Впрочем, на базарной площади в торговый день людно. Дождь там или не дождь, а соли или хлебу все равно, в какую погоду быть купленными. День перевалил за половину, но толпа не редела. К полудню, вдобавок, дождь перестал, в тучах иногда проглядывала синева. Зазывные крики торговок смешивались с гомоном покупателей, над рядами носился, дразня, запах свежего хлеба и мяса.
Двое темноволосых юношей, смеясь, протискивались сквозь толпу. Купив два пирожка с черемухой у краснолицей тетки («Кушайте, господин, на здоровьичко!»), они вертели головами, порой засматриваясь на диковины, выставленные на продажу. Вот машут головами деревянные петухи, если дернуть их за веревочку. Вот мужик на липовой ноге колотит дубиной медведя. Вот вышитое полотенце – подсолнухи расцвели так ярко, что глаза радуются… один из юношей остановился, засмотревшись, и засмеялся от удовольствия. Второй потянул его за рукав:
- Неймется тебе… Идем же.
Они были похожи почти до неразличимости и чертами лица – братья! - и богатой, расшитой золотыми нитями одеждой. Властная осанка выдавала в обоих привычку повелевать, руки – холеные и белые – явно не привычны были к тяжелой работе. В ином месте прохожие кланялись бы им в пояс, едва завидев на них медальоны с выточенными на них соколами: княжичи. Такие же соколы виднелись на рукоятях привешенных к поясу кинжалов. Но в такой толкучке, как здесь, поклонись поди попробуй…
Братья выбрались, наконец, из толпы и огляделись. Старший – чуть выше ростом, чуть мягче черты тонкого лица - снял с головы берет, вытер мокрый лоб.
- А жарко…
- Говорил же – делать тут нечего, - пробурчал под нос младший.
- Не ворчи, - улыбнулся брат. – Не все сиднем в тереме сидеть… так и закиснуть недолго.
- Ну, разве что, - вздохнул брат. – Хотя, право слово, надо было верхом поехать… - и, помолчав, спросил: - Лучше скажи, зачем ты нынче утром отцу понадобился? Случилось что?
- Понадобился, - махнул рукой старший. – За чем бы путным, так нет…
- Жениться, что ли, заставляет? – пошутил младший.
Брат искоса глянул на него.
- Угадал…
- И на ком? – уже без улыбки, сочувственно.
Юноша невесело усмехнулся.
- А то сам не догадываешься…
И поморщился – вспоминать нынешнее утро ему не хотелось.
Этим утром старые клены понуро заглядывали мокрыми листьями в окна княжеского терема, терлись растопыренными ветками о расписные маковки крыш. Распахнутое окно богато убранной комнаты под самой крышей облюбовали сразу две тонкие веточки, жались к людям, словно прося поделиться теплом.
Мокрая резная ограда; стражники у мокрых ворот – волосы облепили мокрые лица, пахнет сырым деревом. Дождевые капли стучат по резным перилам высокого крыльца, по узорчатым ставням. Ежатся и взвизгивают, выскакивая на улицу, дворовые девки. Непогода загнала под крышу многих из тех, кто толчется обычно на княжеском дворе – по делу и без дела; просители, сменившиеся стражники, слуги. Нахохлившись, похожий на аиста, прошествовал на длинных ногах княжеский казначей – капли залетали ему за шиворот.
Князь Ираан Ир-Лхор погладил узловатыми пальцами светло-зеленые мокрые листья, просунувшиеся сквозь узорную решетку окна, и вздохнул. Высокий, костлявый, обычно стремительный в движениях, сегодня он морщился, потирая плечо, - ныли на непогоду старые раны. Поежился… июнь июнем, а сыро в комнатах, зябко. Рассеянно погладив шрам на виске, он обернулся и строго посмотрел на стоящего перед ним старшего сына.
- Сегодня я получил весть с почтовым голубем. К празднику середины лета к нам пожалует князь Ингор… а с ним – его дочь, княжна Ирайна.
- Да, отец, - отозвался Ярраан Ир-Лхор, сын и наследник князя, надежда и опора княжества в будущем, пока же - головная боль и досада отца, вон как сошлись на переносице седые брови.
- Надеюсь, ты понимаешь, что это означает?
Ярраан тихонько вздохнул про себя, отвел взгляд. Еще б ему не понимать! Уже целый год как понимает – княжна Ирайна, дочь правителя соседнего государства, девушка, которую прежде он в глаза не видел, должна стать его женой. Потому что такова воля князя. Потому что этого требуют государственные интересы. Потому что его долг как наследника… долг, честь и все такое – вот только почему-то никто не удосужился спросить, а чего же он сам хочет.
- Ты понимаешь, надеюсь, что ты должен вести себя подобающим образом? – продолжал отец.
О, и это Ярр понимает. Подобающим образом – значит, не забивать себе и гостям головы всякими бреднями, вычитанными в толстых, пыльных фолиантах, которые нормальный человек и в руки не возьмет. Подобающим образом – значит, показать себя как мужчину, воина и охотника, а не чудака сродни тем бродягам, что ходят по дорогам и бормочут невесть что. Князь прекрасно знал, с какой неохотой его сын принимает участие в охоте и прочих забавах, но – интересы княжества превыше личных желаний. Подобающим образом – значит, очаровать девушку и ее отца, сиятельного князя Ингора так, чтобы у них и мысли не возникло, что наследник соседнего маленького государства может стать неподходящей партией. Худой мир лучше доброй ссоры, а с таким сильным и богатым соседом ссориться тем более не следует.
- Будет ли еще праздник – с такой-то погодой, - вздохнул князь про себя. И продолжал негромко, но веско: - Нам нужен этот союз, ты слышишь меня? Ты должен выглядеть в глазах Ингора так, чтобы у него не было поводов отказаться. Этого требуют интересы княжества. Ты понял меня, Ярраан?
- Да, отец, - так же ровно, ничего не выражающим голосом отозвался Ярр. И поклонился, пряча досаду.
Если бы все было так легко и просто. Очаровать девушку – это не так уж сложно. А вот как сделать так, чтобы полюбить ее самому?
Было у отца два сына, с невеселой усмешкой думал иногда Ярраан. Старший - умный, младший – дурак. И добыл тот дурак себе принцессу-красавицу, корону и полцарства в придачу. Ну-ну. Хорошая получилась бы сказочка, да только у нас все наоборот. Жил-был князь – княжество невелико, а забот много. И соседи грозят, и урожаи не каждый год, и войско кормить надо. С соседями замиряться нужно, а что может быть лучшим поводом для мира, как не сватовство к прекрасной принцессе?
Вот только старший сын получился – вопреки сказке – дурак дураком, а младший – умный… зачем тебе, княжич, полцарства искать, если ты и так в свой срок княжить взойдешь. И принцессу искать не надо – отец позаботился. Только любви не будет, наверное, потому что – воля отца и долг перед народом, и много других благородных слов, смысл же один – навязанная невеста, которую он до свадьбы в глаза не увидит. Вот тебе, княжич, и вся сказка.…
Кто б назвал его неудачником – в рожу плюнуть тому. Старший сын и наследник князя Ираана Ир-Лхора, собою хорош и богатством славен. И счастье, наверное, будет – где-то там… а может, дорогу ищет пока и найти не может.
