Тур - 189:"Опять – спектакль" (конкурс завершен)

Отелло (грозно):
Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

Дездемона (дерзко):
Я вырву пламенные кудри
И расцарапаю лицо
Твоей напудренной лахудре!
Ты понял, крашенный кацо?!

Когда же с мымрою расправлюсь,
Я за тебя возьмусь потом!
Надеюсь помнишь чем я славлюсь
На всю округу, дядя Том?

Я закачу на весь театр
Такой неслыханный скандал,
Какого лучший психиатр
В своем дурдоме не видал!

Эй, дирижер, махни оркестру,
Чтоб похоронный марш лабал!
Прикрою я твою палестру*.
Ты понял, верный Ганнибал?

Пора продолжить нашу драму.
Давай, электрик, свет туши!
Ну, что ж, любимый мой Обама,
Души любимую, души...

* - частная гимнастическая школа в Древней Греции

В сахарном мире - лимонный капли и гром.
Видно, Великий Кондитер готовится печь.
Баночка соды зияет открывшимся ртом.
Там чья-то очередь в чайную ложечку лечь.

Ах, зашипела и вздыбилась пеною смесь!
Нужно, чтоб всё, как положено, пышно взошло...
Как же в той книжке на полочке – есмь или съесть?..
Нить провидения грешным ловить тяжело....

Что я такое – фисташка? А может – мука?
Ум так устал по сусекам познанья скрести.
Хлынула сверху молочная чудо-река,
всё, что возможно, вбирая в себя по пути.

Помню – сияя, за мной потянулась Рука,
позже - божественный венчик взбивал без конца,
дальше - горячая тьма потекла свысока
и, словно пластырем, мне залепила глаза...

Где я?.. Подсказкой, Кондитер, меня одари!
Всё завитушки да розочки...Может быть, сад?..
Я – словно облако - белая вся...изнутри...
Только снаружи - горьчайшею мглой - шоколад.

Мир сотворён, и Кондитер снимает колпак.
Далее будет про тех же и там же. Антракт.

«Их голосам дано сливаться в такт…»
(В.Высоцкий «Баллада о любви»)

Любовь и смерть, финал, последний акт.
Спешат актёры к рампе в брызги света.
"Их голосам дано сливаться в такт"
И для искусства так привычно это.

Накал страстей – отыгранный спектакль.
Оваций шквал, цветы, улыбки, лица…
Жизнь прожита, другая, но не та,
В которую придётся возвратиться.

В которой всё - иначе, и не так,
И за душой у каждого - потёмки:
Ромео трус, пропойца и простак;
Джульетта любит сауны и съёмки…

А им безумно хочется назад,
В тот мир побед, принцесс, шутов и крезов,
Где не отцвёл ещё вишнёвый сад…
Но путь обратный - занавес отрезал.

вся жизнь - игра, а мир - большой театр,
академический, а может быть сатиры...
путь к Мельпомене был витиеват,
и маячками проблесковыми - кумиры.
я за кулисами, простой статист,
на протяженьи театрального сезона,
кричал до хрипоты   с восторгом  "бис",
и отбивал в пылу до одури ладони.
завороженный мастерством игры,
платком я смахивал предательские слезы,
когда  ты Д*Арк всходила на костры,
мадам Карениной встречала паровозы...
любой душещипателен финал...
была естественна трагичность всякой позы...
и в  реверансе ты приветствовала зал,
а он  купал тебя в овациях и розах.

08.01.2010

Мягкий свет из софитов струится,
Разноцветьем пылинок дрожа,
А в лучах просыпается птица,
Поднимается, плавно кружа.

Руки-крылья расправив, как струны,
Словно в небе свободно парит,
Рассекая туманные дюны,
Туч набухших тяжёлый графит.

Но внезапно подхвачена ветром.
С ним в сраженье бесстрашно вступив,
Завертелась она пируэтом
Под тревожно звучащий мотив.

Извивается гибкое тело,
Урагана преграды круша.
Вдруг над сценой стрелою взлетела,
Пролетела в большом па-де-ша.

Каждый шаг безупречно отточен,
А в финале упала на грудь.
Стихла музыка, номер окончен.
Зал притих, не посмея вздохнуть:

Заворожен величием птицы.
На поклон балерина встаёт,
Чуть дрожат от волненья ресницы,
А в глазах ещё длится полёт.

