Кукольный городок
Наконец, понимаешь, что поэзия – это проза, сбившаяся с пути. Это проза, вышедшая из дома с конкретной и насущной целью. Идущая на строительный рынок, чтобы купить четыре гайки на 12. В середине пути проза встречает старого приятеля-рифму, сильно опустившегося, но еще бодрого, и забалтывается с ним. В киоске они берут по бутылке пива и шагают куда посмотрят глаза. Ясная цель отброшена, предана ради ритма вышагивания по знакомым улицам, мерного отпивания из горла. Вспоминаются забытые анекдоты, выплывают забытые персонажи. В попутном магазине берут водку, хлеб, пару сомнительных копченых нарезок. Берут такси и, спьяну переплачивая вдвое, едут в район хрущевских домов, к женщине с архаическим именем Валентина, с которой у приятеля-рифмы что-то когда-то было. В ободранную дверь не звонят, а стучат – звонок не работает. Открывает дама с одутловатым серым лицом. У нее молодой любовник, шрам через правую щёку, только что откинулся с зоны. Рассаживаются на кухне, молча наливают и пьют. Рифма пытается рассказать анекдот. «Юрюзань» дребезжит. Проза думает: что я тут делаю? В чем цель всего этого? Хозяйка включает Цоя. Надо было слушать Цоя, просто слушать. Не надо было о нем говорить. Парень со шрамом приподнимается, угрожающе полусвистит. Проза получает в глаз. Рифма веселится над ним. Кое-как урвали когти, обошлось без милиции. Наутро плохо. Горький мед поэзии. Проза вспоминает: день прошел, а дела не сделаны. А нужно было купить четыре гайки на 12, чтобы починить кованый стул. Еще желательно пачку обойного клея – в коридоре шмат обоев оторвался. Эх.
Поэзия – это страх и стеснение произнести правду. Ты говоришь близкому человеку: мне нужно сказать тебе что-то важное. Важное – это: у меня внутри нашли какую-то гадость. Или: с завтрашнего дня я безработный. Или самое страшное: я тебя не люблю больше. Вместо этого ты говоришь: черепаховая кошка у нас во дворе опять родила. Один котенок просто вылитый сиамец. Или вот что говоришь: на следующей неделе выходит новый фильм Альмодовара. Надо бы сходить посмотреть, что на этот раз снял старый педик. Поэзия самая идеальная – это когда люди говорят о погоде. Не о единственном, единичном, преходящем, конечном, стремящемся к цели. А о бесконечно повторяющемся, предсказуемом даже в самых своих крайностях. О том, что не нуждается в нас. День сменяется ночью. После зимы приходит весна. «Черемуха зацвела». Это значит: «я умираю». Поэзия не может сказать «я умираю». Это говорит проза, переступившая через поэзию.
Я читал детскую энциклопедию. Там говорилось о человеке с феноменальной памятью. Он помнил число «пи» до пятисотого знака и годы правления всех ассирийских царей. Его спрашивали – как ему удается столько всего запомнить? А он отвечал: я как будто бы иду по городу и оставляю личные вещи в знакомых мне местах. Портсигар я закидываю в бак для мусора; в этом портсигаре - битва при Пуатье. Я отдаю кучерявому карлику-бармену пресс-папье, чтобы тот положил его к себе под стойку. Там у меня чертеж космической ракеты. Потом я иду на овальную площадь и роняю женскую заколку у фонтана с бронзовыми ангелочками. Это - «Божественная комедия». Когда мне надобно что-то вспомнить, я прихожу в нужное место и беру свою вещь.
Этот кукольный городок в голове странного человека жил своей жизнью. День в нем сменялся ночью, и зима слетала коршуном на жирную падаль осени. Но каждую ночь, когда мирные клерки засыпали спина к спине с распухшими женами, когда амбарные замки смыкались на дверях шумных таверн, а дежурный полицейский захрапывал, плюща нос на руле своей верной машины, в городке начиналась вторая жизнь. В мусорном баке разгоралась битва, стучала, гремела о железные стенки, а потом сбегала наружу, как кипящее молоко. И тогда над бельевыми веревками поднимался ливень английских стрел, а Черный Принц бешено скакал по мостовой, выслеживая в толпе теней белый слепящий плащ короля Франции. Крыша опустевшего бара превращалась в раскаленный стартовый стол, с которого один за другим с тяжелым грохотом отходили вверх небесные корабли, постепенно ускоряясь и сравниваясь со звездами. А на овальной площади слышался вопль грешных душ и хохот демонов, и бронзовые ангелочки гадали, не попадет ли им от Отца за присутствие на столь беспокойном зрелище. И с каждым рассветом эта вторая жизнь прекращалась, уступая место мерному метению мётл, шороху велосипедных шин.
Читатель поэзии – это турист в кукольном городке. Опытный читатель позаботился о бедекере. Он вычитал, что эти картонные домики, пластмассовые фонари, фольга смирённой реки – лишь видимость, только повод. Он знает, где свернуть с избитой тропы, в какой проулок шмыгнуть. Он обожает блошиные рынки: вот вы где все! Ему кажется, он понимает, о чем хотят сказать эти ненужные вещи, рассыпанные здесь деловитым всезнайкой. Латунная лягушка говорит: «я умираю». Сломанные часы: «я умираю». Старая немецкая книга о полезностях почвоведения… нет, не может все время быть «я умираю». Может быть, «я люблю»?
Он мечтает когда-нибудь не заснуть в своем гостиничном номере. Он всегда засыпает.