А ему бы – краски да кисти тайком от отца, а нет их – и уголь сойдет, да солнца бы побольше. И яркие кусочки мозаики жизни, вспыхивающие подчас в мелочах, - роскошный подсолнух в чьем-то палисаде; конопатая девчонка тянет на веревке козу, забавно топорщатся белобрысые вихры; закат над рекой – такой, что ахнуть хочется; сумрак пасмурных дней, когда в воздухе рассеяна водяная пыль и все – дома, деревья, прохожих – заволокло туманной дымкой…
Ярр рисовал с пяти лет. Пальцем по песку, веточкой по придорожной пыли, углем на стене – рисовать увиденное было для него таким же естественным, как жить, как дышать, он и не сознавал часто, что делает. Все люди, события, предметы вокруг имели свой цвет, зачастую совершенно не совпадавший с внешним. Князь Ираан всегда казался мальчику ярко-синим – несмотря на то, что отец – смуглый, темноглазый – носил темно-красные одежды. Младший брат – Бор – был коричневым, мать осталась в памяти теплым жемчужно-серым бликом, а старая нянька – светло-желтой, как ее сказки.
Князь поначалу посмеивался над несерьезным, не для мужчины, увлечением сына. Потом – уступив слезным мольбам – купил у заезжего торговца краски – таких не делали в княжестве; яркие, цвет ложился на бумагу легкими, ровными мазками. Мальчишку никто не учил мастерству художника… несколько раз подворачивался счастливый случай, удача – поговорить с людьми перехожими; среди них кого только не встретишь. Попадались пару раз такие, кто показывал маленькому княжичу, как правильно подобрать цвет и оттенить его, как рисовать лица, чтобы получались похожими, как сделать так, чтоб дальняя роща и ближний терем на листе не казались одной величины.
Чем старше становился мальчик, тем чаще хмурился князь, не одобряя его увлечение. Стал было драть за неподобающее для будущего воина занятие, но быстро понял, что бесполезно: Ярр выносил наказание молча, без крика и слез, рисунки прятал, но рисовать не перестал. А захожих людей украдкой проводил на задний двор либо в свои покои.
Часами простаивал он за спиной иконописцев, запоминая, мысленно исправляя их работы. Потом понял, что строгие каноны церкви – не для него. Там все сурово и не по-земному чисто. Жизнь – она не такая… и в луже отражается небо.
К пятнадцати годам кипа рисунков в огромном сундуке стала такой, что едва закрывалась тяжелая крышка. Ярр смотрел на мир так, как смотрят, наверное, на него поэты – те, что все движения души своей отливают в слова. Он отливал – в краски. В гневе или ярости из-под кисти его выходили резкие, едва намеченные силуэты башен и кровли домов. Весной, когда врывалось в открытое окно пение соловья, когда взгляд поднимался над крышей обыденности, лист бумаги покрывался влажной, туманной завесой. Потом на смену пейзажам пришли люди… и все чаще – она… еще незнакомая и от этого вдвойне прекрасная. Какой она придет к нему, когда настанет время?
Рисовать – как дышать, по зову души… Счастлива утренняя птаха во дворе, она может петь, когда захочет – ее никто не сгонит с ветки. Ему не дано и этого.
Пиры, охота, долгие часы в фехтовальном дворе или в княжеской Зале Совета – за плечом отца, хитрые, изворотливые речи, от которых бешенством сводит скулы. Нет, Ярраан ир-Лхор честно старался оправдать ожидания, вникал и слушал, разбирался и решал, когда приходилось, - куда деваться. И научился спорить, не обращая внимания на бешено вздергивающуюся бровь отца, и даже однажды настоял на своем – и князь, скрепя сердце, признал после, что сын был прав. Но если к делу не лежит душа, если оно – только повинность, а не радость, то странно ли, что все чаще хочется бежать из княжеского терема куда глаза глядят.
И Ярр, оседлав коня, все чаще носился, очертя голову, по окрестным лесам. Или, запершись, углем зло исчеркивал листы… но удачных рисунков становилось все меньше и меньше. Или, одевшись поскромнее, бродил по улицам города, смешиваясь с толпой – вот как сегодня. Один – если не удавалось выманить с собой брата.
Братья-княжичи внешне были схожи почти как близнецы. Одинаково высокие и худые, с резкими и четкими чертами лица, темноволосые… только глаза старшему достались материнские – серые, а младший унаследовал темно-карие - отцовские. Но если лицами они походили друг на друга, то внутренне не было у них, кажется, ни одной общей черточки. Ярраан гораздо охотнее проводил время над старыми летописями, чем в фехтовальном зале; на охоте присутствовал лишь по необходимости, чтобы избежать упреков отца; более тратил время на всякую заумь, как с досадой называл князь разговоры старшего сына с заезжими книгочеями. Бораан уже в четырнадцать лет обошел брата в воинском деле, все чаще стоял за плечом князя, если то было не на официальном приеме, и не сказать, чтобы советы его были уж вовсе лишенными смысла.
Бог весть, как желал бы поменять сыновей местами сам Ираан-ир-Лхор. Старший, Ярраан, унаследовал непрактичность, мечтательность и прямолинейность матери; младший, Бораан, хитростью и житейской сметкой пошел в отца. Часто огорчался и одновременно радовался старый князь, видя, как легко и быстро постигает мудрости придворной дипломатии младший – ах, каким бы стал он наследником, правителем, как расцвело бы при нем княжество! Да нельзя, нельзя… древний, еще прапрадедом установленный закон – править дОлжно старшему из рода ир-Лхор; изменить бы – но как? И все чаще глаза Ираана вспыхивали гневом, когда он отчитывал старшего – «Ты мой наследник, с тебя больше спрос», и так же теплели они, обращаясь на младшего. И горько корил он рано умершую жену – что же ты наделала, почему родила их не так, как следовало бы; ну почему хотя бы не близнецами!
Братья же, при всей внешней и внутренней несхожести, любили друг друга. Мать – княгиня Реада – умерла, когда Ярру минуло семь, а отец скуп на ласку. Как два птенца, княжичи жались друг к другу после смерти матери; утешали и укрывали один другого от гнева отца; вместе придумывали шалости и поровну получали наказания. И вместе огорчались, видя, как неодинаково отношение к ним отца.
Со временем стало очевидно, что первым советником будущего князя станет его младший брат – Бор с легкостью усваивал и часто применял на практике хитрости дипломатии и суровые законы государственных интриг, тогда как Ярра, прямолинейного и решительного, часто ставили в тупик неписанные правила политических маневров. Но таким же очевидным было и то, что во всем, что касается мудрости иной, не житейской, Бор до самой смерти будет спрашивать совета у старшего брата. Бор сам себе не решился бы признаться, как зачастую после разговора с непрактичным, замкнутым и мечтательным братом у него становилось легче на душе. «Что ты за человек такой, с тобой полчаса поговоришь – жить снова хочется», - с усмешкой признавался он, Ярр же в ответ лишь улыбался.
Что ж, утешал себя Ираан-ир-Лхор, будет хотя бы мудрый советник у глупого правителя – и на том спасибо. Иной раз, в глухую минуту предрассветной бессонницы, когда никого в целом свете не было, чтобы помочь и утешить, думалось в горьком подпитии князю: а ведь бывало и так, что по какой-то причине старший отрекался от княжения. Может быть… и тут же отгонял такие мысли. Старший сын честно старался стать для отца хорошим. Не вина его, а беда, что это у него не всегда получалось.
Короткая улочка увела братьев от базарных рядов и вывела на широкую площадь, за которой возвышалось здание городской ратуши. Огромные часы на башне пробили час пополудни. Низкие тучи в небе расходились, воздух стремительно теплел. Вымощенная брусчаткой мокрая мостовая понемногу высыхала, росшие вокруг тополя роняли в воздух клейкий пух.