2011

Фонарь простуженно мигал, сходя на шёпот…
Чтоб пережить эмоций крах – тут нужен опыт!
Один свой глаз оберегал, как у циклопа,
Но сцену нужно освещать и видеть в оба.
И потому качался он – Фуко на нитке? –
Туда-сюда, завидев свет в туннельном свитке;
И рампы магию свою пред ним теряли,
Светили слабенько, а ярче – лишь в финале…
Фонарь скрипел, хрипел, моргал, грозил бедою;
То вверх взлетал, то падал ниц, сражён тоскою.
Чего он больше усмотрел в своём герое –
Не рассказал, мол, зритель сам поймёт, душою…
Душа? Ах, да,  она была, витала в зале –
Фонарь в спектакле Виктюка слепил слезами

25.12.2012

Снова исчеркаю собой листок
После многодневного перерыва.
Я легко жила его – без надрыва,
Я натосковалась когда-то впрок.
Я – плохая девочка. Не игрок.
Не считаю карты, не знаю масти.
Проигравшись в дым, заряжаю счастье,
А потом, запутавшись, жму курок,
Рассыпаюсь прахом в десяток строк
И себя пытаюсь собрать из них же.
Знаешь, я на голову стала ниже,
Заглянув нечаянно в твой мирок.

В гардеробе выдали номерок –
Талисман на счастье на эту пьесу,
Где не понимаю я ни бельмеса…
Это как диагноз, сценарий, рок:
Если перешагиваешь порог,
То опять становишься неуместным.
Знаешь, мне нисколько не интересно,
Для кого сегодня ты варишь грог.
В голове – ни радостей, ни тревог.
Всё мы проходили, урок заучен...
Нам с тобой сдадутся любые кручи,
Если не споткнёмся о потолок.

                                         8 марта 2013 г.

- А ведь были мы - питеры пэны
И мальвины... - И что же, скажи?!
- А теперь мы уходим со сцены,
Пишем с маленькой буковки: 'жизнь'.

Были 'Браво!' и тухлые яйца...
Нас не вызовут больше на 'Бис'.
Посмеются кривляки-паяцы,
Что мы слишком давно родились,

Вспомнят наши грехи и измены...
Мы сыграли бы заново их!
Если б крохотной простенькой сцены
Нам оставили, пусть на двоих!

Старых кукол бросают в коробки
И хоронят в укромных местах.
Длинный век оказался коротким,
Ну, а следующий ждать нас не стал.

Ах, друзья, наши души — бесценны!
Их не купишь за медный пятак.
Мы вернёмся на старую сцену
И сыграем последний спектакль.

   Дурень думкой богатеет.
   (украинская поговорка)

Я скромен, робок и невзрачен.
Но лицедейство – мой талант.
И мне судьбою предназначен
весьма гуманный вариант –

тот образ жизни, что позволил
тоскливой скуки избежать.
И вот, не я, а грозный воин
на бой с врагами движет  рать.

Свою пожизненную робость
я обманул давным-давно -
страстями самой высшей пробы
живу на сцене и в кино.

Маркиз де Сад и Казанова,
пират, ковбой, палач, король...
То – весельчак, ковёрный клоун,
То – мрачный скряга, то – герой!

В моём театре нет раздоров -
Один – и зритель, и актёр.
Без сцены, зала, без суфлёра
и критик – я, и режиссёр.

В уюте кресла у торшера
вживаюсь в каждый новый том.
И с каждой книгою – премьера!
Успех! Овации! Поклон.

          

                                                         "Она рисовала птиц поперек руки,
                                                 всегда, засыпая, смотрела куда-то вверх,
                                                    я ей посвящал и читал по ночам стихи,
                                                      она говорила, что обожание грех,...
                                                                             .....
                                              что ты пациент, что ты болен серьезно мной,
                                            что я основной твой, любимейший твой недуг...
                                                   Так я сообщаю - будешь здоров, родной,
                                                 а я вместе с птицами буду лететь на юг".
                                                        «Она рисовала птиц поперек руки»
                                                                            (Кукла Саша)
******************************************************

"Она рисовала птиц поперёк руки..."
И жизнь ощущала сквозь крайности, секс и боль.
Мужчина же - тот, что ей посвящал стихи,
любя... Для неё был всего лишь ноль.

