Картофельные котлетки
Отца призвали в первые дни войны. Мама плакала, мы с сестренкой ревели, и, прижимаясь к отцу, умоляли взять нас собой.
Мне тогда было четыре года, но я запомнила на всю жизнь, как папа стоял на подножке вагона, махал нам рукой и что-то долго кричал …
Близилась зима, немцы наступали, в городе началась паника. Власти удрали, захватив с собой все, что можно, даже мебель и комнатные растения. А многие люди уходили пешком из-за нехватки транспорта.
Мы остались, бежать было некуда и не на чем.
Пронесся слух, что опустевшее здание Горсовета заминировано и вот-вот взорвется. Но в его подвалах был большой запас картофеля, который закупило для себя начальство, но не успело вывезти.
Толпы голодных начали стекаться к Горсовету, пришли туда и мы с мамой. Все стояли и обсуждали, как добыть эту желанную, вожделенную картошку и остаться в живых. Никто не решался спуститься вниз.
Мама была храброй до безрассудства. Она собралась с духом и полезла в подвал. Толпа с ужасом наблюдала за ней и, затаив дыхание, ждала: что же будет? Вскоре мама появилась с мешком отборной картошки. Радостные крики толпы приветствовали ее появление.
Но мама на этом не успокоилась, она спускалась в подвал еще дважды. Эта картошка спасла нас от голодной смерти.
Некоторые люди последовали ее примеру, им удалось вынести большую часть правительственного запаса, но одному старику не повезло, он напоролся на мину. Здание взлетело на воздух.
На подступах к городу шли ожесточенные бои. В каждом дворе вырыли окопы – щели, в которых прятались люди во время бомбежек. Нередко мы там проводили всю ночь. Было страшно, осколки снарядов и пролетали прямо над головами.
Мы, маленькие дети, не совсем понимали, что нам угрожает смерть. Когда свистели пули, спрашивали:
- Мама, как это так? Ночь, а птички поют?
Она ничего не отвечала, а только еще крепче прижимала нас к себе.
Как-то во время обстрела старушка-соседка сказала:
- Молитесь детки, вы еще безгрешные, Бог скорее вас услышит.
И я с жаром молилась, повторяя за ней непонятные слова:
- Услышь меня пресвятая Богородица, накрой меня священным омофором!
Кто знает, может эта молитва и спасла нас от смерти?
Через несколько дней в город вошли немцы. Сначала показались автомобили и мотоциклы, затем с ревом и скрежетом проехали танки. Всем приказали приветствовать немецкую армию. Детям раздали флажки со свастикой и заставили кричать:
- Хайль Гитлер!
Так началась жизнь в оккупации. На столбах появились объявления, которые кончались словами:
- За не выполнение – расстрел!
Чтобы прокормить нас, мама решила торговать на рынке картофельными котлетками. Она обменяла свое единственное украшение - золотые серьги на бутыль подсолнечного масла и немного кукурузной муки. Стала жарить котлетки, мы называли их «картофельниками». Какие они получались красивые! Обваленные в кукурузной муке, они были золотистыми и румяными. Мы, глотая слюну, жадно наблюдали за процессом приготовления, надеясь получить хоть что-нибудь. Иногда нам перепадала перемятая бракованная котлетка. Какая она была вкусная!
Немецкие солдаты хорошо их раскупали. Глядя на желтые, аппетитные котлетки они спрашивали:
– А яйки там есть?
- Я, я, яйки есть, - отвечала мама, хотя кроме картошки, муки и соли в них ничего не было.
Но однажды случилась страшная история. Мама взяла нас с сестрой на рынок, обещая после продажи котлеток купить по петушку на палочке. Мы весело болтали, рассуждая, какой петушок вкуснее: красный или зеленый?
Мама разложила товар на прилавке и стала зазывать покупателей. Торговля шла бойко, уже через полчаса, половина котлеток была продана.
Вдруг к прилавку подошел немецкий солдат с автоматом. Он был огромного роста, с красным одутловатым лицом и злыми маленькими глазками. Солдат пристально посмотрел на маму и огромными ручищами начал хватать с подноса котлетки и отправлять их в рот. При этом он что-то говорил на немецком, подмигивал и причмокивал языком.
Мама сразу же поняла, что немец заигрывает с ней, и решила скорее от него отделаться. Она строго спросила:
- А кто будет платить?