Задумавшись, Ярр не заметил, как загомонили, задвигались на площади люди, и очнулся только от тычка в бок:
- Не спи, привыкнешь. Гляди, солнце какое. Потом будешь горевать … посмотри лучше – клоуны приехали.
«Клоуны приехали!» - разнеслось в толпе. Люди, галдя, расступались в стороны – на самой середине площади, на небольшом свободном пятачке стоял, обещая смех и веселье, пестро раскрашенный фургон с улыбающейся физиономией на боку. И жмурились – солнечный луч, пробившийся сквозь серую хмарь, рассыпал по площади, по крышам окрестных домов яркие искры.
Братья протолкались сквозь толпу.
Вскрикнула, запела старенькая скрипка. По сырым камням ходил на руках мальчишка-подросток в пестром, залатанном трико. Клоун - густо замазанное белилами лицо не дает определить возраста – наигрывал на старенькой, облезлой скрипке простенькую веселую мелодию. Мальчишка, метя светло-русыми вихрами мостовую, двигался медленно, но легко и гибко; Ярр опытным глазом заметил и оценил пластику тела и силу мышц. Люди ахали, несколько раз кто-то одобрительно засвистел – мастерство всегда вызывает уважение.
Наконец, мальчишка ловким сальто вызвал последний восхищенный вздох толпы, перекувыркнулся через голову и вскочил на ноги, раскланялся, улыбаясь. Скрипка смолкла.
Бор тоже стащил с головы вышитый берет, расстегнул ворот. Лето вспомнило, кажется, что оно лето; небо стремительно синело, становилось все жарче.
Мальчик-актер тряхнул выгоревшими волосами, отошел к фургону. Старик кивнул кому-то, скрытому от глаз пестро залатанным пологом, и снова вскинул к плечу скрипку.
Струна вскрикнула – звонко, пронзительно. И под вскрик этот легкой тенью метнулась в круг девушка. Вскинула тонкие руки…
Ярр, повернувшийся было к брату, замер, забыл, что хотел сказать.
Она танцевала так легко и радостно, так пронзительно-отчаянно, пробившееся солнце так щедро разбрасывало искры на ее рыжих кудрях, что площадь замерла. Девушка лет шестнадцати – худенькая, легкая – летела, словно не касаясь земли, и музыка так точно подхватывала и обозначала каждое ее движение, каждый поворот гибкого тела, что люди, стоявшие тесным кольцом, затаили дыхание. Она казалась то самой Феей Весной, то ведьмой – так, что вот-вот раздастся крик «На костер ее!». И тут же сама Жизнь вставала перед ними – такая, какой должна была быть, безоглядной, щедрой, радостной, истинной, неискаженной. Именно такой подарил ее людям Господь. Ярр смотрел на нее и чувствовал, как уходит, растворяется ставшая привычной за последние годы тяжесть на сердце, как серая муть в душе уступает место ощущению тепла и покоя – как когда-то в детстве, когда жива была мать.
Но музыка смолкла, и наваждение исчезло. Вместо дивной феи кланялась, освещенная яркими рыжими лучами, худенькая девушка в яркой, широкой юбке и красной кофточке. Рыжая, как это солнце, курносая, невысокая, но – смеющиеся глаза, улыбка делали ее почти красивой.
Потом было что-то еще, люди хохотали над немудреными шутками клоуна, мальчишка жонглировал большими шарами. Ярр не слушал. Он смотрел только на девушку, снова пытаясь угадать дивную фею в обыкновенной актерке. А она то хлопала в ладоши, то смеялась, запрокидывая голову, и лето все так же путалось в медных волнах, сбегающих по ее плечам.
Представление закончилось. Девушка с потрепанной шляпой в руках пошла вдоль круга, обходя зрителей. Люди метали монетки – медь большей частью, но встречалось и серебро, довольно много, и юная актерка довольно улыбалась.
- Спасибо, сударь… Благодарю, сударыня… - зазвенел над площадью ее голосок.
Она подошла совсем близко, обернулась к братьям. Ярр охватил ее взглядом – капельки пота на лбу и над приподнятой верхней губой, россыпь веснушек на щеках, загнутые вверх медные ресницы, дешевенькие бусы на загорелых острых ключицах. Улыбка дрожит на губах, но часто-часто поднимается от дыхания ткань кофточки - устала, устала…
Бор, улыбаясь, кинул в шляпу золотую монету.
- Благодарю, господин, - как и подобает перед благородноым, девушка поклонилась.
- Как тебя зовут? – спросил ее Ярр - и услышал в ответ негромкое:
- Яса….
Ярр зачерпнул из кошеля – сколько рука захватила – и бросил в подставленный цилиндр увесистую горсть золотых и серебряных монет. И подмигнул ей, не удержавшись, глядя, как удивленно распахнулись зеленовато-серые глаза.
- Благодарю, господин, - актерка присела в низком реверансе. И улыбнулась снова. Не всем – ему одному.
День выдался длинным и хлопотливым, и неожиданное представление на площади словно отодвинулось назад, хотя и не забылось. Вечерами братья-княжичи принадлежали обычно сами себе. Бывало – носились допоздна по окрестным лесам, просто так – старший сам по себе, а младший – за компанию. Бывало – торчали у окна, глядя на закат, болтая ни о чем или обо всем на свете. Ярр любил эти недолгие часы; на всем свете не было у него ближе человека, чем младший брат.
В распахнутое окно тянуло ночной прохладой, на подоконник, высушенный солнцем, опустилась зеленая ветка. Над крышами домов, над маковкой княжеского терема догорала полоска заката. Ярр сидел на подоконнике и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Уголь в его руках летал по бумаге; обо всем и ни о чем – так всегда бывало в минуты душевного волнения или радости, он просто черкал, не зная, какой штрих будет следующим. И хаос разномастных линий словно вбирал в себя его тоску, тревогу или возбуждение.
- Ты меня прямо пугаешь, - донеслось из глубины комнаты. Бор растянулся на неширокой кровати брата и, закинув руки за голову, созерцал потолок. – За вечер трех слов не сказал. Что случилось-то?
Ярр молчал, не оборачиваясь. В полутьме горела лишь одна свеча. Теплое, едва уловимое ощущение легкой радости и света теплым птенцом поселилось внутри. Так не хотелось разрушать его…
- Расстроился, что ли? – понимающе спросил брат. – Радоваться надо, дурень, - невеста к тебе едет.
- Что? – рассеянно отозвался Ярр.
- Невеста, говорю, едет к тебе. Уже весь двор знает, один ты как деревянный.
- А-а-а-а…
Он и забыл про это. Нынешнее утро казалось далеким и ненастоящим. Весь этот день в памяти вставала освещенная солнцем танцующая девушка с рыжими волосами. Рыжая… она почему-то казалась ему светло-бирюзовой, прохладной, как морская вода, как глоток из родника в жаркий день. Ярр улыбнулся.
Какого же цвета у нее волосы? Медный? Золотой? Морковный?
- Покажи? – Бор с любопытством поднялся, остановился у него за спиной. – А… это ведь та актерка, да? Гляди-ка, похоже… Хороша девчонка, правда?
Ярр остановился, вгляделся, прищурившись в полутьме. Да… вскинутые руки, широкий подол, разметанные ветром волосы - в ворохе разномастных штрихов постепенно проступали очертания будущего рисунка.
