерушимый клятвенный союз… Теперь и Яну ждет могила… Жена решилась снять с себя сей груз… Ты весь открылся ей, как матери младенец… Как алкоголик, источающий вино… Гитлера обожествивший немец… Перечислять живущих всех грешно…
Замыслив смертию другою…
Мир от разврата отучить…
Увы, вас сумасшедших двое…
Здесь было некому лечить…
Действительно, на тебя напало какое-то наваждение, и ты был готов ради своей жены на любой безрассудный поступок, на любое страшное преступление. И даже Яна после того, как ты рассказал о ней жене, стала казаться отвратительной и безобразной как всякая соблазнительная шлюшка… Ты вроде бы отведал ее тело… Извлек сочувствие и обронил слезу… Потом тебе все надоело… И ты в отместку посвятил жену… Какая женщина тебя вдруг захотела… И оплела своей коварной сетью… Жена твоя была белее мела.. Ее болезнь лечилась только смерть. Твоей блаженной жалостливой Яны… Ведь вас обоих потрепало ураганом… И превратило в немощных уродов… вы вроде одноглазых великанов… пытались сохранить богатство гротов… В то время, как судьба лишь мифом, и кто-то выдумал тебя как и жену… но ты готов был стать самим Сизифом, чтоб бесконечно проливать пот в темноту… Тьма открывается преступною громадой… уже заранее в ней кто-то заточен. Уже заранее становится расплатой. Жизнь, проходящая как бред или как сон… Но вас не разбудить в укромной спячке. Ваш Бог – семья… Учитель ваш – закон… требующий мести как подачки… Всем, кто рушит ваш священный дом… Поэтому и Яна оказалась умершим другом, словно гирька на весах… Исчезла в вашем сердце боль и жалость… И обнажился вместе с бурей гнев и страх… Итак, осталось лишь назначить день и место, куда бы Яна с радостью пришла… Нарядная, как глупая невеста… Хранящая себя для жениха… Все остальное мнилось суетою… Вас мрак с женой навеки соединил. Повязанные смертию одною… Другую смерть ваш Дух уже почтил, обуреваемый безумною тоскою… Так и любовь была лишь детскою сказкой, красою смертною, ушедшей в прах земной, мгновеньем светлым в темный час развязки, совсем внезапно смолкнувшей весной… Так в постижении самых ужасных идей перед тобой открывалась бездна, и ты… Ощущаешь свою же бессмысленность…
Жена только на какое-то время заворожила тебя снопом ослепительных искр… Она рвала и метала, требуя отмщенья… И ты вдруг понимал, что глупая и никчемная калека, и тебе становилось жалко ее, хотя жалеть надо было Яну… И даже не жалеть, а спасать… Защищать от обезумевшей жены, но ты же сам ее безумной сделал, когда любовника ее ножом пронзил…
И ты назначил день, как будто вырыл… Уже себе глубокую могилу… Давно устав от собственного мира… ты с ели рвал себе под ноги иглы, и призрак Яны видел в отдаленье… Безмолвная и в белом одеянье… она глаза свои к тебе, как свет, струила… Но это было самым жутким обладаньем… Ибо она в тот самый миг почила… Когда ты опрокинул мирозданье… И мухой залетел в сосуд бесценный… И заблудился в ее трепетном жилище…
То был лишь сон, но сон весьма зловещий…. Тьма вырывает мысли без следа… Без видимых причин вдруг голос вещий… Обозначает все твои года…
О, Яна! О, как строг твой профиль, твои волосы, твой взгляд… Так же вот покойницы, лежащие в гробу, вызывают безжалостную скорбь и отчаявшееся моление на звезды… Нежные псалмы распространяет ночь, а с ней белый туман… В лунном серебре и дорожки, словно в снегу. Ты идешь с ней, взявшись за руки… Жена в одиночестве вышивает крест на твоем белом платке… Вы проходите в квартиру, снятую тобой, и ложитесь с Яной на белую постель… Ее волосы легкими змеями извиваются на твоих плечах… Еще немного, и ты войдешь падшим ангелом в ее все обнажающееся творение… И ее лихорадочный запах мгновенно устремится верх – сквозь призмы широко раскрытых ноздрей к взлетающей к солнцу душе, охваченной пастью звериной… и человеческим сном… Так оно и происходит… Ты Яной владеешь с блаженством… Как будто не зная, что скоро… она навсегда испарится…
