Моим сыновьям посвящаю
Пролог
Я просыпаюсь оттого, что мягкая кошачья лапа прикасается к моей щеке. Открыв один глаз (на большее у меня не хватает сил), я вижу усатую морду, обнюхивающую мою руку, протянутую для ежеутреннего обязательного ритуала: кошка трётся о мои пальцы, а я в ответ почёсываю её голову, стараясь попасть в ложбинку на загривке.
Кошка блаженно урчит, тихонько рассказывая мне о том, как она провела эту ночь.
Кошка приходит всегда в 5.45. Не знаю, как она определяет время, но, ещё не было дня, чтобы кошка ошиблась.
Её зовут «Флеки»: на розовом ободке нижней губы у неё чёрное пятнышко.
Флеки – умное животное, но и она не знает, что сегодня у людей суббота и мне некуда торопиться.
Когда я вновь ныряю под одеяло, кошка запрыгивает на кровать, ложится возле моей подушки и под сладкое «мурррр-муррррр» я снова засыпаю…
Однако, всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Вскоре я просыпаюсь окончательно и кошка спрыгивает на пол, начиная утреннюю зарядку: она потягивается, а потом начинает требовать свой завтрак.
Из открытого окна тянет прохладой и ветерок, залетевший ко мне в гости, раскачивает висящий над кроватью индейский «ловец снов». Он сделан из колец и кожаных лент, и цветных бусы с пучками перьев из хвостов неведомых мне птиц свешиваются вниз на тонких шёлковых нитях, раскачиваясь в каком-то причудливом, экзотическом танце. Правда, перьев с недавних пор в амулете стало меньше - это Флеки, непонятно каким образом доставшая их лапой, "разъяснила" бывшим птичкам, кто в доме хозяйка.
"Ловец снов" никогда не остаётся без дела: он смотрит мои сны, как мы - кино, охраняя от дурного глаза, ворожбы и липких ночных кошмаров.
Ах, как я верю в сны! Как часто они сбываются! Долгими ночами я бреду по лунным дорожкам, посыпанным мелким звёздным песком, и меня со всех сторон окружают попутчики: те, кого я любил, в кого я верил, в ком черпал силы и вдохновение…
Вот я тихонько, словно боясь кого-то спугнуть, открываю старую, перекошенную дверь, висящую на единственном уцелевшем навесе и робко переступаю порог моего сна... Как давно я не был здесь! Большая комната с «итальянскими» окнами в половину стены, старая мебель в серых парусиновых чехлах, висячая лампа в пять рожков, и смешной лопоухий мальчишка - подросток, отражающийся в мутном бабушкином зеркале.
Кто смотрит на меня из далёкого прошлого?
Не даёт старое зеркало ответа...
Многое повидало оно на своём веку, запомнило сотни чьих-то ликов. Если бы можно было, слой за слоем, снять с поверхности бесчисленное множество зеркальных отражений, накопившихся за его жизнь! Как много лиц, событий, а, может быть, и трагедий прошло бы тогда перед изумлённым зрителем!
Вот девушка-гимназистка в белом платье с рукавами «фонариком» и c множеством пуговичек, бегущих одна за одной от запястья до локтя. Чёрные волосы гладко зачёсаны и собраны на затылке большим черепаховым гребнем; забавный, чуть курносый нос, ямочки на щеках и очень серьёзный взгляд из-под густых ресниц... Симочка-гимназисточка, Симочка-порох, неистощимая выдумщица Сима-Серафима, как называли её все, Сима из знаменитого рода украинских сахарозаводчиков Бродских. Правда, родство это дальнее, и родилась Симочка в небогатой семье, но родители Симочки сделали всё, чтобы девочка получила приличное образование.
А вот юноша в кителе с офицерскими погонами. И вновь что-то знакомое в этом образе!
Да ведь это снова неугомонная Сима, вертящаяся перед зеркалом в далёком 1914 году! Забежал к Симе попрощаться соседский мальчишка-прапорщик, уходящий утром следующего дня на Первую Мировую, а она возьми да и упроси его дать китель примерить!
Идёт Симе военная форма, - прямо бравый офицерик отражается в зеркале, и не знает, не ведает она того, что сгинет вскоре соседский мальчишка, пропадёт на той проклятой войне, не оставив после себя ни посаженного дерева, ни потомства...
А вот красный кавалерист в фуражке набекрень, с шашкой на боку и кобурой «Маузера» через плечо! Это мой будущий дед Михаил Ильинский, пролетарий с табачной фабрики, приехал свататься к Симе-Серафиме. Закружил красавец голову гимназистке Симочке, свёл её с ума кавалерийским наскоком и чёрным чубом, и пошла она за ним, и была всегда рядом - в дни радости, в годы лишений и репрессий – долгие и счастливые пятьдесят с лишним лет, поделенные на двоих!
Вот двое: мальчик и девочка, с любопытством вглядывающиеся в свои отражения. Это моя мама и её брат. Мальчик совсем ещё маленький, ему года три, сидит на стуле и болтает ногами, а длинные «гоголевские» локоны светлой волной лежат на его плечах.
…Вдруг промелькнула в мутном зеркале стайка подростков, состроила смешные рожицы и пропала. Мои друзья, мальчишки всё ещё голодных, послевоенных пятидесятых годов, где вы теперь? Лица ваши и сейчас стоят перед моими глазами, но только в снах вы снова и снова приходите ко мне, и, как тогда, вы снова ждете под окном, вызывая меня на улицу.
-Юрка-а-а! - кричите вы хором, и я стрелой мчусь мимо мамы, по длинному коридору нашей коммуналки, потом – в дверь, налево и вниз, по скрипучей лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, на ходу набрасывая на плечи рубашку с разноцветными «турецкими» огурцами, разбросанными по синему полю.
Бегу я, но вас уже нет, лишь чьи-то тени мелькают вдалеке, а я всё бегу за ними вдогонку, точно зная, что это вы, но мои ноги заплетаются и все тяжелее становится бежать, и криком сводит мой рот…
Я открываю глаза: серый рассвет встаёт за мокрым от дождя окном и ветка тополя, словно приветствуя, машет последним, безнадёжно жёлтым листом.
Мозг мой все ещё во сне: он там, с вами, мои друзья, и пойманной птицей бьётся в груди сердце, а щеке почему-то неуютно и мокро…
…Когда появились «пластинки на костях», как назывались тогда диски, записанные на использованных рентгеновских снимках, мне было примерно двенадцать лет. Их записывали-переписывали где-то в подвалах Одессы, и знакомый фарцовщик, делающий регулярные рейсы в этот портовый город, иногда привозил мне "новинки зарубежной эстрады". В то время родители купили мне на день рождения «модерновый» рижский проигрыватель, и по вечерам, раскрыв окно, я пристраивал его на подоконнике и заводил «концерт по заявкам».
«Джамай-ка, джамай-ка»! – звонко выводил Робертино Лоретти.
«Ай лав ю» – пел король рок-н-рола Элвис Пресли.
А в это время внизу под окном вы устраивали дикие пляски, мои дорогие Гавроши, мои ровесники, видевшие танцплощадку в городском парке только издали!
Конечно, вы больше дурачились, чем танцевали, а девчонки стояли в стороне, не решаясь принять участие в этих «плясках» и только перешёптывались…
Кто помнит сегодня то время? Свидетелями тех событий были три пирамидальных тополя, что росли напротив наших окон. По вечерам, когда солнце быстро катилось к горизонту и последние лучи все ещё касались тополиных верхушек, в их ветвях шевелилось, прыгало, пищало что-то живое, пернатое.