Постоялый двор на окраине города едва ли мог похвастаться тем, что его посещали знатные гости. Нет, посетители здесь не переводились, и трактир никогда не пустовал, и комнаты редко оставались незанятыми больше, чем на половину суток. Но все они были не из тех, в ком говорят – благородные. Незатейливый и простой народ, привыкший к грубым шуткам, крепкому пиву и тощим тюфякам на деревянных кроватях – было бы где голову приклонить. Оттого и плату в нем требовали не сказать чтоб великую; кошелек полегчает, конечно, но не треснет совсем; кормили просто и незатейливо – сыт и ладно.
Мастеровые, торговцы, что победнее, бывало – перехожие люди, не совсем уж нищета, однако ж и не из таких, что с охраной путешествуют… обветренные, загорелые лица, мозолистые руки да деревянные башмаки – вот таких постояльцев привык видеть у себя хозяин. С раннего утра до позднего вечера он крутился, как белка в колесе; может, оттого и пользовалось его заведение заслуженно доброй славой.
Но вот такого, как нынче, видеть ему не приходилось.
Не иначе, как дорогой ошибся с утра этот юноша – богато, хоть и скромно одетый (глаз у хозяина наметан, не впервой), в высоких, хорошей выделки сапогах, с длинным кинжалом в богато изукрашенных ножнах. Такие не ходят по улицам в одиночку, такие обычно путешествуют верхом либо в каретах, да с сопровождающими. И этот был верхом, и конь его – вон, у ворот привязан. Знать бы, что ждать от такого посещения, и что за нелегкая принесла его сюда… а нелегкая та – вон, пестро разрисованный фургон с улыбающейся физиономией на боку. Шел, говорит, мимо и увидел… всегда хотел поближе на бродячих актеров посмотреть.
Что ж, хозяин и сам был охоч до заезжих музыкантов и танцоров, но он что – черная кость, немудреным шуткам рад. А этому что нужно здесь? Разговаривал юноша учтиво, не так, как обычно знатные – пару слов сквозь зубы кинут, скажи спасибо, если в рожу не двинут. Благородные… Все честь честью – спросил, здесь ли странствующие комедианты остановились. Когда хозяин закивал – здесь, мол, господин, да вон – на заднем дворе репетируют, юноша кивнул и спросил даже – можно ли пройти посмотреть. И вправду, странный…
И только потом, проводив неожиданного гостя к черному выходу и оставив на выметенном дворике в тени большого вяза, хозяин увидел, как сверкнул на его груди медальон с выточенным на нем соколом. И охнул: княжич! - и склонился до земли. Юноша, впившись взглядом в тонкую фигурку у фургона, не обратил на этот поклон ровно никакого внимания.
- ….три, четыре, поворот, поклон… Яса! Здесь поклон, а не сгибание в пояснице! Что ты, как деревянная! Давай еще раз… мягче, мягче! Ты же зрителям улыбаешься, а не рыбу ловишь! Давай еще раз этот кусочек. Раз, два, три, четыре…
Старый клоун, блестя под утренним солнцем обширной лысиной, сидел, скрестив ноги, на стареньком коврике и, разрубая воздух ладонью, отчитывал повторявшую несколько одних и тех же танцевальных па невысокую девушку. Худое лицо с дорожками морщин - строго и жестко, нет и следа вчерашней приветливости. Не надо было быть актером самому, чтобы понять – идет репетиция. Девчонка-танцовщица не то новый танец учит, не то старый заново вспоминает. Чуть поодаль, у фургона, сидел в такой же позе – прямо в пыли – мальчишка, деловито орудовавший иглой над собранным из разных заплат большим куском материи. Светло-русая макушка опущена, неутомимо снует игла в тонкой руке. Для него танец привычен, как для Ярра – речи в княжеской Зале; эка невидаль – репетиция.
Никем не замеченный, Ярр стоял у старого вяза, наблюдая, как терпеливо, неутомимо девушка повторяет одни и те же движения, и в очередной раз поражался сходству и различию фехтовальных и танцевальных элементов. И – для него это лишь нудная, но необходимая обязанность, для нее же – удовольствие; так можно заниматься лишь по настоящему любимым делом. Какое удовольствие, почти наслаждение светилось в каждом ее жесте, каждом повороте, наклоне головы – а ведь это тяжелый труд, которым маленькая труппа зарабатывает себе на жизнь. Право слово, такой увлеченности и сосредоточенности прежде ему видеть не приходилось.
Подлетевший мохнатый щенок громко облаял незнакомца, выдав тем самым его присутствие, и Ярру ничего не оставалось, как выйти из-за дерева и поздороваться.
Старик посмотрел на незваного гостя едва ли не враждебно, мальчишка – удивленно, а девушка… несколько коротких мгновений она была еще там, внутри себя, в глубине танца, - и только потом тряхнула головой, и лицо ее осветилось лукавой улыбкой: узнала.
Сегодня на ней было старое серое платье, волосы стянуты в узел на затылке – только надо лбом выбиваются несколько пушистых завитков, и ничем не напоминала она фею, танцевавшую вчера на площади. Просто худенькая девчонка с острыми локтями, вздернутым носом и россыпью веснушек на щеках. Но вот она взглянула зеленовато-серыми глазами, и Ярр ощутил, как стукнуло невпопад сердце. Взглядом этим – добрым и открытым – она напомнила ему мать. Он сразу вспомнил ее имя – звонкое, как колокольчик – Яса…
- Здравствуйте, господин, - первой поклонилась Яса. Как не поклониться знатному юноше, который вчера был таким щедрым – денег, высыпанных им в потрепанную шляпу, хватит на месяц, если не больше. Обычно маленькая труппа не зарабатывала и половины вчерашней выручки.
И вот уже мальчишка вскочил и склонился в поклоне, и старый клоун, опустив скрипку, смотрит хоть и хмуро, но без прежнего неудовольствия. Странное дело, в этих почти нищих людях Ярр не увидел того подобострастия и униженности, что встречалась ему в бедняках-крестьянах, торговцах, подчас даже в ремесленниках. Чувствовалась в актерах странная гордость, чувство собственного достоинства, которое можно встретить лишь в уверенных себе и независимых людях. Независимых – отчего бы? Они-то ведь зависят как раз от очень многого – от щедрости зрителей, от расположения полиции, от… да хотя бы и от капризов погоды. А вот поди ж ты… Будь ты хоть тысячу раз знатен, улыбки этих людей могут стать искренними лишь тогда, когда ты этого заслужишь.
Тем не менее, они все-таки пригласили его «отведать, что Бог послал», хоть это всего лишь ячменные лепешки, и разговор завязался, как и полагается.
…Старый клоун Агель был старшим в этой маленькой труппе, но, вопреки ожиданию, не отцом девушке и мальчишке Тису. Ясу он подобрал в одной из деревень – родители девочки умерли от непонятной болезни, а малышка уже в шесть лет была на удивление гибкой и прыгучей. Тис приходился старику племянником – не родным, скольки-то-там-юродным, но все же – родная душа. Агель и Рада, жена старого клоуна, умершая два года назад, воспитали мальчишку как своего. Раньше труппа была большой, и выступления – не чета нынешним, но со смертью Рады все развалилось почти в одночасье. Подался в столицу Арлекин – молодой Вит, надежда труппы; умерла от лихорадки толстая Жаклина, шившая замечательные костюмы. Но жизнь продолжается… сейчас вот новую пьесу разучивают, а потому если господин придет на выступление завтрашним вечером, то наверняка увидит что-нибудь интересное.
