что такое версификация
Знаете ли Вы, дорогой читатель, что такое версификация и с чем её едят? Нет? Ничего страшного, ибо в русском языке полно её синонимов - графомания, стихоплётство, сочинение виршей и так далее, и такое прочее. Но нынче стало неинтересно говорить графомания, куда изящнее звучит версификация. По французски, как ей и полагается. Русский аналог нас уже не устраивает, не тот компот.
И несётся слово это лёгкокрылой чайкой по литературоведческим морям прямо к бурному истоку поэзии. А по мне - ничего лучше стихоплётства и не придумаешь. Но это по мне.
Прочла я размышления Виктора Топорова по поводу Григорьевской премии и там встретила это словцо, но не удивилась ему, а устало усмехнулась как старому знакомому. Интересный критик - Виктор Топоров, наверное нынче он такой один в России - интересный, правда Евгения Коробкова старается быть на него похожей, но молода ещё, не доросла ещё до такого уровня.
Читая заметки В.Топорова, нашла я, наконец два стиха, которые ему действительно понравились - КОЛЕСО. ОВИДИЕВА ТЕТРАДЬ Елены Крюковой и ДЯДЯ САША Наташи Романовой. О других критик тоже иногда неплохо говорил, но об этих двух стихах - отзыв самый положительный. Правда, не знал Виктор Топоров кто такая Елена Крюкова, что для критика такого уровня странно. Имя поэта и прозаика Крюковой известно в литературных кругах не с прошлой пятницы.
Но вернусь к отмеченным критиком стихам и приведу их полностью для ясности изложения.
ДЯДЯ САША
Мою сестру нашли с животом распоротым.
Ее труп уже объели собаки, и он распух.
Она говорила, что надо валить с нашего города,
в Москву или, в крайнем случае, в Петербург.
Она давно забила на школу, поэтому никто и не парился,
что ее две недели нигде не было вообще.
Все думали, что она опять посралась со своим парнем.
И свалила – ага, без денег и без вещей.
А ее парень – так это одно название.
Не работал, жил где попало, спал на полу.
Он пришел, такой – уже вставленный – на опознание,
вынул жевачку, приклеил ее к столу.
Она с шестого класса, по-взрослому жила с дядей Сашей –
Это как бы наш отчим, типа сожитель матери.
Он работает главным на распродаже
конфиската. Мы на шмотки денег не тратили.
А приходили к нему на базу и набирали чего нам надо.
Мы не хотели, чтобы дядя Саша от нас ушел.
Ко мне он тоже лез руками куда не надо,
говорил: не бойся, я сделаю тебе хорошо.
Мне было немного стыдно, но я терпела.
Хуже дяди Саши в сто раз – это наша мать.
Она в тюрьму идти не хотела
и от мусарни пряталась под кровать.
Меня допрашивали в присутствии двух психологов,
где в этот день были мать и сожитель ее – завхоз.
Мать сейчас в тюремной больнице как больная на голову.
В руке у мертвой сестры нашли ее клок волос.
Это я ее волосы из расчески повыдергала,
перед тем, как сестру заманить в заброшенный дом.
Надо было ей раньше ехать в Москву или Питер.
Нефиг было откладывать на потом.
Было ясно, что она сама никуда не денется.
Я решила избавиться сразу от всей родни.
В этот день закончилось мое детство.
Теперь с дядей Сашей мы будем жить одни.
Наташа Романова
КОЛЕСО. ОВИДИЕВА ТЕТРАДЬ
…Ты эту девку взял, хоть крепко руками цеплялась
За колесо. Спину — хлесь! — выгнула плетью она.
Ты ей колени коленом прижал. Змеей извивалась,
Синим эвксинским ужом, что плавает вместо вина
В козьем седом бурдюке. Как, глотку расширив, орала!
Ты ее крик ухватил мохнатым, распяленным ртом -
Да и выпил до дна. А пятками землю вскопала -
Ноги когда раздвигал, налегал когда животом.
Экая девка сподобилась! Хуже родимой волчицы,
Капитолийской, с двенадцатью парами злобных сосцов.
Как изо рта ее — всласть! — надобно жизни напиться.
Как во нутро ее — всклень! — влить влагу первых отцов.