Тополя были гордостью нашей улицы и нашим горем. Каждое лето, в его начале, засыпали они всю округу белым пухом, похожим на лёгкие волосы восьмидесятилетних старушек. Тёплый ветер носил пух в воздухе, забивая им наши носы и глаза, насыпая его пригоршнями во все немыслимые места и закоулки.
От тополиного пуха небыло спасения. Ближе к вечеру, когда спадала жара, мальчишки посмелее приносили спички, и, оглядываясь на окна – не смотрят ли взрослые – поджигали пуховый ковёр. Вспыхнув, как порох, он моментально сгорал, не оставляя после себя золы. А рядом рос маленький вишнёвый сад – всего несколько деревьев, и по старым, узловатым стволам стекала пахучая янтарная смола.
...Запах пыли, прибитой мелким, случайным дождём.
...Дурманящий запах ночной фиалки.
...Ожидание чего-то необычного, чудесногo.
...Ощущение счастья оттого, что ты есть, что живешь, что мир и покой – бесконечны! Все ещё впереди, и наши глаза распахнуты в мир широко и наивно.
-Мы будем всегда! – кричали наши восторженные души.
-Мы будем счастливы и любимы! – выстукивали наши сердца.
-Мы всё преодолеем! – твердили наши губы.
-Посмотрим, – равнодушно отвечала на это Жизнь, поворачиваясь к нам спиной.
Мальчик Гошка, или как выжить на одну зарплату
Когда-то давно, неожиданно для самого себя, появился на свет Гошка.
Может, оттого, что мама его, после войны, перенесла тиф и пережила голод, а может еще из-за чего, только рос он хилым.
И, наверно, он бы помер, не пережив очередной болячки, если бы не старик-доктор из железнодорожной поликлиники, пришедший проведать маленького доходягу.
Осмотрел он Гошку, пощупал живот, послушал трубочкой.
Выписал рецепт в аптеку, а потом, отведя его маму в сторонку, сказал:
-Деточка, если вы хотите выходить ребенка, бросьте вы свою работу и сядьте дома. Варите ему бульончики и кашки, кормите его и поите, и тогда он у вас поправится.
Маме не хотелось терять работу, и они с папой решили нанять Гошке няньку,
благо, тогда с этим не было никаких проблем, и в городах обитало много деревенской молодежи, согласной работать в семьях.
За тридцать рублей в месяц и стол была найдена молодая сельская девка.
Звали ее Груня и была она девушкой розовощекой и бойкой.
Сначала все было хорошо, но, потом, родители Гошки стали замечать, что их ребенок худеет день ото дня все больше и больше, а на Груне, наоборот, сарафан уже трещит по швам.
Придя однажды домой раньше обычного, Гошкина мама застала такую картину.
За столом, уставленным тарелками с остатками манной кашей, сидят двое - Гошка и Груня.
Груня, набрав полную ложку каши, подносит ее к Гошкиному рту; далее ребенок отворачивается от каши, а ложка, описав дугу, возвращается к Груне и сама по себе опрокидывается ей в рот.
Поняв, что с нянькой не повезло, мама решила сама заняться Гошкиным откормом.
И зажили они после этого на одну папину зарплату.
Зарплата у Гошкиного папы была хорошая, но маленькая.
Иногда папа приносил из магазина, завернутую в грубую оберточную бумагу, пахнущую свиньей, толстую ливерную колбасу.
Ни до того, ни после, не ел Гошка ничего вкуснее той колбасы!
Надрывая зубами толстую шкурку, он выдавливал из нее рыхлый, сероватый ливер и откусывал кусочек.
Положив «деликатес» на язык, он чувствовал, как таяло во рту это чудо артельного производства.
Какой замечательной была эта «собачья радость»!
В те, еще не очень сытые годы, двести граммов бордово-красного овощного винегрета из рабочей столовки были для Гошки праздничным обедом.
Наверно, его мама была хорошей хозяйкой, если они тогда сумели выжить на одну зарплату.
Когда Гошка был совсем маленьким, он чуть было не свалился с четвертого этажа.
Его мама отлучилась на минутку с балкона, где перед этим она выгуливала Гошку.
Гошка стал разглядывать улицу, что текла прямо под ним.
Напротив их балкона, на противоположной стороне улицы, в желтом двухэтажном доме находилась столовая, над входными дверями которой висел большой портрет какого-то дядьки с черными усами и в кителе.
Слева и справа стояли такие же дома, как и Гошкин, и это было ему не интересно.
Посреди широкой улицы росли деревья и была проложена асфальтированная дорожка, и все это мама называла «бульвар».
Гошка страшно не любил манную кашу. Его маме приходилось пускаться на всякие хитрости, чтобы скормить ребенку тарелку этого продукта.
Происходило это примерно так.
Приносилась на балкон газета, предварительно нарезанная на кусочки «лапши».
Перед Гошкой ставилась тарелка каши, а напротив усаживалась с ложкой его мама.
-Гоша, - спрашивала мама, - хочешь посмотреть, как летают самолетики?
Гоша быстренько соглашался, и, тогда мама, поднося ложку с кашей к Гошкиному рту, свободной рукой бросала с балкона вниз горсть газетной лапши.
Пока «самолетики», забавно кружась в воздухе, летели к земле, Гошка успевал принять и проглотить манную дрянь, при этом не упуская из виду аттракцион.
Следующая эскадрилья летела вниз, и снова ложка с кашей ныряла в раскрытый от восторга Гошкин рот.
Гошкины соседи знали, что в те дни, когда к ним приходил ругаться дворник, у Гошки на завтрак была манка.
И вот, однажды, Гошка остался один на балконе…
Поскучав немного, он просунул голову между прутьями балконной решетки, и, увидел внизу шедшего на обед папу.
-Па-п-а-а! - закричал обрадовано Гошка.
И растроганный папа сделал большую глупость, - он сделал руками жест, известный всем детям мира как «иди-иди»!
И Гошка пошел к папе.
До момента падения Гошки с четвертого этажа оставалась какая-то доля минуты, когда на балкон выбежала мама, услышавшая с улицы истошный крик папы.
Гошка был подхвачен на руки в тот момент, когда он собирался шагнуть с перил вниз…
Долгие годы, пока Гошка не вырос, мама с папой праздновали день рождения Гошки два раза в году – в октябре, когда он родился в первый раз, и в июле, когда чудесно спасся от смерти.
А в соседнем дворе жила папина мама, Гошкина бабушка.
Ее звали Елизавета Макаровна, а Гошка звал ее просто - «Бабализа».
У «Бабылизы», дома, был чудесный буфет.
Огромный, выкрашенный в черный цвет, который когда-то был лаком, этот буфет был для Гошки домом и местом постоянных игр.
Как только родители забрасывали Гошку к бабе, он первым делом потрошил содержимое первого этажа черного монстра.
Сначала вынимались ящики буфета со всем их содержимым – ложками, вилками, салфетками, щипцами для сахара и множеством всякого другого, назначение которого Гошке было неизвестно.
Затем приходила очередь полок, на которых стояли тарелки, кастрюльки, какие-то миски, а затем, снизу извлекался большой медный таз для варенья и тяжелый бабушкин утюг, который надо было топить углем.