Из осторожных недомолвок Агеля Ярр понял, что в бурном его прошлом были дела, которые не для всяких ушей, а потому сложностей с властями труппа старается избегать. Что это за дела и какие счеты у полиции с бродячими актерами, Ярр, понятно, выяснять не стал. Нелюбопытство его растопило отчуждение, и уже совсем скоро разговор перестал быть натянутым.
А Ярр, отвечая и спрашивая, все смотрел, смотрел на нее – чудо чудное, поманившее его вчера на площади, косыми внимательными взглядами вбирал каждую деталь – и чуть впалые щеки (недоедает), и тонкие, но сильные руки с крепкими мышцами (гимнастка!), и слегка приподнятую верхнюю губу, придававшую лицу выражению веселого лукавства. И на себе ловил такие же быстрые, короткие взгляды. Ниточка протянулась меж ними – нищей девчонкой-актеркой и княжеским сыном; не актерка и княжич они теперь – просто люди, почти ровесники… в зеленоватых глазах девушки порой проскальзывала печаль. Интересно, о чем она думает?
Солнце было уже высоко, когда Агель поднялся и проговорил хмуро:
- Вы уж простите нас, господин Ярр, но только некогда нам болтать. Двигаться пора. Полдень, самое время для выступления. Вчера вон как повезло; авось и сегодня не хуже будет…
Ярр поднялся и хотел было протянуть руку девушке. Но Яса, на мгновение опередив его, одним гибким движением поднялась и отряхнула платье. И поклонилась:
- Простите, господин… но нам и вправду пора.
Агель хмуро взглянул на нее и зашагал к фургону. А Яса потупилась и отвернулась. Пару секунд стояли они друг против друга и молчали. А потом у девушки вырвалось:
- А вы… приходите нынче вечером. Костер разведем, песни петь будем, хозяин позволил. Придете?
И – вспыхнула вдруг, залилась густым румянцем до самых ушей. Ярр осторожно коснулся ее руки… какие прохладные и твердые пальцы.
Яса отняла руку и посмотрела него строго и осуждающе. А потом улыбнулась – и, развернувшись, пошла к фургону. В руке Ярра задержалось на мгновение ощущение ее маленькой ладони… и запах ее волос – сухой, прогретый на солнце аромат осенней травы.
Ярр пришел на постоялый двор на следующий день. И на третий. И на четвертый.
Никогда еще с ним не происходило ничего подобного. Странное дело – рядом с этими совершенно чужими ему людьми Ярр чувствовал себя легко и спокойно – так, как в детстве, когда жива была мать. Удивительное чувство покоя, свободы и защищенности охватывало его всякий раз, едва он видел обращенные к нему зеленовато-серые глаза девушки, слышал ее мелодичный голос. Он хохотал над шутками Тиса и учил мальчишку фехтовальным приемам. Принес свои краски и кисти и заново разрисовал облезлый фургон, удостоившись одобрительного ворчания Агеля. Наблюдая, как на его глазах рождаются немудреные пьесы, предложил подправить текст – и актеры после недолго колебания согласились, и текст вправду стал чуть лучше – так, по крайней мере сказала Яса.
Это оказалась тяжелая работа – то, что иные принимают за праздник. Сколько пота и слез стоит, оказывается, за каждым движением, каждым поворотом головы, каждым словом или звуком скрипки или тонким, звенящим голосом. Устроившись в углу двора, чтобы не мешать, Ярр наблюдал за репетициями труппы. И, глядя на Ясу, улавливая порой в танце знакомые движения, поражался сходству и различию воинской и танцевальной науки.
Может быть, думал он, дело здесь не в движениях даже, а в отношении к ним. Для него, Ярра, ежедневные упражнения с мечом – лишь обязанность, порой доходящая до искреннего удовольствия, но все же – обязанность. Для девушки-актерки танец – жизнь. Нет, не жизнь даже – душа. Стоило однажды взглянуть, как неутомимо и самозабвенно оттачивает она каждое движение, как радуется, когда из хаоса отдельных поворотов получается – картина. Она готова была повторять одну и ту же танцевальную фразу по сотне раз, если считала, что есть в ней мелкая, незаметная постороннему глазу шероховатость. И если в обычной жизни Яса производила впечатление замкнутой и, пожалуй, угрюмой, то на выступлениях преображалась до неузнаваемости. Из облика маленькой бродяжки снова выглядывала юная фея.
На второй день Ярр, непривычно смущаясь, принес из дома кипу бумаги и коробку с угольками. Он чувствовал себя неуверенно, точно мальчишка-подмастерье, впервые взявший кисть; такого давно уже не бывало. Сначала пальцы сами заплясали по листку, радуясь привычному делу; из быстрых штрихов возникали взмах рук, заброшенный ветром на плечо завиток волос, подол платья. Агель, подойдя как-то и взглянув через плечо, только крякнул - и отошел, не сказав ни слова. Но потом – как застопорило; неживой выходила Яса, ненастоящей, непохожей на себя. Красивая, да, может быть, даже красивее, чем в жизни. Но – неживая; Ярр – за долгие годы – научился определять, есть ли правда в его рисунках. Он огорчился едва не до слез, сжег все свои наброски, кроме одного, который выпросил на память Тис. Впервые кисть в его руках оказалась бессильна передать живое очарование девушки.
Поздними вечерами, уже в сумерках, на заднем дворе зажигали костерок. Хозяин трактира, по счастливой случайности, оказался охочим до песен и сказок, и постояльцы, радуясь невиданно низкой плате за комнату, охотно веселили его почти до полуночи. Пел чаще Тис – у мальчишки оказался негромкий, но чистый и верный голосок, и песен он знал множество. Яса петь не умела вовсе, но мастерски рассказывала сказки. Эти минуты остались в памяти Ярра как драгоценность: блики пламени скользят по лицам сидящих кружком людей, негромкий голос смешивается с треском полешек в пламени, кухарки порой утирают глаза передниками. И уже не важно, кто с кем сидит рядом; с иными из них Ярр – княжич – днем и словом никогда бы не перемолвился, а вот поди ж ты – бок о бок слушают, закрывая глаза, и у каждого перед глазами стоит своя собственная сказка.
И сказка эта стократ драгоценнее, если Яса повернется, подбрасывая хворост в огонь, и медные ее распущенные кудри случайно коснутся его плеча.
Он подарил ей шелковый платок – цвета глубокой морской волны, мягкий и переливающийся в руках, почти невесомый. Яса было вспыхнула, засияла от удовольствия, осторожно касаясь шелка тонкими пальцами. Но потом посерьезнела вдруг и сказал строго:
- Спасибо, господин Ярр, но только… не нужно такого больше. Такой только благородным носить, а я… кто вы – и кто я, - и вздохнула едва слышно.
Ярр обиделся бы, если б не понимал, что она права. Гордая…
Он боялся коснуться ее руки, боялся сказать лишнее слово, чтобы не обидеть девушку. Таких, как она, княжич мог бы взять десятками – на день, на два, как игрушки, и никто бы слова ему не сказал. Он знал это, но никаких прав ему это знание не давало, потому что Яса – одна такая на всем свете. И не девчонка-простолюдинка она – благороднее, чем у иных дам, каждое ее движение, и наклон головы, и строгие взгляды. Подумать лишь, что несколько дней назад, он не знал, где живет его счастье. За одно ее слово он мог бы достать звезду с неба, как те царевичи, о которых она рассказывала…
Возвращаясь домой уже в темноте, Ярр, не зажигая свечи, бросался на кровать и блаженно закрывало глаза – перед внутренним взором вставало ее лицо. Рукава его рубашки, казалось, хранили слабый аромат ее рук - запах сухой, нагретой солнцем травы на закате. Потом вскакивал и хватался за кисти.