Любила конфеты и сладкую пастилу.
И горькое кофе плюс тело-его - в постель.
В какой-то момент перекинулась на иглу,
чтоб кайф увеличить. Не этого он хотел...

В больнице по- прежнему был для неё слугой.
Все прихоти - ломки сразу же исполнял,
надеясь - вернётся любимая... Но другой
стремительно близился день ото дня финал.

Её называл он:" Любимейший мой недуг..."
И в этом, конечно же, был абсолютно прав.
Себя не любя, он не мог отвести беду.
И жить научить не мог. Рядом - умирал.

Всё кончилось в миг, когда тело её сдалось...
Оно не могло больше множить такую боль.
___
Уходом из жизни она обнулила роль
в спектакле земном под названием "Нелюбовь..."

17.07.2011 15:33

Когда вы станете старше,
сцена местного драмтеатра
по списку гордости за достижения
сместится в никуда,
надоест вставать дворника раньше,
выпрастываться из халата
в синтетическую униформу
и скользкие холода,

и так на натертой пятке
съезжая служебным входом
в сортир начертить макияж,
бросить грим на подглазный мешок, -
лицо станет менее мятым,
а в чай из-под крана воду
насыплет рука неврастеника,
и станет чуть-чуть хорошо.

Потянется репетиция
затрещинами режиссера,
сегодня играешь патриция,
но вроде не понял роли,
не понял Идеи Автора,
Подтекста и Сверхзадачи,
а жизнь - она мимо этого,
она побежала дальше,

а ты в костюмерной, подкошенный,
с неточеным карандашиком,
сидишь, как святыми мощами,
на реквизитном ящике,
надписываешь свои реплики:
вот тут "с ироничной страстью".
Сегодня я Анна Каренина,
а может быть Бедная Настя.

Я сцену не то чтобы вдоль пропахал,
цветы свои перенюхал,
но я "не артист, а бездарный нахал
без голоса и без слуха".
И я "тупорылая рохля" в кашне
из очень дешёвой ткани
не раз уже должен был сдохнуть
на бис, играя любой сценарий,

по Чехову и Станиславскому весь
навыворот и по-живому
я умер под взрыв оваций, затем
один воскресаю дома.
Не то чтобы труд сценический - не
моё, мне в нём все знакомо,
забальзамированный живьём,
скандирую слово в слово
не мной прописанный монолог,
расхлёбываю за другого.

И я не Татьяна уже, я никто.
"Постойте, кого на мне женят?
Вы мне отказали по пьесе раз сто,
нет, я не люблю вас, Евгений.
Ни вас, ни кого бы то ни было. Мне
сестра моя Оленька ближе,
пусть будет инцест, если хочешь чего,
пусти свои руки пониже".

Сорву постановку, изгажу сюжет
и выйду из храма с позором,
но главное, я никогда больше, нет,
не стану рабом режиссера.
Я вызвал такси, я живой человек,
отправил зарплату на ветер,
я не декабрист, и не грек, и не прах
Изергиль, и не Юный Вертер.

Они отыграли репертуар
по много раз, лучше, чем раньше,
и вышли на пенсию все - кто да как,
кто малым ребенком, кто старцем.
Не знаю, отклеились ли амплуа от них
хоть за год до смерти,
но я до сих пор на циновке табак
курю, очень счастлив, поверьте.

Ни на одну пьесу рук больше не клал,
зато полюбил рифмоплётсво,
Парагвай, Суринам, Чад, Камбоджу, Непал
и плоское южное солнце.

Куда ж запропастился ты, Сальери?
Тебя, мой друг, я жду уже давно,
Аккорды, трели свежие поспели,
Вдруг не успеешь яду влить в вино?

Душа моя нагою стать так хочет!
А «Реквием» так рвётся в клавесин.
И кружевной платок слезой замочит,
Мой брат Сальери, вмиг лишённый сил.

Ещё скрипач?! Мы сложим оба акта,
Сожмём в комок событий пластилин,
Он не обидится, курчавый, смуглый автор,
Вселенной русской Бог и властелин.

Играй, скрипач, играй «Вой че са пете»,
А ты, Сальери, от бессилья вой.
Да, много есть, мой друг, того на свете,
Что возмутит порядок жизни твой.