Может, волчата пойдут. Слепые кутята, щенята.
Словно борщевник — ладонь, зубы разрежут восток.
Девка, не бейся, пригвождена, пред ветхой телегой распята:
Снег на дерюге горит; кровь утекает в песок.
И, пока хнычешь, меня, римлянского дядьку, целуя,
Чтобы я золота дал, чтоб не излился в меха, -
Я прижимаю босою ногой рыбку, пятку босую, -
Пот любви — кипятком — как обдаст! И глуха
Девка, хотя, ты к любви, телица, ревица, белуга,
Ты, на остроге моей бьющаяся колесом! -
Я заключаю с тобою подобие звездного круга.
Я не железом давлю — я над тобой невесом.
И, пока бык от телеги косит на меня Альтаиром,
Сириус-глазом косит, льдяную крупку копытом топча,
Девке, кусая ей ухо, шепчу я слова, позлащенные миром,
Мирром слащенные, спущенные виссоном с плеча:
КТО ТЫ БОГИНЯ ЛИ ЖЕНЩИНА ДАЙ МНЕ УТРОБУ И ДУШУ
ВИННАЯ СЛАДКАЯ ЯГОДА ДАЙ РАЗДАВЛЮ ЯЗЫКОМ
Снег нас — двойную звезду — свистя, засыпает и тушит:
В корчах, в поту, под телегой, под каменным черным быком.
Лишь Колесо на нас глянет. А в нем скрещаются спицы.
В нем — сшибаются люди. Сгущается темень и вой.
Елена Крюкова
И такое необъятное поле для психоанализа, что поэтов, что самого критика дают эти стихи, что аж дух захватывает. Почему так трудно иногда понять автор? Да потому, что он прячется за стих, скрывает в нём свои страхи и надежды, но проговаривается всё равно, выбалтывает всё, что на душе камнем лежит. Но в этом и есть самая суть поэзии - тайна чужой души, сопричастность ей, совместное содрогание её струн с тайниками собственной. Иначе, почему же поэзия так хватает читателя за душу, если настоящая.
Две женщины написали о насилии, страшном и неприкрытом. Но только одной из этого насилия удалось сделать поэзию. Почему? Потому что, во-первых, захватывающе красиво и динамично сделано, во-вторых, у неё из насилия рождается жизнь, а мы подсознательно знаем, что так на самом деле и происходит. Жизнь не рождается без боли, а будущее всегда уничтожает настоящее, каким бы прекрасным это настоящее не было.
Этот архетип заложен в нас историей человечества, поэтому художник, поэт всегда в выигрыше, если ему удаётся на его основе выстроить произведение. Стих Крюковой выстроен крепко, уверенной и сильной рукой она правит свою поэтическую речь и читатель видит картину жизни, нарисованную выпукло и ужасающе привлекательно. Здесь насилие выступает в роли творца. И эта правда жизни нам понятна.
Второй стих, как определил Виктор Топоров – сказ. Этакий отчёт преступника о бытовом убийстве. Ни гротеска, доведённого до абсурда, ни абсурда, доведённого до гротеска, я тут не увидела. Скучно, обыденно, примитивно. Автор попытался сыграть на эмоциях криминального ужастика, использовав для этого практически все приёмы «ужасных» детективов. Но я не испугалась. Видела, читала, не страшно и не верю. Уже привыкла к таким историям. Надоело их слушать. Стоит включить ТВ поутру, как тут же расскажут очередную семейную драму, с детками, уложенными в спящем виде на рельсы поезд и мамочкой с простреленной головой или об утопленных в пруду родителях. И такое прочее, и так далее. Жизнь в этих сюжетах куда страшнее любой выдумки именно своей обыденностью и бытовухой. Автору не удалось выйти на следующий уровень обобщения и стих болтается пустой обманкой на поверхности белого листа бумаги.
Но почему критик выбрал эти два стиха? Вот этот вопрос меня интересует куда больше. Ведь в перечне претендентов на Григорьевскую премию были авторы, чьи стихи ничуть не хуже Крюковских. О Романовой не говорю – для меня это не стихи.
Может опять психоанализом заняться? Хотя, зачем, ещё обидится.
http://moidorogie.livejournal.com/23171.html