Теперь он рисовал стремительно и ярко – словно пел, и каждый его рисунок дышал радостью. За несколько дней Ярр похудел, глаза его светились счастливым огнем, и только слепой мог бы не заметить этого…
- Зачем она тебе? – недоумевая, спросил его Бор.
Брат знал, конечно, обо всем – у них не было секретов друг от друга. И – Ярр видел – силился понять, но не мог. Кажется, впервые в жизни не мог понять… а может, посчитал очередной причудой спятившего братца. Ярру было почти все равно.
- Девчонок в городе пруд пруди… не одна, так другая… на два дня – не все ли равно, кто?
- Ты не понимаешь, - тихо сказал Ярр. – Она не такая, как все…
- Актерка, - пожал плечами Бор. – Какая разница-то – актерка ли, прачка ли, кухарка? Ты ведь не жениться на ней собрался…
- Молчи, брат, - едва слышно промолвил Ярр. – Молчи…
Бор помолчал. А потом проговорил только:
- Ох, смотри, Ярр, смотри. Зная тебя…
И ушел, не желая продолжать разговор.
В прежние времена Ярр, наверное, озадачился бы, а может, и обиделся вовсе. Но не сейчас. Сейчас его несла, словно на крыльях, та необыкновенная легкость, что снова вернулась в его душу после знакомства с Ясой. Давно, как давно не чувствовал он ничего подобного…
Это были самые длинные и самые короткие дни в его жизни. Пролетели они – всего пять – стремительно, словно пять мгновений.
На шестой день Ярру удалось освободиться только к вечеру. Солнце стояло уже низко, и от деревьев на траву протянулись тени, когда он, оседлав коня, привычным маршрутом двинулся по улицам города. Сегодня он обещал Ясе закончить ее портрет; следовало поторопиться, пока опять не зарядили дожди и достаточно света. Коробочки с красками побрякивали в притороченной к седлу суме.
По обыкновению, на постоялом дворе было людно, и если кто и обратил внимание на неброско одетого юношу, то скорее как на владельца красавца-коня. Ярр опасался не застать актеров – мало ли, может, уже началось выступление. Но хозяин кивнул ему, и Ярр с облегчением увидел на заднем дворе знакомый яркий фургон.
У костерка на корточках сидел Агель и что-то помешивал в котелке над огнем. От котелка поднимался пар. Ярр принюхался и поморщился. Клей.
- Добрый день, Агель, - поздоровался он.
- И вам не хворать, - буркнул старик мрачно.
- А Яса где? – весело спросил Ярр, не обращая внимания на мрачность клоуна. – Мы… я обещал ей рисунок сегодня закончить.
- На рынок она пошла, - сообщил Агель. – И Тис с нею...
- Жаль, - огорчился Ярр. – Я всего на пару часов смог выбраться.
Старик покряхтел и поднял на него темные глаза. Ярр поежился – таким пристальным и оценивающим показался ему этот взгляд.
- Вот что… господин Ярр, - Агель похлопал рукой рядом. – Присядьте-ка… разговор у меня к вам.
Ярр послушно опустился прямо на землю. И улыбнулся мягко:
- Я слушаю вас…
Агель опять покряхтел, пожевал губами. Отвернулся.
- Вот что… господин Ярр. Дело такое… деликатное. Словом… просить я хотел…
Ярр усмехнулся про себя. Этого можно было ожидать, странно лишь, что старик так долго медлил. Чего, интересно, он попросит? Денег? Уладить дела с полицией? Бумаги выправить? Коня нового?
- Дело такое… - повторил Агель. – Вы… уж не обижайтесь, господин… вы перестали бы к нам ходить.
- Что? – не понял Ярр.
- Не ходите, говорю, к нам больше, господин. Не в обиду вам будь сказано, но… мы ведь для вас как игрушка. А мы… тоже люди живые. Не за себя я прошу, господин Ярр, - за Яску.
- Ч-что? – ошеломленно проговорил Ярр.
- За Яску, да. Я ведь вижу, какая она ходит все эти дни. На себя не похожа. То смеется, то плачет… она гордая, слова мне не скажет, но глаза-то есть у меня. Полюбила она вас, не иначе. А ведь она вам не пара, господин Ярр, и вы это знаете. И Яска это знает, оттого и молчит. У вас, поди, и невеста есть или скоро будет… вы поиграетесь с ней и бросите, а она… как бы не вытворила что. Она ведь как дитя… но если полюбит, так на всю жизнь. Мать ее такая же была. Забыть вас не сможет. А вы… Не дело это, - старик говорил сбивчиво и хрипло, торопливо. – Пока еще не поздно, пока можно поправить – уйдите вы ради Бога, не мучьте ее… и себя, - вырвалось вдруг у него. – Вы ее забудете… и Яска – сможет. Мы поможем, я и Тис. Может, потом хорошего человека встретит. А так…все равно у вас жизни не будет. Она вам не пара…
Ярр молчал, стискивая пальцы.
- Вы же никогда не полюбите ее так, как равную. Она всю жизнь вам игрушкой будет, потому что ровней вам никогда… никогда. Да, наверное, и батюшка ваш не одобрит. Уж не знаю, кто вы, господин Ярр, но вижу, что птица не из простых. Так зачем вам позор на себя навлекать – актерку в жены? Богом молю, оставьте вы нас в покое. Вы и так уже для нас сделали столько, что… вовек не забудем. Мы уедем завтра… днем отыграем последний раз и уедем. Пока не поздно, уходите вы, и мы будем вас вспоминать добрым словом, молиться за вас будем. Чтобы не пришлось проклинать вас… уйдите!
Агель неожиданно всхлипнул и вытер рукавом глаза.
- Простите, господин Ярр… Правда, уйдите лучше…
Ярр медленно поднялся. Ошеломленный, он смотрел на старика, потом попытался что-то сказать, но горло свело неожиданной судорогой. Резко развернулся и бросился к воротам. Вскочив в седло, пришпорил коня – пыль взвилась из-под копыт.
Старик грустно посмотрел ему вслед – и выругался. В котелке выкипал забытый клейстер.
Уже затемно, самым последним, Ярр въехал в закрывающиеся городские ворота. Стражники с удивлением посмотрели на измученного коня, облитого мыльной пеной, на мрачного, не меньше измотанного всадника, но, признав в скудном факельном свете княжеского сына, не сказали ни слова. Впрочем, если б и сказали, тот едва ли в состоянии был им ответить.
Несколько часов он гонял вскачь по полям вокруг города, останавливаясь лишь на краткие мгновения, чтобы дать передых коню. Встречный, рвущийся в лицо ветер пытался и никак не мог сдуть мелькающие перед глазами разноцветные искры. В голове едва слышно звенело, мысли путались. Ему хотелось то кричать во весь голос, то молиться, то смеяться взахлеб.
Она любит его? Любит, нет никаких сомнений! Господи, он и мечтать не смел… ясные серые глаза, звонкий голос, спокойствие, что снисходит на его душу при одном только появлении этой девочки. За что ему это счастье? Любит!
Любит ли? А если старик ошибается?