А я пропью дар Божий, как получку,
Буфетчице талант свой заложу.
Так напиши, Сальери, что получше,
Я поцелую руку и скажу:

«Ты новый Гайден, я стою и плачу
Перед твоим, Сальери, алтарём.
Я убегу, как пёс шальной, иначе
Я и мой слух от зависти умрём!»

...Ты всё нейдёшь, я бедолага горький
Рукой остатки трелей шевелю.
Аккорды на столе остылой горкой…  
Как сладок яд! Я сам его куплю…  

мы – занавес и ниспадаем, я -
материал, ты - шёлковая нитка,
и как тобою только я не выткан...
вот снова подымаемся на бис,
и шум с галёрки, словно водопад
в партер и дальше к сцене, и - на сцену...
вдруг - тишина, так входит морфий в вену,
ни звука, ни движенья... лишь набат -
из сердца в сердце ходят эхо, стон...
и тяжесть век, и рвутся швы по нитке,
кому - аншлаг, а нам с тобою - пытка,
когда кумир выходит на поклон,
когда летят в беснующийся зал
букеты из воздушных поцелуев,
мы смотрим вниз и шепчем аллилуйя,
прекрасно понимая что финал
уже не за горами... так вдвоём
то ниспадаем, то взлетаем к небу
для жаждущих то зрелища, то хлеба,
поскольку только этим и живём...

Мы играем злую пьесу
С недописанным финалом.   (Нат. Перстнева)  

Всё не туда и всё не так,
Или всё снится мне,
А, может, это не спектакль,
А репетиция
Странного бреда без конца
И разумения,
Где все актёры без лица,
А речь без мнения.
Где в диком поле нечудес
Призы все проданы,
Где мысли все то через лес,
То огородами,
Где вдрызг разорваны листы -
Не склеить заново,
Где суп протух, а чай остыл,
И спёрли занавес,
Где автор — лох, директор — жмот,
Без торсов всадники,
А если свет кто и даёт,
То лишь на задники,
Но режиссёр  крутой, блин, вон -
Штаны с заплатами.
Билетик, кстати, не нужон??!!
По-на-пе-ча-та-ли...

Кто не слыхал о нём
И об его манере,
Он делал ход конём,
Произнося «Не верю!»
И рвался ритм сердец
От слов сакраментальных...

Вот ощутил «мертвец»,
Что он не натуральный.
Настойчив режиссёр,
Как Жириновский в думе,
И наш «мертвец»-актёр
От огорченья... умер.
Так в роль вошёл актёр,
Ценой такой потери!

Но молвит режиссёр:
"И всё равно не верю..."

Бог в гневе длань простёр
И дёрнул так за вожжи,
Что умерший актёр
От возмущенья ожил.
Клиническая смерть
Сыграла злую шутку,
И слушать, и смотреть
На это было жутко:

Воскреснувший актёр
Напоминал льва в клетке,
Был в гневе так остёр,
Так выражался едко,
Что с этих самых пор
Наперекор манере
Известный режиссёр
Забыл своё «Не верю!»

Лишь на июль в театральные страсти
Мы погрузились с подругою Настей.
Месяц жарища: бывает под тридцать.
Окна распахнуты. Мойка искрится.

Настя и я – на июль костюмерши.
(Ворох костюмов разглажен, развешен).
Мы подшиваем длинные тоги
Тем, кто стоит в "Лебедином" в "Прологе".

Петя-скрипач к нам садится порою,
Место найдя меж костюмов горою.
Мол, помогите – порвалась рубашка:
Творчество летом накладно и тяжко.

Как хорошо быть сейчас в Костомукше!
Там дирижер отдыхал, только лучше
Петина дача в озерном Утишье:
Он ожидает знакомства поближе.

Мимо артисты проходят в гримерки.
Пачки отглажены, высятся горкой.
Злы языки у брюнеток-блондинок:
Сплетни, интриги, бестселлер "Алхимик"...

"В па-де-труа надо темп побыстрее –
Эдак заснешь, а еще – разжиреешь!" –
Это Одетта в укор дирижеру.
В возрасте Гете все трудно, как в гору.

