/По рассказу Натальи Ильиной/
− Матерь Божья, Пресвятая Богородица, помилуй рабу Божью… - еле различимой скороговоркой повторяла снующая по избе бабка, в то время, как «раба Божья», уцепившись за края деревянной кровати и выпучив глаза, орала с такой силой, что, казалось, не только связки «голосильные» не выдержат, а и живот, выпиравший над постелью огромным бычьим пузырём, бахнет, избавляя от мучений и его хозяйку, и перепуганную «вусмерть» повитуху… -- Третьтий дён, третьтий дён… - вступила в перекличку с повитухой, сидящая в «передней» свекровь… Перекрестилась, и вдруг, резко обернувшись к притулившемуся рядом сыну, сорвалась на крик: - А всё ты, ты, кобель поганый, сгубил девку… - и осеклась, осела…
«Кобель», здоровенный, как шкаф, сын Петро, сидел, уткнувшись в руки и, раскачиваясь из стороны в сторону, тихонечко подвывал. То ли по-бабьи, то ли по-волчьи…
Молча посмотрев на согнувшегося сына, она встала и, шаркая ногами, подошла к начинающему розоветь окошку.
- Осподи, - обратилась она к тому, единственному, от кого ещё могла ждать помощи. - Если тебе кто из наших нужон, так меня забери, а девку оставь, и рабятёночка оставь, Осподи, пускай живут… как же мой непутёвый-то без них… пропадёт… а я уже пожила, повидала, и оглохнуть, и ослепнуть успела, мне ить, Осподи, если помнишь, энтой осенью уж полсотни годков сполницца… хватит…
Слёзы, как бы догоняя друг-дружку, торопливо катились по её щекам, а она даже и не думала их вытирать. Может быть, устала, а может быть, измученная ожиданием, просто не замечала их. Она прижалась лицом к стеклу, повернула голову в сторону робко выглядывающего весеннего солнышка и, увидев вскочившего на плетень соседского петуха, почему-то отчётливо поняла: «Всё, отмучились»!
- Ку-ка-ре-ку!!! – Захлопал крыльями рыжий красавец.
- А-а-а-а… - хлестанул по ушам дикий, нечеловеческий вопль…
Мать и сын стояли друг против друга и боялись пошевелиться, боялись произнести слово, боялись дышать… и вдруг, разрывая предрассветную тишину, раздался громкий, утверждающий своё право на жизнь, детский плач.
- Живы! – Закричала повитуха и тихонько, счастливо засмеялась.
Опустившись на лавку возле кровати, Петро с любовью всматривался в осунувшееся, землистого цвета лицо жены. Гладил её безвольно лежащие поверх одеяла руки и понимал: что дороже её у него никого нет, и даже лежащий рядом с ней, кажущийся огромным свёрток, не вызывал у него такой любви, такой невероятной нежности, как эта маленькая, измученная девочка-женщина.
- Богатырь! – Заглянула в свёрток повитуха и удивлённо покачала головой. – Надо же? Думала не осилим. Ан - нет. Сама-то, пигалица пигалицей, а в хлопчике, почитай, треть пуда будет, не мене…
Весна вступала в свои права. Петро с матерью готовились к пахоте, к посевной, прибирались в запущенном в холода дворе, хлопчик, как в сказке, рос не по дням, а по часам, а молодая мама всё никак не могла оправиться после тяжелейших родов. Она выходила утром на улицу, садилась на уже прогретую солнцем завалинку и сидела так почти весь день, то украшая вышивкой рушники, то качая лежащего в люльке сына.
Весенний день – год кормит, гласит народная мудрость, видно, поэтому, речи о крещении ребёнка даже не заводили. Ближайшая церковь находилась в пятнадцати верстах от их деревни, в соседнем селе, дойти до неё «своим ходом» не было никакой возможности, а о том, чтобы в страду, лошадь в наём взять и речи быть не могло…
- Да ты не тужи, Верочка! – успокаивала молодую маму свекровь. – раз Осподь пустил его в жизь-то, значит и не денет никуда. Он, Осподь-то, не слепой поди, видит, что ну никак нам не с руки щас этим заниматься. Подождёт…
Вот так и шло время. Весна сдала свои полномочия лету, Петро ходил к соседу отрабатывать за лошадь, взятую на время посевной, Верочка, стала потихоньку помогать по хозяйству, а мать ходила в»в люди» и, собирая корешки-травки, выхаживала сноху.