К черту, сегодня же, сейчас он помчится к ней, прямо посмотрит в глаза и все, все скажет. Ему жизнь не мила без нее… только бы Агель не ошибся! Плевать на все, на чужие сплетни, на недоверие, на… Он придет к ним, возьмет Ясу за руку и скажет ей все, что собирался сказать все эти несколько таких долгих дней. Он сделает ее своей женой и княгиней.
Уже начинало смеркаться, когда Ярр опомнился. Если он не успеет в город до закрытия ворот, то ночевать ему придется в лесу. Не самое лучшее место, если честно. Он пустил коня галопом. Прямо сейчас кинуться туда, на постоялый двор… к ней…
Ярр поймал на себе недоумевающие взгляды стражников и опомнился, оглядел себя. Усмехнулся. Хорош. Сам облеплен грязью и пылью с ног до головы, конь едва дышит, глаза, наверное, шальные. И очень хочется есть…
Завтра, сказал ему разум. Завтра с утра.
Сейчас, закричало сердце. Прямо сейчас.
Конские копыта звонко стучали по мостовой. Темнота скрадывала очертания домов, делала улицы совсем незнакомыми… а может, это возбуждение играло с ним злую шутку. Ярр даже не удивился, когда из переулка послышался такой же стук копыт – наверное, это волшебник какой-нибудь из детской сказки – вот сейчас покажется высокая фигура в белом плаще до пят и остроконечной шляпе.
Но фигура оказалась совершенно обыкновенной, лишь закутанной в темный плащ. Всадник рысью проскакал совсем рядом с ним – и вдруг резко осадил коня.
- Ярр!
Бор оказался рядом мгновенно, перехватил поводья его коня.
- Где тебя носит? – голос его был уставшим и встревоженным.
- Что-то случилось? – Ярр все никак не мог вернуться со счастливых небес в этом странный мир, где всем от него что-то нужно.
- Отец тебя ищет, - негромко проговорил Бор, выпуская его поводья. – Давно ищет… и, кажется, гневается. Я знал, что ты будешь там, - он мотнул головой в сторону предположительно постоялого двора. – Езжай… Я хотел предупредить тебя, поторопись… и знаешь, не перечь ему. Все потом.
- Спасибо, брат… - Ярр тронул коня.
- Погоди, - Бор тронул его за рукав, вгляделся в лицо и хохотнул. – Ты прежде, чем к отцу идти, лимон съешь.
- Зачем? – не понял Ярр.
- У тебя рожа сияет – луны не надо. Что, сладилось дело?
- Иди ты… сам знаешь куда.
- Сам иди, - опять хохотнул Бор. – Тоже знаешь куда…
В тереме, против ожидания, все было спокойно, словно никто и не хватился, не заметил его долго отсутствия. Во дворе, освещенном светом факелов, звонко гоготала сменившаяся стража; пахло свежим хлебом и конским потом. Ярр бросил поводья служке, торопливо простучал сапогами по темной лестнице. В коридоре было пусто.
Стянув мокрую от пота рубашку, Ярр крикнул, чтобы подали умыться, торопливо, шипя сквозь зубы, пригладил гребнем темные, растрепанные пряди. Сапоги пыльные… ладно, ничего. Зачем, интересно, он нужен отцу?
Подходя к покоям князя, Ярр столкнулся с молоденькой служанкой – та торопливо посторонилась и хихикнула, прикрываясь рукавом. Неужели правда у него «рожа сияет – луны не надо?». Ярр пригладил волосы, коротко вздохнул. За дверью слышались негромкие, явно раздраженные шаги – Ираан почти бегал по комнате из угла в угол. Ярр коротко постучал, шагнул…
- Звали, отец?
- Звал… - князь раздраженно махнул рукой. – Заходи.
Ярр сделал несколько коротких шагов – и оперся рукой о край стола. Вдруг сразу кончились силы. Навалилась усталость, ноги стали ватными. В большой комнате горело лишь несколько свечей, углы терялись в темноте. Едва уловимый запах каких-то трав и вина витал в воздухе.
- Сядь, - бросил князь, пристально глядя на сына. – Что бледен так?
Ярр пожал плечами. Говорить не хотелось.
- Устал от трудов праведных? – ехидно осведомился князь. – Или от иного чего?
Ярр вскинул глаза на отца.
- Что, не догадываешься, зачем я звал тебя?
Ярр молча покачал головой, пытаясь скрыть предательскую краску, расползающуюся по щекам.
- Нет, значит. Ладно. На, читай.
Он швырнул на стол перед сыном два листа бумаги, исписанных мелким, неразборчивым почерком.
Некоторое время в комнате было тихо. В закрытое окно с жужжанием билась муха, со двора неразборчиво и глухо доносились голоса. Наконец Ярр отодвинул листы. И легко улыбнулся.
- Можешь ты мне объяснить, зачем ты туда таскаешься? – хмуро, но пока еще мирно поинтересовался князь. – Ну, я понимаю, приглянулась девка… ну, раз… ну, два. Но что ты там каждый день делаешь? Да еще на виду у всех… подарки ей даришь…
«И это донесли», - подумал Ярр. Неожиданно накатил смех, и он закашлялся, чтобы скрыть неуместную веселость.
- Смешно тебе? – уже закипая, прищурился князь. – Черт те чем занимаешься, позоришь меня и себя – и смешно тебе! А мне вот не смешно ни капли. Дожили… тайный приказ донес! На постоялом дворе ошиваешься… и это мой сын, будущий князь! Накануне помолвки!
Яр поднял голову и прямо и твердо взглянул князю в глаза.
- Отец, я люблю ее.
От неожиданности князь поперхнулся – и изумленно взглянул на сына:
- Ч-что?!
- Я люблю ее, - тихо и упрямо повторил Ярр.
- Молчать! – тяжелый кулак с грохотом впечатался в столешницу. – Чтоб я больше об этом не слышал! Щенок! Скажите, пожалуйста, любовь у него! Сказать тебе, как она называется, любовь твоя? Ты не об этом должен думать теперь, не об этом! До приезда Ирайны – три дня, а ты… И думать не смей! Мне плевать, поимей ты хоть всех прачек и шлюх в городе, но не сейчас, сын, не сейчас… подожди немного! У тебя, кроме того, что между ног, еще и голова должна быть на плечах.
- Я люблю ее, - опять повторил Ярр. Кончились слова, осталось лишь упрямое: будет так.
Князь резко развернулся и, тяжело ступая, подошел к сыну, схватил его за ворот.
- И не думай даже, - выговорил тихо и зловеще. – К тебе невеста едет. Узлом завяжи, если невтерпеж, но до приезда посольства – со двора чтоб ни шагу. А эта девка… сгною, - пообещал он.
Ярр отшвырнул отцовскую руку. Молча, коротко поклонился, развернулся на каблуках и стремительно вышел, бешено хлопнув дверью.
Свеча, потрескивая, оплывала, воск скользил к основанию и застывал на вычурных завитках подсвечника причудливым узором. Ярр молча следил за ним, вырисовывая на бумаге завитушки. Рука набрасывала контуры сказочных химер, замков, башен, диковинные цветы… вот в завитках волос проступило угловатое плечо и вздернутый нос. Ярр скомкал исчерканный листок.
Окно было распахнуто, снаружи изредка доносились звуки колотушки и крик ночного сторожа: «Спите, добрые люди! Все спокойно!». Спокойно, ага. Очень. И на душе у сына князя совсем спокойно. И твердо.