Немец сделал вид, что не понял и продолжал жрать. Мама еще раз задала вопрос:
- А деньги?
Фашист не ответил, перестал жевать и, бесцеремонно разглядывая маму, закурил папиросу. Она рассердилась и сказала:
- Что вылупился? Плати деньги и убирайся!
Тогда фриц покраснел еще больше, швырнул папиросу на землю и гаркнул по-русски:
- Подними!
Мама не двинулась с места, только стиснула зубы. Мы испугались, прижались к ее юбке и заревели.
- Подними!- еще раз грозно крикнул солдат, наводя на нас автомат, и добавил что-то по-немецки.
- Убирайся отсюда, фашистская сволочь, - тихо, сквозь зубы ответила мама и плюнула на дымящийся окурок.
Немец стоял с автоматом наперевес, размышляя: стрелять или не стрелять? Вначале он посчитал свою выходку милой и безобидной шуткой, но дело приняло серьезный оборот.
Мы с сестрой горько плакали, мама спрятала нас за спину. Вокруг стали собираться женщины. Все уговаривали ее.
- Ну, подними же, что тебе стоит? Ведь он застрелит тебя и детей.
Но мама стояла не шелохнувшись. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, но тут подошел немецкий офицер. Он совершал утренний обход, в сопровождении трех вооруженных солдат. Быстро оценив обстановку, офицер приказал подчиненным арестовать обидчика, извинился перед мамой, купил весь оставшийся товар, и гордо задрав подбородок, с пафосом произнес:
- Доблестная немецкая армия не воюет с женщинами и детьми. Затем он медленно удалился. Мы были спасены, и только тогда мама осознала, какой опасности мы подвергались. Обняла нас, заплакала и увела домой.
Вскоре начались усиленные бомбежки, наши войска перешли в наступление. Помню, как в панике отступали немцы. Некоторые люди добровольно уходили с ними, мама говорила, что это предатели и изменники Родины.
И вот, наконец, в город вошли наши войска. По улицам с громкими криками, лихо промчались казаки. Затем медленно вползли танки, за ними следовала пехота. Население высыпало на улицы. Люди радовались, целовали и обнимали освободителей.
Черная бабочка
Мой отец был военным. Мы часто кочевали с места на место. В далеком 1949 году наша семья переехала во Владивосток, где папа преподавал на военных курсах.
Жили мы на окраине, в районе, который назывался "Гнилой угол". Когда над Владивостоком светило солнце, у нас моросил дождь.
Нам, детям, все было нипочем. Гуляли в любую погоду. Летом ходили в лес, карабкались по сопкам за цветущим багульником, ходили купаться в бухту Потрокль. Ныряли в океан за морскими звездами, ежами и трепангами.
Напротив нашего дома через дорогу шла стройка. Там трудились пленные японцы, их утром, под конвоем приводили охранники. Вечером, когда работа кончалась, их строили в колонну и уводили в лагерь.
Японцы вызывали большой интерес у ребятишек. Одни их дразнили, показывая кулаки и выкрикивая "банзай!", а другие жалели и приносили кусочки хлеба. Пленные выглядели очень измученными. Униформа висела на них, как на вешалках. Они были так малы ростом, что казались мне, семилетней девочке, ровесниками.
Пленные часто подзывали нас, и, отдавая свои гроши, просили купить для них еду или папиросы. Им было нельзя уходить со стройки. Мы выполняли их просьбы, хотя в магазинах ничего нельзя было купить, кроме черного хлеба и ржавой селедки.
Я и моя подружка Зойка часто беседовали с пленными, несмотря на строгие запреты. Их сторожили бдительные охранники, наводящие ужас не только на японцев, но и на нас. Они постоянно отгоняли всех от пленных, грозя тюрьмой за предательство и шпионаж.
Мы и сами побаивались чужаков, ведь, несмотря на солнечные улыбки, они были нашими врагами.
Среди японцев мы выделяли двоих, самых молодых, которые постоянно нас приветствовали и пытались шутить на ломаном русском языке.
-Дети-сан, смотри! - говорил один из них и показывал, как "отрывает" себе палец, при этом закатывал глаза и издавал мучительные стоны. Мы понимали, что парень шутит, и весело смеялись. Нам, маленьким девчонкам, льстило, что взрослые люди разговаривают с нами на равных.