Не знаю, то ли эти самые травки помогли, то ли болячкам надоело спорить с упрямым молодым организмом, но во второй половине лета хворь окончательно отступила и Верочка с мужем начали подумывать о том, чтобы сходить, и наконец-то окрестить безымянного сына.
Погода в тот день, судя по вечерним приметам, должна быть хорошей, бездождевой, но и жары особой – не ожидалось, поэтому и решили они пешком идти. Уж больно дорого отработка за лошадь обходилась… Собрали поесть на дорогу, что Бог послал, взяли несколько чистых тряпиц, заменяющих пеленки и, не дожидаясь рассвета, отправились в путь.
Своя ноша – не тянет, да и Петро, в отличии от маленькой, похожей на воробушка Верочки, силой обладал недюжинной, поэтому до села с церковью они дошли хоть и подуставшими, но, что отрадно – не измученными. Церковь почему-то была закрыта. Недовольно ворчащий староста потащился за батюшкой, сокрушённо взмахивая руками и подтягивая покалеченную при рождении ногу, а когда вернулся, ехидненько пропищал:
- ждите! Некогды батюшке. Они с матушкой ругаются…
Ждать пришлось долго. Оставшиеся после дороги силы медленно таяли , а казавшийся не таким уж и длинным обратный путь, почему-то начинал пугать.
Батюшка пришёл злой, отругал их за бестолковость (зачем без предупреждения притащились) и, засучив рукава засаленной рясы, принял мирно сопящего младенца. Однако, обряд крещения провёл хорошо, младенец улыбался, пускал пузыри и всё бы ладно было, да только батюшка, то ли в шутку, то ли из вредности, дал ребёнку, такое имя, что удивлённые родители не только запомнить, но и выговорить-то его с ходу не могли… Довольно улыбающийся батюшка заставил их выучить необычное имя сына и выпроводил за ворота…
Обратный путь казался на много труднее и длиннее. Ребёнок, так же как и кузовок с недоеденной провизией, тяжелел с каждым шагом, да и солнышко, обещавшее быть благосклонным, поднялось высоко над головой и начинало припекать. Но, всё рано или поздно, заканчивается. Счастливо вздохнув, они шагнули в прохладу приветливо встретившей их избы и, не успев положить ребёнка, услышали вопрос вставшей навстречу матери:
- Ну, как внучка-то назвали?
Ужас, выплеснувший из глаз молодых родителей, буквально пригвоздил её к лавке, а когда она опомнилась и пришла в себя, в доме уже никого не было.
- Господи… - скулила Верочка, еле успевая за несущимся впереди мужем. – Ну за что же наказание-то нам такое? Господи-и-и-и…
- За что, за что? – Задыхался в беге Петро. – За то, что думали долго…
- Ой батюшки-и-и, - снова запричитала Верочка, когда большая часть пути была уже пройдена. – а чего ж ты мальца-то не оставил? Зачем ты его-то с собой потащил?
- Чего-чего? – огрызнулся всегда смирный муж. – растерялся я. Не сообразил. А ты, если умная такая, чё не сказала? Или вообще чё дома не осталась7 чё попёрлась-то?