Когда бабушка гладила этим утюгом белье, она постоянно размахивала им в воздухе, при этом в нем что-то трещало, и, из дырочек в боку валил едкий, сизый дым.
Так вот, процесс освобождения буфета от ненужных ему вещей назывался «шурум-бурум».
Когда «шурум-бурум» подходил к концу, Гошка забирался в темное нутро буфета, закрывал за собой дверцы, и начинал играть.
То это была кабина самолета, и он, отважный летчик, летел на Северный полюс к белым медведям в гости, то – кабина грузовика, который перевозил бабушкины вещи на новую квартиру.
Когда Гошке становилось грустно, он укладывался на дно буфета в обнимку со своей любимой плюшевой собакой, и мечтал о том дне, когда он заведет себе настоящую, теплую и мохнатую собаку, которая будет облизывать Гошке щеки и подавать ему лапу.
Гошка очень сильно хотел собаку, но, жили они в коммуналке, и это не располагало к покупке еще одного, четвероногого, члена семьи.
Вечерами, по выходным дням, Гошкины родители выводили его на прогулку по городу.
Это называлось – пойти на «топталовку».
Топталовку топтали до тех пор, пока не встречали знакомых.
Тогда родители начинали общаться, а их дети в это время стояли на ушах.
Чтобы дети не шалили слишком буйно, им покупался «Пломбир» на палочке, и, тогда на каких-то пятнадцать - двадцать минут устанавливался мир и покой, прерываемый лишь сопением и чавканьем особенно некультурных.
Гошкин папа курил сигары.
Сигары были американские, толстые и вонючие, и, когда сигарный дым попадал Гошке в глаза, у него начинался кашель, поэтому Гошка, начав покуривать в седьмом классе, в сорок пять, после очередной неудачной попытки бросить курить, вспомнил, как мучался американскими сигарами папа, и, сказав себе: «Все»! – «завязал».
В городе был Русский театр, и Гошка стал ходить вместе с мамой на детские спектакли, но случилось так, что театральный сезон у Гошки закончился раньше обычного.
Во время спектакля, в тот момент, когда Карабас-Барабас произнес фразу: «Подбрось-ка, Дуремар, в огонь во-о-н того деревянного человечка», Гошка вскочил со своего места и побежал на сцену, - разбираться с бородатым кукловодом.
Спектакль в тот день был сорван, так как на помощь Гошке прибежал весь зал, и усадить детей на их места оказалось не под силу даже подоспевшему на крик Карабаса-Барабаса театральному гардеробщику дяде Степану.
В результате потасовки мучитель маленьких кукол потерял свою бороду, Дуремару сломали сачок, которым тот ловил пиявок, да Буратино, оказавшийся хорошенькой маленькой тетенькой, смеялся так, что у него отклеился нос и размазались румяна на щеках.
Сопротивляющегося Гошку вынес из зала сам директор театра, товарищ Солнцев.
Поставив его на ноги посредине фойе, он с укоризной сказал: - Нехорошо, мальчик!- и пошел за следующим экстремистом.
Возмущенный таким поворотом дела, Гошка успокоился только тогда, когда получил двойную порцию мороженного из театрального буфета, и, в сопровождении мамы, он гордо покинул театр.
Совсем другая жизнь
В начале пятидесятых жизнь в провинции была бедна на развлечения.
Изредка - кино в рабочем клубе, иногда, по вечерам – несколько партий в лото у соседей.
Гошкина мама была женщиной культурной.
Происходила она из старинного купеческого рода Бродовских и говорила по-русски очень правильно, что в том городе, куда вскоре перевели на службу Гошкиного отца, было необычно и вызывало у местных чувство раздражения.
Ужасная смесь русско-украинского языка, так называемый «суржик», вот тот язык, на котором общались жители того города.
Родина первого советского маршала, тот город трижды в своей истории менял свое название.
Будучи областным центром, он в то время утопал в грязи, и первой покупкой, совершенной по приезде, стали новые женские боты, потому что старые Гошкина мама потеряла, переходя улицу.
А что за чудесный дом попался им!
От того, что дом имел форму согнутой в дугу трубы, в двух комнатах, выходящих окнами на разбитую колёсами грузовиков, непроезжую после дождей и пыльную во все остальное время года улицу, не было ни одного прямого угла.
В дом когда-то провели водопровод, но из-за отсутствия канализации слив не сделали, и, жители несколько раз в день вынуждены были сносить вниз ведра с помоями.
А еще у них была печка, стоявшая в передней, которую мама топила углём.
Остальные «удобства» считались тогда буржуазными пережитками и в доме их попросту небыло.
Уборная с выгребной ямой располагалась в противоположном конце двора, и путь к ней лежал по протоптанной жильцами дорожке.
Летом двор покрывался травяным ковром, а в дождливую пору он превращался в непроходимое болото.
В те дни, когда над городом свирепствовала зима, болото замерзало, и, к радости детворы, превращалось в каток.
Посещение дощатого сооружения в конце двора, продуваемого всеми ветрами, зимой становилось серьезным испытанием, сопряженное с риском для жизни.
По периметру Гошкиного двора стояли сараи для хранения дров и угля.
В этих сараях многие жильцы ухитрялись держать кур, голубей, кроликов, и даже свиней.
Посредине двора, дворовыми умельцами, был вкопан столб с единственной на весь двор двухсотваттной лампой, под которой по вечерам устраивались посиделки.
Тут же, как пеньки, торчали разнокалиберные летние кухни, построенные кое – как, из самых невероятных стройматериалов, а перед ними стояли сделанные из кирпича печки-времянки, на которых хозяйки летом готовили еду.
А какой народ населял тот дом!
В основном пришлый, был тот народ на редкость предприимчив и живуч.
Жили в доме вчерашние деревенские, приехавшие в город по набору, рабочие железнодорожного депо, машинисты, крикливые и толстые проводницы со станции.
В общем, населял тот дом Его Величество Гегемон, и жизнь в нем кипела двадцать пять часов в сутки, выплескиваясь ежедневными скандалами из кубатуры коммунальных квартир.
Проходя дворовые университеты, среди многого другого, Гошка узнал, что живут на свете хохлы и кацапы, а также жиды и всякие другие нацмены; что кацапы не любят хохлов, а хохлы не переносят кацапов, и что все они вместе не любят жидов.
А еще Гошка узнал, что все жиды - ужасно богатые люди, у всех спрятано по килограмму золота, что на пасху они пьют кровь православных младенцев и всю войну просидели в Ташкенте.
Гошка совсем другими глазами смотрел теперь на «иконостас» орденов и медалей на груди у отца, когда тот одевал их по праздникам, и одна въедливая мысль не давала ему покоя, - если папа не был на фронте, то где же он взял эти награды, - в Ташкенте?
И совсем терялся в догадках Гошка, когда рассматривал два шрама на отцовском теле.
Если он всю войну просидел в Ташкенте, то отчего у отца шрамы от пуль?
А вот среди соседей, живущих в одном с ними дворе, воевавших точно небыло!
Ни один из этих толстозадых мужиков не имел даже одной-единственной медальки, зато полным-полно было у них синих татуировок.
У одного даже русалка была выколота на груди, и была она, как живая!
Когда ее хозяин, голый по пояс, бегая по двору, пытался поймать убежавшую из сарая курицу, его шароподобный живот колыхался так, что русалка на нем подпрыгивала, как пойманная рыба на берегу реки.
-Такие картинки на фронте не нарисуешь, - думал Гошка; такое могли нарисовать себе только те, кто действительно, просидел всю войну в Ташкенте.