Резкий стук в дверь прервал его мысли, заставил вздрогнуть. Из коридора донесся негромкий голос:
- Не спишь, брат?
Бор стремительно ввинтился в дверной проем, захлопнул тяжелую створу и заложил засов.
- Свечу потуши, - скомандовал он шепотом. – И окно прикрой.
- Что случилось? – Ярр послушно выполнил его приказ.
- Случилось, - Бор – очень похоже на князя – мрачно усмехнулся. – Ты чего нынче отцу наговорил?
Ярр вопросительно посмотрел на него.
- Не понимаешь… - Бор снова усмехнулся. – Ну-ну.
- Что случилось? – повторил Ярр.
- Да ничего особенного, - язвительным полушепотом откликнулся брат. – Довел ты отца здорово. Завтра утром будет объявлен приказ – всем бродячим актерам, музыкантам и прочему сброду для выступления во всем княжестве нужно будет специальное разрешение. Сроду такого не бывало! А эту твою… актерку… в общем, арестуют их завтра утром. Но! - он поднял ладонь, - я тебе этого не говорил.
Ярр стоял, не шевелясь.
- Езжай давай, если хочешь, - Бор мотнул головой. – Стража на воротах – моя, они тебя выпустят. Предупреди этих акробатов, пусть мотают куда подальше да побыстрее. Это все, что я могу сделать…
- Понятно, - выговорил Ярр наконец.
Решение пришло мгновенно и казалось теперь единственно верным и правильным – так, что смешным казалось, что он мог сомневаться несколько минут назад. Да, все верно. Иного пути и быть не может.
Видно, что-то отразилось на его лице, потому что Бор, словно испугавшись, схватил его за руку:
- Что ты задумал?
- Все просто, - отозвался Ярр почти весело. – Все совсем просто.
Он шагнул к сундуку, с резким скрипом откинул крышку. Пара рубашек, краски и кисти, матушкин медальон да теплая куртка – невелика ноша. Одеться потемнее и попроще… а хлеба и мяса можно утянуть с кухни. Деньги… ладно, сколько есть, им много не нужно.
- Что ты задумал… - прошептал Бор, понимая. – Ты соображаешь, что делаешь?
- Так будет лучше, - отозвался Ярр. - Ты ведь хочешь княжить, брат?
- Ты…
- Да, - кивнул Ярр. – И ты мне поможешь. Нам нужно уехать до утра как можно дальше от столицы. А отцу я напишу… И… вот еще что…
Присев к столу, он вытянул лист из кипы, валявшейся на столе, придвинул к себе чернильницу. Перо летало по бумаге, не останавливаясь, - слова ложились быстро и безошибочно, словно диктовал кто-то. И по тому, как точно находил он, раньше мучавшийся над письмами по часу, нужные слова, Ярр чувствовал, что прав. Он не смог бы объяснить, но знал это. Единственно верный путь.
Бор стоял неподвижно.
- Смотри, - Ярр протянул ему три листа. – Вот эти два ты найдешь в моей комнате завтра утром… как можно позже. А это – это нужно будет объявить публично… ну, ты знаешь.
Бор пробежал глазами четкие строчки – и отступил.
- Да ты спятил! – крикнул он, бросая листы на стол.
Ярр улыбнулся.
- Ты не первый, кто говорит мне об этом сегодня, - сообщил он весело.
- Брат, ты рехнулся! – Бор, оглянувшись, наглухо закрыл окно, точно боялся, что обезумевший брат выскочит прямо сейчас. – Зачем тебе эта девчонка? У тебя будет еще сотня таких же… да ты только прикажи…
- Не надо мне сотню, - покачал головой Ярр. – Она одна… Ты ведь сам знаешь… Ну, кому еще я могу доверять на этом свете, кроме тебя?
Некоторое время Бор молчал.
- Ты хоть понимаешь, что отец сделает с тобой, если вас поймают? И с ней тоже?
- Нас не поймают, - почти весело отозвался Яр. – Если ты сейчас не станешь медлить и причитать, как девица, а поможешь мне, то – не поймают. У меня хороший конь.
Бор молчал.
- Брат… - Ярр придвинулся совсем близко, взял его за локти. – Подумай лучше о том, что остается тебе! Ты ведь всегда этого хотел, правда?
Бор опустил глаза.
- Не надо, - ласково проговорил Ярр. – К чему нам врать друг другу. Ты будешь достойным правителем, гораздо более достойным, чем я. И ты всегда это знал. И я тоже знаю. И отец… так будет лучше, поверь! Для всех – для отца, для тебя, для княжества. Ну, что поделать, не гожусь я в короли. Так я лучше сам уйду, чем потом меня будут проклинать… и сам я буду проклинать себя, если не уйду сейчас. Князь разозлится, но потом… он поймет, что я прав. И... так будет лучше для всех. Честно…
- Что я должен сделать? – тихо, с усилием выговорил Бор.
Ночные сквозняки колебали неровное пламя факелов, и лица тех, кто ехал по городским улицам этой ночью, могли остаться неузнаваемыми – темнота играла с ними причудливые шутки. Лошади ступали шагом, но колеса фургона, в темноте казавшегося черным, грохотали слишком громко.
Ворота распахнулись со слабым скрежетом, и звук этот полоснул ножом по сердцу. Из темного провала там, впереди, пахнуло теплым воздухом со слабой примесью трав.
- Ну что… - Бор остановился, спешился и передал брату поводья. – Держи…
Ярр, соскочив с козел фургона, кивнул. Одернул куртку, поправил притороченный к седлу коня узелок.
- Ты ничего не знаешь, Бор, ладно? Я ничего, совсем ничего тебе не говорил. Отец… лучше не надо. Все бумаги, что нужно закончить, я сложил отдельной стопкой, их немного там. Меч и пояс – ты знаешь где. А лук я забрал, он… пригодится. И… поклонись от меня матушке. Она простит, я знаю.
- Удачи тебе… - неловко проговорил Бор. – Всегда…
Ярр кивнул снова.
Братья обнялись. Слова не шли, с губ сорвалось лишь похожее на молитву:
- До встречи!
- До встречи, Ярр. И… если что… ты знаешь, где можно искать помощи.
- Спасибо… Ты будешь хорошим князем, брат.
Теплый язычок факельного света разгонял темноту лишь на пару шагов вокруг. Света этого явно не хватало, чтобы озарить фигуру всадника рядом с темной громадой фургона. Мгновение - и фургон, и всадник канули во мраке.
Утреннее солнце догнало старый фургон уже далеко от города. Отдохнувшая кобыла бежала резво и на удивление послушно, хотя у нее, как и у всей труппы, выдалась весьма беспокойная ночь. Запасной конь рысил рядом; богато отделанное седло еще хранило тепло тела седока.
Дядюшка Агель сидел на козлах туча тучей, ворча под нос что-то весьма нелестное в адрес нынешних молодых, князя, княжеского сына, торговцев овсом, кого-то еще – Тис не разобрал. Мальчишка с весьма сосредоточенным видом штопал старый занавес, изо всех сил стараясь не прислушиваться к звукам в глубине повозки. Там – он знал, - свернувшись клубочком на груде тряпья, спал Ярр, и на губах его плавала слабая улыбка. Яса сидела рядом, прислушиваясь к ровному дыханию юноши, ставшего ей теперь – кем? Пальцы ее, едва касаясь, перебирали его темные пряди.
Мальчишке Тису очень хотелось обернуться. Но он считал себя взрослым, а потому не сделал этого.
24-28.03.2009.