По воле твоей же растает, как снег на горячих ладонях… Не хочется думать – понятно – любая беда нестерпима… Забыться в ней иль умчаться в какие-то вечные дали… не скроешься – всюду мученье и люди грешат, словно верят – Что там за внезапным паденьем… Бог жалость даст каждому зверю… А здесь на земле редок праздник… с радостью детской… с мечтами… Чаще мрак обретают чьи-то печальные тени… Вот и жена, словно призрак… бесшумно летит на колесах… И черной отточенной спицей.... В сердце к душе твоей входит… В Яну под левой лопаткой… Сзади без слов погружает… Разум свой помраченный… в рану твою огневую… Крик Яны весь мир облетает… Короткий, как всякая память… Людей уходящих вдруг с болью в немые холодные камни… Кто-то уж точно в мирах иных ее Светом встречает… Так думал ты, обладая ее остывающим телом… В плечо твое носом уткнулась… С губ кровь проливает на сердце… А с сердца на белую простынь… Как будто ее ты – девчонку… Несчастною женщиной сделал! И сам то ль смеешься, то ль плачешь… Уснувшую Яну целуешь… Этакий жалкий убийца… В рай провожающий жертву… Твоя жена молчала… Ее не было рядом с вами… Сглотнув ком обиды, она все еще пыталась вернуть себе назад свой прежний неразрушенный облик и твою светлую любовь… Впрочем, это были напрасные мечты… Однако, они ей были нужны, чтоб защититься от ужаса… Своего же бесполезного греха…
Она бы рада тоже умереть… Но страх невольный ей пройти мешает…
Во тьму безмолвную, где вечно правит Смерть… Где люди льдинами в реке весенней тают… не замечая, что их боль уже прошла… Так вы в слезах молчали очень долго… Разглядывая тело мертвой Яны… Откинувшись назад… как будто птица… Почувствовавшая быстрое паденье… Она лишь удивленье сохранила… В застывших жизнью, но иной, больших глазах… Пронзенный скорбью до нутра ты ощущал… То, что было для Души ее жилищем… Теперь же прахом будет для кладбища… И нежный рот ее закроет злой оскал… Лишь в этот миг еще безумно улыбалась… Ну, что, мой друг, свой грех заполучил?! Проснулась в твоем сердце жалость?! Ты словно ток через себя вдруг пропустил… И осознал, что жизнь была сплошной ошибкой, что смысла нет с земною правдой воевать… Она насквозь прошита белой ниткой… И проще Смерти свое тело доверять… Быть может, там Душа и разгорится… И ты увидишь, как две райских птицы летят по мановению луча… Товарищ твой, тобою же убитый… И Яна – его вечная сестра… В огне летят как два метеорита, сорвавшись высь с могильного креста…
Иногда бывали минуты, когда тебе хотелось отказаться от своего подлинного, настоящего «я» и вместо этого почувствовать себя актером, неудачно сыгравшим роль в такой же бездарной пьесе, из которой в любое время можно было уйти и сыграть другую… Возможно, трагедия заставляет нас весьма условно представлять собственную жизнь, превращая ее в игру мгновенных неожиданностей, сулящих только одно проживание себя как какого-то ненайденного смысла… И чаще всего сбываются не надежды, а опасения…
Полгода пролетело незаметно… С тех пор, как вы покинули квартиру… Той ночью ты не спал и видел Яну… Как ели на постели ее черви… И смрад ужасный в щели разливался… И кто-то дверь ломал в ожесточенье, предчувствуя по духу мертвеца… Покойницу, держащую свечу, но незажженную, оставленную вами… Как странный знак, вселяющий тоску. Тебя не знал никто из близких твоей Яны… Огромный город скрыл страстей водоворот… Глазам людей дав крепкие затворы… Из самых фантастических пород…