И эта мысль сразу успокоила Гошку.
История одного налета
Русский говор, на фоне суржика, доставлял Гошке много неприятностей.
Никак не мог он научиться произносить букву «Г» на украинский манер, - глухо.
Звонкой выходила она у Гошки, как ни старался он говорить, «как все».
И прилипла к Гошке дразнилка: «Гуси гогочут, город горит, всякая гадость на «Г» говорит»!
«Гадостью», конечно, был Гошка.
И болтался он по двору, как цветок в проруби, ни в какую ребячью компанию поначалу не принятый.
Шли дни.
Родители Гошки потихоньку привыкали к новой для них жизни в чужом городе, среди незнакомых людей.
Как всегда в таких случаях, первыми нашли общий язык дети.
Через пару недель Гошка был признан своим и принят в компанию.
А дело было так.
В тот день, с утра, мама одела его во все чистое и выпустила во двор, настрого предупредив, чтобы Гошка ни в какие истории не ввязывался, не дрался, не пачкал одежды и был со всеми вежлив.
Погуляв немного по двору и получив от взрослых совет «не вертеться под ногами», он вышел из калитки на улицу и тут же заметил, что из скверика напротив, за ним наблюдают три пары глаз.
Совершив для приличия небольшой променад, Гошка юркнул в густой кустарник, разросшийся вдоль дорожек, и, тут же, лицом к лицу, столкнулся с небольшой компанией.
Двое ребят, примерно Гошкиного возраста, и одна девчонка стояли перед ним.
После непродолжительной паузы, Гошка, как человек воспитанный, сказал им «здравствуйте», на что мальчишки промолчали, а девчонка ответила «очень нам надо»!
Потом один из мальчишек спросил, тот ли Гошка новенький, «что в квартире Шкуренчихи поселился»?
Так как Шкуренки были их соседями по коммуналке, Гошке не составило труда подтвердить факт своего появления из той самой квартиры. Переглянувшись, мальчишки подошли поближе и спросили:
- Шелковицы хочешь?
Гошка хотел.
- Пойдешь тогда с нами, только если что, нас не выдавать, а то получишь!
Легкий холодок пробежал по Гошкиной спине, когда он сообразил, что готовится какая-то не очень законная акция, в результате которой можно или наесться шелковицы, или «получить».
«Получать» Гошка не хотел, выдавать тоже никого не собирался, да и быть принятым в дворовую компанию очень хотелось, потому - то он и сказал им «да».
Мальчишек звали Сашка и Валерка, девочку - Ленка.
Улица шла параллельно берегу, и ее противоположная сторона была сплошь застроена домами частного сектора, сады и огороды которого выходили прямо к реке.
Ребята прошли вдоль улицы, полого спускающейся к реке, и, возле деревянного моста, низко нависшего над водой, свернули в сторону топкого, илистого берега, заросшего кустами лозы.
Путь к цели был недолгим, но и он не обошелся без приключений.
В одном месте, перепрыгивая через топкое место, клином вдававшееся в чей-то огород, Гошка не рассчитал, и после прыжка приземлился прямо в лужу, подняв при этом фонтан грязи.
Гошкин вид после приземления был ужасен, а сандалии после того, как он выбрался на сухое место, были похожи на куски слоеного торта «Наполеон», только торт был, почему-то, черного цвета.
Коротко посовещавшись, новые друзья пришли к выводу, что продолжать путь без сандалий Гошке будет удобней.
Оставив два огромных куска речного ила у чьего-то забора, они побрели дальше, пригибаясь к земле, чтобы не быть замеченными из дворов.
…За высоким дощатым забором виднелся старый сад.
Деревья в нем были усеяны плодами еще зеленых яблок, да в некотором отдалении от забора росли два высоких тутовых дерева с толстыми стволами и раскидистой кроной.
Земля под этими деревьями была усеяна созревшими ягодами.
В глубине сада стоял дом под красной черепицей.
Было тихо.
Посовещавшись, мальчишки решили, что полезут в сад они, а Ленка останется ждать, будет следить за домом, и подаст знак, если появится кто-либо из жильцов.
Но тут Ленка показала характер.
Она ни за что, во-первых, не хотела оставаться одна, во-вторых, ей самой до смерти хотелось наесться шелковицы!
Поспорив немного и видя, что Ленку уже «заело», и она скорее убежит домой, чем согласится остаться «на стреме», ребята решили лезть в сад все вместе.
Отодвинув в сторону одну из полусгнивших досок, они по очереди протиснулись в щель, и через мгновение были уже под деревьями.
Какое же разочарование испытали они, когда увидели, что ягоды, лежавшие ковром под деревьями, покрыты толстым слоем грязи – так поработал прошедший накануне дождь.
- Придется лезть наверх, - сказал Сашка.
Недолго думая, все вскоре оказались в гуще ветвей...
Сколько времени провели они, сидя верхом на ветках старой шелковицы, трудно сказать.
Давно были общипаны нижние ветки, а дети все никак не могли угомониться. Особенно усердствовала Ленка.
Набивая рот сладкими ягодами, она забиралась все выше и выше, пока ветки не стали угрожающе гнуться под весом ее тела.
Мальчишки громким шепотом звали ее вниз, но упрямая девчонка ничего не хотела слышать.
Уже давно были перепачканы штаны и рубахи, а руки и рты стали черными от сладкого сока.
Последнее усилие, еще по одной ягоде отправлено в рот, и, все стали спускаться.
Но что это?
Тонкая ветка, на которой с обезьяньей ловкостью только что балансировала Ленка, сказала «крак», и легкое Ленкино тело, мелькнув в воздухе раскинутыми руками, рухнуло на землю.
«Гуп»! - ответила земля.
И настала тишина….
Обгоняя друг друга, мальчишки бросились вниз.
Соскочив с дерева, они подбежали к Ленке.
Она лежала на земле, раскинув в стороны руки, глаза ее были закрыты. Под спиной у Ленки образовалась густая красная лужа.
От перенесенного испуга мальчишки не могли сказать ни слова, а только молча стояли вокруг и смотрели на Ленку.
Прошло, наверно, минут пять с того момента, как Ленка грохнулась с высоты, а они все еще топтались рядом, не зная, что делать.
Гошке хотелось плакать.
Вдруг Ленка открыла глаза.
Несколько секунд она тупо смотрела в небо, затем села, захлопала ресницами и спросила:
-Чего уставились?
…Если не считать оцарапанной ноги, Ленка не получила никаких других повреждений.
Зато ее платью пришел полный капут.
На спине, во весь Ленкин рост, багровело пятно из раздавленных шелковичных ягод.
Путь домой был мучительно долгим. Тихо брела компания налетчиков по берегу реки, предвкушая предстоящий разговор с родителями.
Прошли годы.
Ленка выросла, выучилась на экономиста, вышла замуж, и, после появления первого ребенка чудовищно растолстела. Сейчас она бизнес-леди и ездит на шестисотом «Мерсе»
Сашка, через год после описанных событий, уехал вместе с родителями в другой город, и больше они никогда не встречались.
Валерка выучился на учителя, и преподает историю в одной из городских школ.
Гошка стал журналистом, женился, написал книгу, развелся, снова женился, - на этот раз совсем неудачно.
Я слышал, что он уехал.
Говорили – в Германию, на «родину забытых предков».
Только с их старым домом ничего не происходит.