- а я откуда знаю? – заголосила Верочка и я растерялась… шутка ли7 забыли как родного сына звать…
…К церквушке подошли уже в потёмках. Заспанный сторож, путаясь, с грехом пополам, объяснил как пройти к дому церковного старосты и, сладко зевнув, повалился на покрытый собачьей шкурой топчан. Поплутав по тёмным улицам, они наконец-то подошли к домику старосты и постучавшись в покосившуюся калитку, замерли в ожидании. Наступившая тишина показалась подозрительно зловещей. Через некоторое время Петро, опасаясь появления собаки, отдал ребёнка жене и ступил на большой, не знающий хозяйской руки двор. Без каких либо приключений он дошёл до развалившегося крылечка и, стукнув щеколдой о дверь, снова прислушался… звук шаркающих шагов вселил надежду в его, сжимавшееся от нехорошего предчувствия сердце. По ту сторону двери кто-то долго возился, кряхтел и наконец на пороге появилась старая-престарая, да к тому же, почти глухая старуха. Она внимательно выслушала , но, по всей видимости, так и не поняв, что нужно этому здоровенному парню, сообщила, что сынок ёйный, он же церковный староста, уехамши куда-то с батюшкой, потому что в этой «кудете», кто-то помирать собрался, а когда помрёт - не понятно, поэтому когда батюшка со старостой вернутся – никто не знает… Глухая бабка, рассказывающая всё это гостю, кричала громко, повторяла по нескольку раз, поэтому, вернувшийся к калитке Петро, нисколько не удивился, когда увидел сидящую прямо на дороге, прижимающую к себе драгоценный груз и горько, безутешно плачущую Верочку…
- Дорога, по которой им пришлось идти в третий раз, по утверждению Верочки, доставила ей куда больше мучений, чем уже почти позабывшиеся роды. Ноги болели, подгибались сами собой, а мирно спавший всё это время ребёнок решил взять реванш и орал громко, басисто и, что самое ужасное – безостановочно. Доныне спокойная Верочка, услышав от здоровяка-мужа очередное6»Больше не могу…» разразилась бранью, долго не могла успокоиться и, наконец, выкрикнув:
- вот и неси теперь, раз дураком уродился… - зашлась в плаче.
Обессиленный Петро, боясь уронить орущего сына, всё крепче и крепче прижимал его к груди, а сам, механически переставляя ноги, медленно двигался по дороге ведущей к дому. Верочка, устав не только идти, а так же ругаться и плакать, еле тащилась за мужем, иногда хваталась за «праздничный» пиджак и всё повторяла и повторяла:
- Вот, неси теперь, неси теперь, неситеперьнеситеперьнеситеперь…
Как и когда добрались они до дома, никто из них не помнил, перепуганная мать открыла двери и… не нашла ничего лучшего, как снова спросить:
- Внука-то, как назвали?
Подскочивший как ужаленный Петро зыркнул на неё злобным взглядом, сунул свёрток ей в руки и, так же зло глянув на сидящую на лавке жену, ехидно пропел:
- Неситеперьнеситеперьнеситеперь….
Проснулся Петро от того, что глуховатая мать рассказывала об их приключении такой же глухой соседке и беспрестанно удивлялась: «Ну, надо же, имя-то какое чудное мальцу дали. Нестеры-то на деревне есть, а вот Нестерь? И в каво это? Антиресно?»…
Ещё не отошедший от вчерашней «прогулки», хотел, было, он выйти и прикрикнуть на ничего не понявшую мать, но, подумав, махнул рукой: «А ведь ребятёнка называть как-то надобно. Вот и пусть Нестерем остаётся, а уж как соберёмся в церковь заново сходить, так по нормальному назовём…»
Но в церковь они так и не собрались… сначала рожь поспела, убирать надо было, потом мать заболела, а потом новая власть пришла, церковь под амбар приспособила, а церковные книги, вместе со старостой, запропастились куда-то. Шли годы. Нестеря нужно было отдавать в школу и Петро пошёл в сельсовет, оформлять «метрику». Подвыпивший секретарь почесал в затылке грязной пятернёй и старательно вывел:
Игнатьев Нестер Петрович
Год рождения, место рождения, и, поставил внизу непонятную закорючку, с видимым удовольствием шлёпнул об стол печатью. Петро, положив на лавку завёрнутый в чистую тряпицу кусок сала, раскланялся и бережно положил метрику в припасённую газетку.
… А то, что Нестерь в очередной раз поменял имя, заметили только тогда, когда он в школу пошёл, но, подумав, решили оставить так как есть. Чего зря голову морочить? Да и сала жалко…