Входит в разгар закулисная вахта:
Глажка, прошивка застежек в антрактах;
Сушка колетов для потных солистов....
Счет на секунды: все четко, как выстрел.

Вызволив всех из костюмного плена,
Плащ и цветы убираем со сцены.
В полночь уходим по улице Росси.
С нами – Чайковский в костюме и с тростью.

Поднимается занавес и выходят актёры,
Начинается действие, льют прожекторы свет,
Затаил зал дыхание, смолкли все разговоры,
А на сцене тем временем завязался сюжет.

Так по правилам жанра, по канонам искусства
Страсть бушует в герое, быть не быть вот вопрос,
И, сражённый в итоге, силой гибельной чувства
Он страдает, тем самым доведя нас до слёз.

А в антракте в буфете, выпив чашечку кофе,
Проницательный зритель обсуждает финал,
Там герой побеждает, он в своём деле «профи»,
Ждёт награда героя и торжественный бал.

Но напрасно упрямец мысль о счастье лелеял.
Автор пьесы придумал ход сюжета иной,
Он героя заставил, чтоб себя не жалея,
Тот спасал героиню, рисковал головой...

Опускается занавес и уходят актёры,
Голоса замолкают, гасят в здании свет,
Удаляются зрители под шумок разговоров,
Унося в своём сердце сопричастности след.

И пусть жизнь не похожа на творение сцены,
И не так романтична страсть влюблённых сердец,
Всё гораздо в ней проще – быт, раздоры, измены,
Но и в ней наступает неизбежный конец.

Светило дня катилось за курган.
За ним клубились после бури,
как дым, ряды тяжелых туч.
Краснея, заскользил последний луч:
холмы, равнину, тучи озарил,
и блеск негреющий сияния разлил
на мрачный мир, на влажную долину,
как будто хмурый бесприютный мир
его любви пылающей достоин.
Урчание громов катилось далеко.
Покой и свет царили после бури.
В мое окно луч розовый проник.
Остановился, замер он на миг
и на стене картину озарил,
и дивный блеск придал её стеклу.
Своим любуясь отраженьем на полу,
как малое дитя, от радости сиял.
Покой нарушил колокола звон.
Но вскоре тишиной равнины разнесен,
он, словно отголосок бури
под остывающей лазурью,
навеки был молчаньем поглощен.
А полыхающее пурпуром светило,
мир покидая горделиво,
с лучом последним скрылось без примет.
Лег вечности незыблемый покой.
Несвязной потянулись чередой,
как тяжких туч ряды за горизонт,
тяжёлых дум блуждающие тени:
- Что ждет в грядущем наши поколения?
Куда?!.. Каким путем они пойдут?
И неужели их не омрачат сомнения,
что ложный снова избран путь?
И, что другой (дай бог свой путь им изменить!)
не так запутает сумбурной жизни нить
и ясный день уйдет под полог мрака?
Нет!.. Не поверю в это я!
Взгляните в прошлое, друзья!
Нам жребий выпал на счастливые года,
но даже там на небесах алели
закаты и грома гремели,
и луч веселый иногда играл
и, полыхая, незаметно угасал.
Но с первою звездой на небесах
угрюмый расступался мрак.
В душе рождались тайные надежды,
что завтра повторит, как было прежде.
Надежды милая тщета!
Бегущей жизни пестрый карнавал,
являя бутафорские убранства,
сменяя декорации, менял
сил не жалея и не зная постоянства,
тепло и свет на мрак и холод тьмы,
как дивный луч бегущий по стеклу
и, весело игравший на полу,
всем радость подарил и скрылся без примет.
И как бы не был ум наш чист и гибок, –
не избежать досаднейших ошибок!
Вся прелесть бытия наверно в том...

                        "... под ветхим солнцем в небе опустелом"
                                                                        Ф.Г.Лорка

Под ветхим солнцем в небе опустелом
висит звезда, стрижи и облака.
За занавес картонная рука
заброшена. Я мир рисую мелом.
Я мир рисую чуть, издалека,
дома нагородив многоэтажно,
проспектов взлёт - штрихами, эпатажно.
А мимо вдаль плывут, плывут века...

Свинтили солнце, смяв стрижей бумажных.
А на рисунке - маета, толпа,
на гололедице выделывают па
на каблучках сапожки дев отважных.
Под солнцем - грязно, грим и суета.
Но плещется сюита ля-минорно,
вливая вечность в бирюзу просторов,
весь мир-театр глядит в неё с моста.