Он и сейчас стоит на том же месте, и, по вечерам, во дворе, все также стучат косточками домино его вечные жители.
Ура! Плаваем
Речка.
В жизни местной детворы она играла не последнюю роль.
На ее берегах они устраивали футбольные матчи, здесь же загорали и купались, готовились к экзаменам.
Иногда тихую идиллию нарушал гомон подвыпившей компании.
Тогда в их сторону высылалась разведка.
Обычно разведчики возвращались с парой бутербродов или ломтями сырков «Дружба» в руках: это взрослые угощали их своей закуской.
Угощение тут же, по-братски, делилось на всю компанию, и, мальчишки, перекусив, вновь занимались своими делами.
Поздней весной, когда заканчивался паводок и вода приобретала свой естественный цвет, мальчишки ловили рыбу с небольшого деревянного моста, низко висящего над водой.
Этот мост каждую весну сносился идущим по реке льдом, и, каждый год он опять водворялся на место, ремонтировался, и опять повисал в метре над водой.
Шириной он был метра четыре, так что автомашины перебирались с берега на берег по очереди, сначала в одном, затем – в другом направлениях.
Перила моста были сделаны из толстых сосновых брусьев и за ними, на самой кромке моста, мальчишки устраивались со своими удочками.
Сидя на свисающих с моста досках настила, они с утра и до самого вечера ловили губастых пескарей.
Из стальных обручей от старых дубовых бочек, в изобилии валявшихся у забора рыбозавода, они мастерили «подхватки».
Нехитрая эта снасть состояла из обруча с натянутой под ним марлей, да толстой бельевой веревки, привязанной в трех местах к обручу.
На дно «подхватки» приматывалась проволочкой прикормка - как правило, корки хлеба да сухари, и снасть опускалась с моста на дно реки.
Через десять - пятнадцать минут ее поднимали с уловом: те же самые пескари, иногда - плотвички.
Попадались темно-зеленые, замшелые раки, грозно топорщившие огромные клешни.
Все это богатство выпускалось в старые ведерки, наполненные речной водой.
У каждого рыбачка было такое ведерко, и мальчишки ревниво заглядывали в соседские ведра, подсчитывая улов.
Пойманных рыбешек мальчишки солили, а потом вывешивали на веревочках и вялили их на солнце.
На пригорке, сразу выше моста, стояло желтое здание бани.
Баня принадлежала паровозному депо, и машинисты, вернувшиеся из рейсов, отмывались в ней от угольной пыли и машинного масла.
Баня работала круглосуточно, что было очень удобно для Гошки с его папой.
Они тоже ходили мыться в эту баню по вечерам, и знакомый папин банщик, дядя Костя, пускал их, когда в бане уже никого не было.
Справа от моста к реке выходили задворки рыбозавода.
Там всегда было на удивление тихо.
О его существовании напоминали лишь гирлянды золотисто-черных, копченых ставрид, вывезенных из коптильни на свежий воздух перед упаковкой в деревянные ящики.
Гошка всегда задавался одним и тем же вопросом.
Откуда они берут ставриду?
В их речке ставрида не водилась, да и в других реках вокруг города также.
Вопрос прояснился лишь тогда, когда рыбозавод закрыли.
Кто-то из взрослых сказал тогда, что закрыли оттого, что престали завозить рыбу из Керчи.
Тогда Гошка стал искать город Керчь.
Немного повозившись над картой, он, наконец, нашел то, что искал.
Оказалось, что до Керчи было километров триста, не меньше!
Вот так дела, подумал тогда он. Ловят в Азовском море, а потом везут замороженную рыбку в нашу Тмутаракань, здесь ее размораживают, а потом коптят!
Не понять ему было тогда своим детским умом секреты социалистической экономики.
По другую сторону знаменитого моста располагалась кроватная фабрика.
Там все время что-то стучало, а на берегу реки валялись обрезки пружинных сеток и другой металлический лом.
Из-за забора фабрики тянуло запахом свежей краски, а над всем этим высились штабеля солдатских кроватей, приготовленных к отправке.
Словно сопротивляясь насилию человека над природой, по берегам реки упрямо тянулись вверх заросли ивняка, а у самой воды буйствовали травы полуметровой высоты.
Местами берег круто обрывался к воде, и вот в таких местах, где глубина у берега была метра два, взрослые ставили на ночь «кубуши».
Это были плетенные из ивы длинные корзины, с одного конца с дном, а с другого конца - с входом, сплетенным наподобие чернильницы-непроливайки.
На дно такой «кубуши» клали груз, горловину обмазывали густым тестом для приманки, и в таком виде эту снасть опускали в воду под крутым берегом, предварительно привязав к какому-нибудь ивовому кусту.
Ставили такие «кубуши», в основном, по ночам, чтобы никто не видел.
Мальчишки специально охотились на такие «кубуши», отыскивая в ивняке веревки, которыми те были привязаны.
Найденные «кубуши» извлекались из воды, улов из них перекочевывал в припасенные ведра, а снасти снова ставились на место.
На такую снасть попадались толстые, ленивые лини.
Конечно, мальчишки понимали, что поступают плохо.
Но такой был у них тогда вид спорта, в котором необходимо было проявить свои пинкертоновские качества, а потом, рискуя собственными ушами, стащить чей-то улов.
Река, летом не шире пятнадцати метров, проявляла каждой весной свой буйный характер.
Выше по течению реки находился крупный гидроузел с несколькими прудами - накопителями воды.
Каждую зиму они вбирали в себя десятки тысяч кубометров воды, а потом, весной, сбрасывали эту воду в реку.
Так возникали наводнения.
Город, располагавшийся по обе стороны реки, затапливался почти весь.
И тогда все чувствовали себя венецианцами.
Предприятия в городе не работали, все сидели по домам, а продукты развозили лодками, передавая их в раскрытые окна домов.
В спасательных операциях принимали участие солдаты местного гарнизона. Саперы плавали на плавучих бронетранспортерах, перевозя людей из затопленных домов.
Часто, после прохода такой машины вдоль улицы, от волны, поднятой широким носом БТРа, рушились старые, одноэтажные дома.
Когда вода, постояв дней десять, начинала сходить, начинались ремонтные работы.
Приезжали автоцистерны, откачивающие воду из подвалов домов, расчищались завалы, убиралась грязь с улиц.
Все это делали сами жильцы, работая по десять часов в сутки.
А потом целое лето сохли мокрые стены, в подвалах заводилась плесень, с которой героически боролась «Санстанция» и народные умельцы.
Так продолжалось до тех пор, пока чья-то «умная» голова не придумала построить дамбы.
Реку в тот год испортили.
Сначала вырубили всю растительность по обоим ее берегам и выкосили травы.
Затем громадные экскаваторы углубили реку, подняв на пять метров вверх оба ее берега.
Так получились дамбы.
Они тянулись вдоль реки через весь город, обезобразив и без того унылый городской пейзаж.
Кое-где, по гребню дамб, положили бетонные плиты, и, к следующей весне все было готово.
…Такого наводнения, как в тот злополучный год, когда дамбы были готовы, до этого город не знал.
Вода, выпущенная из прудов-накопителей за пятьдесят километров от города, стремительно ринулась вниз по реке.
Не имея возможности растечься по равнинам и полям, сжатая новой дамбой, вода стала катастрофически быстро подниматься вверх.
Когда вода поднялась так высоко, что до верха дамб осталось сантиметров семьдесят, из воинской части прислали танк.