Как-то раз, один из японцев с таинственными видом подозвал меня и дал коробок, в котором что-то шуршало. Я приоткрыла крышку и увидела бабочку - черного махаона, которого даже в те времена, было очень трудно встретить. Потрясенная красотой и размером насекомого, я спросила:
-Где ты взял ее?
Он гордо ответил, что поймал бабочку специально для меня. Затем, смущаясь, робко попросил принести ему кусочек хлеба.
- Да, да, конечно! - сказала я и помчалась домой, прижимая к себе коробочку с черной красавицей. Дома схватила кусок хлеба и собралась бежать обратно.
Мама остановила меня и сказала:
-Зачем ты берешь хлеб? Лучше мой руки и садись обедать. Сегодня я приготовила вкусный борщ с мясом.
Я показала маме бабочку и ответила, что хлеб несу пленному японцу, который подарил ее мне. Мама вздохнула, немного подумала и сказала:
- Бедный малый! Он, наверное, очень голоден. В лагере их держат на хлебе и воде. Приведи его к нам. Пусть поест горяченького.
Я радостно побежала звать своего знакомого на обед. Рядом стоял его друг. Пригласила обоих. Японцы переглянулись, о чем-то поговорили, и, воровато оглядываясь, пошли со мной.
Было обеденное время. Охранники сидели в стороне на пустых ящиках. Ели селедку, чем-то запивая ее. Можно было отлучиться незаметно.
Мама, увидев двоих гостей, вместо одного, погрозила мне пальцем, но ничего не сказала. Усадила обоих за стол. Налила им по полной глиняной миске вкусного дымящегося борща, крупными ломтями нарезала буханку черного хлеба.
Японцы замерли при виде роскошного угощения. Затем молча принялись за еду. Если бы вы могли только видеть как они ели! Я никогда не забуду этого зрелища. Быстро загребая ложками, почти не жуя, они глотали этот живительный борщ, закатывая от блаженства узкие глазки. Чтобы не уронить не одной капельки, они подставляли под ложку кусочек хлеба, неся ее ко рту.
Когда миски опустели, гости хлебным мякишем вытерли их до блеска и отправили сочные кусочки в рот. Затем собрали со стола все хлебные крошки и съели их. Действовали одинаково и очень слаженно.
Покончив с едой, японцы улыбнулись нам, встали из-за стола, и, сложив руки ладошками вместе, долго кланялись, благодаря нас. Мама растрогалась и заплакала. Ей было очень жалко изголодавшихся молодых ребят.
После этого обеда мои знакомые японцы встречали меня, как родную. Мы каждый день разговаривали. Они очень смешно произносили некоторые русские слова: хреп - вместо хлеб, растуй - вместо здравствуй. Мое имя Лиля они произносили как Риря. В японском языке нет буквы "Л" и во всех русских словах они заменяли ее на "Р".
Мне удалось узнать имена своих новых друзей. В шутку или всерьез, они назвались: Тор и Ками. Причем Тор, называя себя, показывал на стол, а Ками - брал в руки камень.
Тор и Ками еще много раз обедали у нас. Мама старалась приготовить для японцев рыбу и рис, это была их любимая еда.
Однажды мама спросила гостей, как они попали в плен? Ребята смутились и стали уверять:
- Моя русский не стреряй! В прен сама пошра. Не хотера война. Оба очень тосковали по дому, в плену они томились почти три года.
У Тора отец был крупным промышленником. Он смешно изображал своего папашу - надувал щеки и округлял живот руками, показывая, какой он богатый и толстый.
Ками был из простой рабочей семьи. Но война стерла все сословные грани, и в плену они стали лучшими друзьями. А еще молодые японцы очень полюбили наш черный хлеб. До войны они даже не знали его вкуса. В Японии этот продукт не едят, его заменяет рис, и даже пирожные пекут из рисовой муки.
- Когда моя пошра дома, то скучай русский хреб, - говорили они.
Прошло несколько месяцев, и однажды мы увидели, что вместо пленных на стройке трудятся русские рабочие. Думали, что замена временная, но японцы больше не вернулись. Никто не знал, куда их увезли, отправили на родину или перевели в другой город.
Тора и Ками я больше никогда не видела. Вскоре и мы переехали из Владивостока в другой город. А черная бабочка - махаон еще много лет хранилась в моей коллекции, пока не рассыпалась от времени.