Итак, вы скрылись. Словно в чаще звери… С одной единственною тайной на двоих… Словно лишенные навечно своей цели… Готовые любой постигнуть миг… О, лишь бы вас страдания не съели! Но в закоулках памяти темно. Все агнцы Божии есть избранные судьи, которым как бы ни было грешно… Дано убийц своих судить, верша их судьбы… Так по ночам к тебе стучался друг, за ним шла робко призрачная Яна… Их боль… их страх… их каждый грустный звук… В тебя с болезнью поселялся очень странно. Так по ночам стекал холодный пот, покойники из глаз не выходили, ты тяжело вставал и пил сто грамм, Но трезв твой разум был, хотя и жил в могиле… В какую сам себя живым ты закопал… одна жена как кокон шелкопряда… В гробу бессмертном на таинственных лучах, как будто крик возмездия из ада… Ее не проницал твой черный страх… Бессовестна в своем же униженье, ее, калеку, Бог всегда простит, укажет вход к прекрасному спасенью в то время, как тебя ест смертный стыд… Она блаженно спит и улетает… Куда-то смысл земного бытия… Не потому ль, что истина святая… Едва ли сводит всех обманщиков с ума… Вот так солжешь и тут же повинишься… Но только тем, кто вмиг тебя простит… Чтобы Душа бродила здесь неслышно, поскольку всякий ей казненный чутко спит… А может и не спит, а только дремлет… Иль бродит средь могил… И ждет тогда… Твой прах дозревший бросят в ту же землю… А душу в мир иной, чтобы судить тебя… Поэтому и потянуло в церковь… Ты тихий храм на берегу нашел… Там старый вежливый служитель спокойно отпускал грехи… Там свечи жгли во славу Бога… И во спасение себя… родных и близких, чья дорога… так одинаково строга…
Болезнь в тебе как зверь проснулась… Всего лишь день один назад… И сердце тут же встрепенулось… Обжить пристанище утрат… Хотя б пред смертью насладиться… своею чистою Душой… Чтобы она – как божья птица легко взлетела на покой… Или внезапно исцеленье… по божьей милости найти… О, как бы новое рожденье… Во храм ведущие пути… Еще когда-то в прошлом детстве, когда Он брошен был народом, ты залезал сюда погреться, полюбоваться ненароком на эти древние иконы, на пыльный брошенный алтарь, хранящий смутные погромы, когда извержен был наш царь… Веков раскрытые страницы к безумной пропасти вели, где люди собственные лица уничтожали днем войны… Вот так и ты игрой без правил… Завел с женой себя в тупик, в то время как апостол Павел…
Семье свой памятник воздвиг… Так он сказал… что каждый должен только свою жену иметь… Во избежание от блуда… И пусть разводит их лишь Смерть… Еще сказал он, что уж лучше… Во всем лишения терпеть, чем осквернять грехами Души… И торопиться к Бесу в сеть… Попасть… как будто потеряться Вот в этой жизни навсегда… Как все раздробленные царства… В пучине векового сна… Да, он сказал… Их было много… Пророков… отроков святых… Свидетелей распятья Бога… Глаголящих свой вечный стих… Но если все грешат пред Богом… В притворстве мерзком и земном… И ни с кого не спросишь строго… наш чудодейственный закон…
Тогда кого позвать для стражи… Кому дозволить осудить. Души прескотские пейзажи… Портреты сумрачной тоски… дать заглянуть в свою темницу… любому хитрому зрачку… Поведать горести убийцы… Клеветнику или лжецу… Иль в жалость чью-то напроситься… Склонивши голову к кресту. Все, что угодно мог ты сделать, Но только вспомнил светлый ореол… Служитель был почти что другом… Он с нежностью к тебе приник… Грех отпустил, и с медовухой… Вмиг развязал святой язык… Так в полутьме его же кельи… вы пили сами за себя… За обретенье вечной цели, Еще за Бога и Царя. Матвей… Священник моложавый, с тоской разглядывавший баб, Судил их очень строго… право, Поскольку сам был Божий раб… Вот нечестивицы, плутовки. Куда заводят мужиков?! От ихней дьявольской сноровки… Дерьмо везде как семь грехов…
И Ева тоже учудила, хоть из Адамова ребра… Без мужа яблоко вкусила, и ей открылся Сатана… В тумане сих речей обильных… тебя… как небо, развезло… И ты учуял, как постыдно… Иметь Адамово ребро… А, впрочем, все это морока… С цепи собак на баб спускать… В грязи бескрайнего порока… Всех утешает Божья Мать… Так равноправье в Божьем Царстве… С времен Творенья введено… И даже Вечный был в мытарствах,