Танк покрутился на одном месте, сделал гусеницами в дамбе проран глубиной метра полтора, и в эту дыру пошла вода, затапливая весь старый город.
На этот раз заводы были спасены, а вода, разлившаяся в старом городе, поднялась до крыш домов частного сектора.
…Шесть месяцев спустя, уже ничего не напоминало о случившемся, только в квартирах все еще пахло сыростью и грибок буйно цвел в подвалах и сараях, да еще горожане, пострадавшие от рукотворного потопа, оббивали пороги приемных местных руководителей.
Как всегда в таких случаях, денег для компенсации потерь никто не дал.
В полном соответствии со своим названием, страна Советов была щедра лишь на советы.
Дети потерянного поколения
Летом, дети постарше, устраивали для дворовой «мелюзги» за дворами, где начинались старые садово-огородные участки, «пионерский отряд».
Эти участки, отобранные у бывших владельцев под жилищное строительство, временно пустовали.
А так, как нет ничего более постоянного, чем временное, то детвора безраздельно правила в этих садах и огородах ровно пять лет.
По утрам дети набирали домашней еды, а потом, в складчину, устраивали обед в тени какого-нибудь дерева.
Старшие мальчики, явно подражая школьным учителям, проводили «уроки», и малышня заучивала наизусть строчки модной тогда песни: «взвейтесь кострами в синие ночи, мы пионеры дети рабочих», и стихи про счастливое детство, за которое «спасибо партии родной».
Потом они играли в войну, смастерив пистолеты и автоматы из подручных материалов и поделившись на «немцев» и «русских».
А еще они любили ловить пауков.
Пауки были огромными, размером с юбилейный рубль, с черным крестом на мохнатой, желтой спинке, и жили они в земляных норах на заброшенных огородах.
На случай паводка во дворе лежали вверх днищем три густо просмоленные лодки-плоскодонки.
С этих лодок, летом, когда стояла невыносимая жара, на землю капала смола, из которой мальчишки скатывали шарики и подвешивли их на нитках.
Затем, такая нитка с шариком на конце, опускалась в паучью норку; несколько движений вверх-вниз, и, разозленный паук, схвативший липкую каплю, извлекался из своей норки наверх.
У Гошки была стеклянная баночка из-под маминого крема для рук, где он держал пойманных пауков.
Пауки иногда сидели смирно, иногда затевали драку.
Гошка рассматривал их сквозь толстое стекло, не зная, чем накормить своих пленников.
Вопрос решался сам собой, вечером, когда Гошка, пряча баночку за спину, пытался проскочить с ней в дом.
Гошкина мама, завидев непрошеных гостей, устраивала Гошке головомойку, и отсылала его обратно,- выпустить пауков на волю.
Гошка прощался с членистоногими до следующего раза и выпускал их возле нор.
Когда погода не располагала к прогулкам на свежем воздухе, дети забирались в подъезды дома, и на его широких подоконниках устраивали свои шумные игры, пока кто-нибудь из взрослых не прогонял их из подъезда.
Городской район, в котором жил Гошка, в криминальном отношении был традиционно неспокойным.
Здесь, на паровозостроительном заводе, когда-то начинал свою деятельность «первый красный офицер», вольготно чувствовали себя бандиты времен гражданской войны и НЭПа; здесь боялись ходить в одиночку оккупанты во время Отечественной войны, и, здесь, расцвел бандитизм послевоенного времени.
Улица, на которой жили мальчишки, в этом отношении исключением не была: большинство ее мужского населения «сидело» или находилось в коротком промежутке между отсидками.
«Сидельцы» были известными личностями.
Многие из них сидели по первому разу, но были и рецидивисты, топтавшие зону не первый раз.
Дети, видя, что взрослые живут по своим правилам – от зоны до свободы, от воровства до суда, впитывали в себя тот же воровской жаргон и повадки, которые приносили с собой выпущенные на свободу, татуированные снизу до верху, парни с их улицы.
Собравшись вместе, где-нибудь в уголке, они бренчали на гитарах, пели зэковские песни; хвастали друг перед дружкой самодельными финками и кастетами; курили «Беломор-Канал», иногда пили из горлышка купленный в складчину «Вермут»; кепочки-шестиклинки с пуговичкой посередине носили, называя их «сексотками».
Иногда дрались «улица – на улицу»; от милиции бегали, по чердакам прятались, - все было!
Многие из Гошкиных ровесников состояли на учете в детских комнатах милиции.
Одни из них «присаживались», пополняя спецшколы; другие сбрасывали приблатненность, переболев этой заразой и избавившись от нее так, как избавляемся мы от старой одежды, из которой давно выросли.
Разные судьбы были у этих ребят.
Одного из Гошкиных друзей, Вадика, судьба «догнала», когда он был уже отцом семейства и дослужился в армии до капитанских звездочек: сел за растрату военного имущества.
Пять штук бензопил «Дружба», «подаренные» воинскому начальству, потянули на пять лет лишения свободы – по году за каждую пилу.
Вадик сел, а его начальники до сих пор пилят дровишки краденными бензопилами.
Правда, в отличие от Вадика, не в Сибири, а на своих садово-огородных участках.
Вадик, отсидев, вернулся домой, а, через пятнадцать!!! лет, – опять сел, теперь уже за попытку убийства из ревности.
Что это? Почему?
Сломанный ген, ковыляющий на костылях из поколения в поколение?
Ошибки воспитания?
Или виновата атмосфера, в которой росли дети?
…Федька, единственный сын у мамы, росший без отца, - спился в двадцать четыре года; Женька, самый начитанный из всех мальчишек нашей улицы, погиб от ножа в пьяной драке.
А вот Володька-Баклан, чемпион города, боксер и хулиган, выгнанный из школы и из спорта за драку, гроза нашего района и бессменный лидер местной шпаны, долго ходивший «под статьей», - стал творческой личностью, актером областного театра.
Еще один Гошкин друг, Богдан, начитавшийся в детстве Ницше, и, возомнивший себя «белокурой бестией», - почему он, во время войны в Афгане, смог присвоить себе чужую медальку, внеся недрогнувшей рукой себя, любимого, в список награжденных?
Я думаю, - это пришла пора детям отвечать за ошибки их родителей.
Отцы и матери этих детей сами были детьми войны.
Войной они были лишены детства и юности.
А когда у этих отцов и матерей, обделенных радостями детства, появились свои дети, то они решили, что их дети должны все получить сполна, и даже более того – и за себя, и за своих родителей!
Растили и баловали папы и мамы своих детей, а иногда и портили, - это было время разбрасывания камней.
А потом, - пришло время собирать разбросанные камни.
…«Потерянное поколение».
Что это, красивые слова?
Нет, это диагноз.
Поставленный когда-то Ремарком, он оказался живучим для всех поколений, перемолотых войнами.
И вот, получилось, что дети пришедших с войны, также оказались подвержены этому заболеванию!
Жаль, рано ушел из жизни Ремарк…
Какое бы поле для своего творчества нашел бы он сегодня на одной шестой нашей планеты!
Школа
С первого класса Гошка начал ездить в школу.
Родители не могли провожать его каждый день, поэтому было решено, что он будет ездить на автобусе.
Автобус ходил нечасто, и утром попасть в него было делом нелегким.
Когда желтая колымага, набитая едва живыми пассажирами, переваливаясь с бока на бок, медленно подползала к остановке, с людьми, поджидающими ее, происходило временное помешательство.