С моста души, в зеркальность взоры вперив.
С моста души - меж завтра и вчера.
С моста души вспорхнула нот игра.
Мой выход. Шаг вперёд. Мороз с метелью.

.........................................Памяти Соломона Михоэлса

Нет, не уходят те, кого убили…
Они живут в рождении зари,
В неспящей боли… В непришедшей были…
В той тишине, что зреет изнутри –
И в том молчаньи, что, с забвеньем споря,
Шесть миллионов раз усилит боль
Непокорённой памяти Актёра -
Артиста, жизнь игравшего, как роль…

Их не забыть…
Не счесть…
Они – бессмертны…
И каждый – сам, с Судьбой наедине…
Спектакли? Да… Последние концерты…
Они – на сцене…
Сильные вполне
И в том аду, где длятся их минуты -
Последним вдохом в кровь разбитых губ,
Последним взглядом, посланным кому-то –
Там мир привычный призрачен…
И груб…

И сердце – стон последнего набата –
На верхней ноте перестало жить…
… Ты, сапогом раздавленный когда-то,
Не умер, нет…
Сияющая нить
Твоей души – в ролях, в словах…
В просторе,
Что горизонт ведёт  за поворот…
И там опять в немыслимом повторе –
Хрипит: «НЕПРАВДА…» твой кровавый рот –

И – грузовик…
И – дача…
И…*
Не надо!
Но только это жуткое кино
Опять зрачком свернувшегося ада
Глядит мне в душу…
Титрами
«Д А В Н О … »

12 августа вспоминают расстрелянных участников ЕАК, руководителем которого был Соломон Михоэлс - актёр и режиссёр, педагог, общественный и политический деятель...

* Показания Цанавы, согласно изложению в Записке Л. П. Берии:
Примерно в 10 часов вечера МИХОЭЛСА и ГОЛУБОВА завезли во двор дачи (речь идёт о даче ЦАНАВЫ на окраине Минска). Они немедленно с машины были сняты и раздавлены грузовой автомашиной. Примерно в 12 часов ночи, когда по городу Минску движение публики сокращается, трупы МИХОЭЛСА и ГОЛУБОВА были погружены на грузовую машину, отвезены и брошены на одной из глухих улиц города. Утром они были обнаружены рабочими, которые об этом сообщили в милицию.

Сжимают софиты удавкой кольцо,
Грохочут фанфары в ушах канонадой.
Бегу за кулисы и прячу лицо,
Бегу серой мышкой из звездного ада.                  
Бежать! От него, от себя, в никуда,
Бежать от кнута, от неистовой ласки!
Нам вместе не быть ни за что, никогда:
Закончилась пьеса печальной развязкой.

Навстречу шуты, губы кривят смеясь,
Над черным пиаром поверженной дамы.
Застыла под гримом ненужная страсть,
На сцене ружье и финальная драма.
Нелепой судьбы завершен бенефис,
Под масками снятыми злые улыбки,
Но вновь разрывается сердце на бис,
Любовь повторяя на бис, без ошибки!

Восстану из пепла, взлечу над толпой,
Успею на бал, оттесню королеву!
Предстану счастливой, красивой, живой,
Пройдусь по завистникам поступью смелой!
И будет написан счастливый финал
На старом сюжете, где выцвели краски
И снова взорвется растроганный зал,
Но это всего лишь… суфлёра подсказки!

Нарисую я "домиком" черные брови,
и улыбку себе до ушей сотворю.
Поролоновый нос, прикрепленный неровно,
все сползает на щеку, щекочет ноздрю.
Я спою заболевшим ребяткам куплеты
про полезность микстур, про футбол и хоккей.
Еле слезы сдержу, понимая, что это
облегчит хоть немного им муторность дней.
Разноцветной юлой заверчусь на паласе
и на швабру вскачу по команде "на старт".
Я хочу от души подарить детям праздник,
представляя, что я - бравый кавалергард.
Но бледны и тщедушны тельца на кроватках,
боль притихла и смех -  в синеве детских глаз.
Предстоит им с болезнью тяжелая схватка,
чтобы их поддержать, я вернусь к ним не раз.