Как только открывались створки дверей, толпа врывалась в салон, в безумной надежде вовремя поспеть на работу.
Вы видели, как струя воды крутит щепку, попавшую в мутный дождевой поток?
В те утренние часы Гошка был такой же щепкой, попавшей в водоворот дорожно-транспортных страстей.
Прижав к животу портфель с двойками по чистописанию, он плыл в массе распаренных тел, почти не касаясь ногами земли и поминутно рискуя лишиться мешочков со сменной обувью и чернильницей - непроливайкой, привязанной шнурком от ботинка к левой руке.
Если чернильницы он мог лишиться только вместе с рукой, то тапочек Гошка лишался довольно часто.
Билетики на проезд продавали кондуктора.
В их задачу входило «обилетить» всех пассажиров; пассажиры старались, по возможности, этого избежать.
Несоответствие интересов приводило к конфликтам.
Кондуктора, как правило, были толстыми тетками, с голосами, похожими на заводской гудок; на животе у них болталась сумка коричневой кожи с гирляндами бумажных талончиков различного достоинства, от пяти копеек до рубля.
…Очередное утро.
Сидя у задней двери, кондуктор истошным голосам кричит через каждые две минуты:
- Граждане пассажиры, приобретаем билетики!
Граждане пассажиры очень внимательно смотрят в окна и на крик не реагируют; за окном медленно проплывает унылый городской пейзаж, не располагающий к приобретению билетов.
Остро пахнет бензином, потом и табачно-водочным перегаром.
В автобусе царит взрывоопасная атмосфера - всем некогда, всех достала до чертиков неустроенная жизнь, маленькие зарплаты, квартирные и семейные неурядицы.
Видя намерение кондуктора пройтись по салону, задние пассажиры еще плотнее смыкают ряды.
Не обращая внимание на сплотившийся народ, тетка слезает со своего насеста и начинает ввинчиваться в толпу.
Расталкивая всех мощной грудью и плюща непокорных задом, по салону, ледоколом, плывет мадам в потрепанном матросском бушлате и ботинках сорок третьего размера.
-Билетики, предъявляем билетики - утробно басит дама.
-Молодой, а бесстыжий. Ты ведь не брал! – это она пристала к пареньку в старом драповом пальто.
-Да я рубль на билет передавал, когда у пивзавода садился, - оправдывается парень.
- Покажи билет! - требует дама.
-Да что ты к нему пристала – играет глазами парень с фиксой, в пиджаке, надетом прямо на грязную майку.
Одной рукой он держится за поручень, а второй рукой в это время «щиплет».
-Век мне воли не видать, брал он, я видел, - частит фиксатый, тесно прижимаясь к сельской тетке, едущей с вокзального рынка.
У тетки усталое лицо и потертая сумка, прижатая к животу.
Она встала сегодня в четыре утра, чтобы поспеть в город, на рынок; продала килограмм домашнего творога и теперь возвращается домой.
Тем временем, участь теткиного кошелька уже решена.
Дама в бушлате, прижимая к себе сумку с выручкой и опасливо косясь на фиксатого, пробирается дальше; она, конечно, понимает, чем сейчас занят урка, но боится открыть рот.
На пути дамы - тщедушного вида мужчинка в круглых очках и с большим портфелем, по виду - культурный.
- А ты шо стал на путе? А ну, билет покажи! - басит дама, наезжая передком на интеллигента.
Интеллигент с трудом протискивает руку в карман своего пальто, ищет сначала в левом, затем в правом карманах.
Растерянно улыбнувшись, говорит, обращаясь скорее к пассажирам, чем к даме:
-Вот, только что он был, а теперь не могу найти...
- Покажи билет! - не отступает дама.
Интеллигент делает большие глаза и говорит:
-Я, наверное, его потерял!
У дамы брови сходятся к переносице, и, багровея от нахлынувших чувств, она кричит:
-Ты у меня щас штраф заплатишь!
Потом добавляет:
-Ездиют тут всякие, а еще в шляпе!
Последний аргумент окончательно добивает интеллигента, и он, больше не сопротивляясь, лезет в карман за трешкой.
Все это происходит на глазах у Гошки, так как следующей жертвой террора должен стать он.
Чувствуя на себе цепкий взгляд тетки, Гошка пытается вжаться в спину несчастного интеллигента, но, дама не дремлет.
Ухватившись за воротник Гошкиной куртки, она, рукой в перчатке с обрезанными пальцами, выдергивает Гошку из-за спины интеллигента, и, жарко дыша ему в лицо, слащавым голосом спрашивает:
-Кто тут у нас без билетика едет? Ой, люди, тут еврейчик прячется!
И, демонстрируя знание идиша, добавляет:
-Шлымазл!
Проезд для маленьких - бесплатный, но даме хочется развлечений.
Здесь она – «хозяйка», человек «при исполнении».
Дома у нее, наверное, пьющий и драчливый муж, дети-двоечники да беспросветная жизнь от получки до получки.
А на работе она, хамя и ругаясь, отходит и душой и телом.
К счастью, Гошке, - выходить, и он вырывается из лап сатрапа в юбке, оставив ей на память несколько оторванных пуговиц; прыжок в закрывающиеся двери, и он - на воле.
Чадя выхлопной трубой, автобус уплывает за поворот, унося с собой толстую тетку в бушлате, обмотанную, как революционный матрос, белыми лентами билетов, интеллигента в шляпе и фиксатого, привычно чистящего чужие карманы.
А Гошка уже бежит через дорогу, в школу, где уже дребезжит первый звонок, приглашающий в классы.
Дела наши скорбные
Гошке страшно...
В туалете старшеклассники ежедневно поджидают малышей, чтобы забрать у них деньги.
Но, деваться некуда, и, на большой перемене, Гошка бежит в туалет, - мыть руки.
Когда он уже заканчивает мытье, в туалет, дымя «Беломором», вваливается Васька Бублик, второгодник из седьмого «Б».
Он долго рассматривает Гошку сквозь кольца сизого папиросного дыма, словно решая, сколько сегодня потребовать, затем сплевывает в угол и коротко бросает:
-Давай деньги!
Сегодня у Гошки есть десять копеек, которые ему дала мама на булочку с изюмом.
Гошка покорно отдает мелочь и выходит из туалета, чувствуя на себе презрительный взгляд Васьки.
Сегодня у Васьки хорошее настроение.
Утром он за десятку продал каким-то залетным голубятникам украденных вчера голубей.
У Васьки есть своя голубятня, в которой живут две пары сизарей.
Когда Васька видит, что в небе появились чьи-то голуби, он выпускает своих птиц, и те заманивают чужаков в свою голубятню.
Тогда Васька идет к голубятникам и продает чужих голубей.
Когда ему везет, он зарабатывает за день столько, сколько Гошкин папа за месяц.
…Обед в школьной столовой.
На столах, в алюминиевых солдатских мисках, - слипшиеся, холодные макароны, котлеты из хлеба и чай, заваренный жжёным сахаром, после которого появляется изжога и хочется пить.
Проглотив обед, Гошка выходит в школьный двор.
Девчонки важничают и чинно прогуливаются по дорожкам, о чем-то перешептываясь между собой.
-Знаем мы их секреты! – думает Гошка, - как всегда, сплетничают.
Последняя школьная новость: учитель физики, Николай Иванович, по прозвищу «Колесико», женился.
Родом Николай Иванович с Волги, и однажды, объясняя очередное задание, произнес с характерным «оканьем» ту злополучную фразу: «берем колесико», и школьные остряки-старшеклассники тут же придумали ему прозвище.
Так вот, недавно «Колесико» женился, взяв в жены молодую учительницу русского языка Эллочку, в прошлом году пришедшую в школу после пединститута.
Это событие несколько разнообразило скучные школьные будни, дав пищу всевозможным толкам.
Мальчишки-старшеклассники курят в углу двора, временами поглядывая, не идет ли физрук Леня, страстный поборник своего предмета и здорового образа жизни.
Леня при всех поклялся, что накажет любого школьного курильщика, пойманного на месте преступления, заставив того съесть собственную папиросу.
С тех пор прошло уже много времени, но Леня так никого и не поймал.
У забора, ограждающего школьный двор от примыкающего к нему завода, сгрудилась компания ребят.
Идет процесс обмена.
Сегодня меняют стреляные гильзы из школьного тира.
За одну гильзу от мелкокалиберной винтовки дают три тонких перышка к ученической ручке.
Достоинство этих перьев заключается в том, что они пишут тонко и не оставляют на бумаге клякс.
Найти в продаже такие перья - дело почти безнадежное, но гильзы ценятся еще выше, так как из них можно сделать ракеты, начинив серой от спичек.
Такая ракета, если ее поджечь, взлетает с ужасным шипением метра на три в высоту, приводя девчонок в необычайный восторг.
…На завтра объявлен сбор металлолома.
Страна нуждается в новом тепловозе, и без школьного металла тепловоз построен не будет!
Ученики группируются в команды, причем происходит это почти так же, как и в игре «казаки-разбойники», с перешептыванием и тайными уговорами.
Каждый в своей команде знает «секретное место», где, по его словам, лежит огромная куча ничейного металлолома.
Классу, собравшему больше всех, обещан приз - торт от директора школы.
…Все утро следующего дня школьники таскают на школьный двор металлолом.
Из квартир вынесено все, что хоть отдаленно напоминает железо.
В ход идут старые бабушкины утюги, дырявые тазики, ведра и кастрюли.
Принимают весь этот хлам старшая пионервожатая вместе с физруком Леней.
В руках у Лени ручные десятикилограммовые весы, которыми он взвешивает принесенное.
Все, что весит больше десяти килограммов, засчитывается «на глаз».
К обеду гора металлолома достигает высоты в один метр, и тогда Леня задумывается.
Думает он, как всегда, недолго, затем изрекает:
-Мало!
Этого достаточно для того, чтобы все поняли, что надо еще поднажать.
Детишки поднажали...
…На утро следующего дня по школьному двору ходят какие-то дядьки в пальто и участковый в синей форме с желтой кобурой на боку.
Остановившись у горы металлолома, они оживляются и пинают ногами две новенькие чугунные ванны, принесенные с соседней стройки.
Мелкой рысцой к ним бежит директор школы.
Пока обладатели пальто что-то рассказывают ему, показывая руками то на новенькие ванны, то на школьные окна, вся школа торчит в окнах, выходящих на школьный двор.
Участковый в это время стоит рядом с физруком и машет правой рукой, словно рубит капусту.
Физрук Леня стоит рядом и понуро кивает головой в такт взмахам руки участкового.
Потом все поворачиваются спиной к металлолому и идут прочь со двора.
Физрук Леня смотрит долгим, многообещающим взглядом на школьные окна и показывает при этом кулак.
…Тогда все обошлось, - через час приехали рабочие и забрали ванны с собой.
Передовиков никто не выдал.
Обещанный торт директор так и не купил.
В воспитательных целях, наверно.
Болеем...
«Сла-а-вное мо-о-ре, священный Байка-а-а-л,
Сла-а-а-вный корабль – ому-ле-вая бочка!
Эй, баргузин, пошевели-и-вай ва-а-л,
Мо-ло-дцу плыть недале-е-е-чко».
- надрывается над самым Гошкиным ухом черная коробка репродуктора.
Все чувства у Гошки обострены до предела, особенно – слух.
Он даже слышит, как журчит вода в кране у соседей.
Плещутся у его кровати воды священного Байкала, грозя захлестнуть и утащить в темную пучину…
Пенные волны с грохотом бьются о черные скалы, и усатый грузин сидит в бочке с надписью «омуль».
Болит голова и хочется пить.
Холодно.
-Хо-о-о-л-о-д-д-д-н-но, - выклацывают Гошкины зубы.
Какие-то голоса; все время слышатся какие-то голоса:
-Высокая температура…..
- Бу-бу-бу-бу-бу….
- Лежать…..
- Бу-бу-бу…
- По одной таблетке….
- Бу-бу-бу….
- Осложнение….
- Не плачьте, мамочка…
- Рецепт…
- Бу-бу-бу…
Гошка лежит, укрытый двумя одеялами, в ногах у него грелка.
Гошку трясет в ознобе так, что кровать под ним начинает всеми четырьмя ножками выбивать чечетку.
…Холодная мамина рука на его голове.
Нет, это не рука, это мама снимает со лба полотенце, ставшее горячим.
Вот уже новое полотенце - мокрое и холодное; на некоторое время становится легче…
Все плывет и качается.
…Вот Гошка уже на мосту.
На него что-то катится, потом показываются сверкающие бока огромного шара.
Шар катится, и Гошка изо всех сил старается убежать, но шар догоняет, толкает в спину, и он куда-то летит…
…К вечеру становится чуть лучше.
Гошка лежит под одеялами, в мокрой насквозь пижаме.
В комнате темно, и, только из-под прикрытой в соседнюю комнату двери выбивается тонкая полоска света.
Мама о чем-то вполголоса разговаривает с папой.
В окно, на Гошку, смотрит огромная луна.
Луна белая, и на ее диске ясно видны темные пятна морей.
Отчего они называются «моря»?
Ведь уже известно, что воды на Луне нет!
Странно все это.
А еще странно, что существуют лунатики.
Шкуренчиха говорит что Валька из второго подъезда – лунатик; что в лунные ночи он ходит по квартире с закрытыми глазами ни на что не наталкиваясь, а, если его выпустить в такую ночь на улицу, то он может уйти и больше не вернуться.
А еще она говорит, что лунатиков нельзя будить, когда они ходят с закрытыми глазами, иначе они тут же умрут.
Шкуренчиха все знает...
Она маленькая и толстая, и ходит она смешно – будто носом клюет, а на щеке у нее большая бородавка.
Ее супруг, Иван Егорыч, работает ревизором в торговле, и ходит важной походкой, с толстым портфелем под мышкой.
Гошка слышал, как мама однажды сказала папе, что Иван Егорыч носит в портфеле взятки.
Гошка не понял, что такое «взятки», но один раз он видел, как из портфеля Ивана Егорыча выглядывал рыбий хвост.
Иван Егорыч - охотник, и сын у него погиб из-за этого.
Как-то раз, когда никого из взрослых не было дома, мальчишки пришли к ним в гости и стали играть двустволкой Ивана Егорыча.
Ружье оказалось заряженным, и, выстрелив, убило сына Шкуренчихи наповал.
С тех пор Шкуренчиха стала странной.
Она может, вдруг остановившись, долго оставаться неподвижной, всматриваясь в проходящих мимо, или разговаривает сама с собой…
Вот и сейчас, кажется Гошке, она стоит в проеме дверей, и, улыбаясь, манит к себе пальцем:
-Иди ко мне, деточка, будешь у меня жить. А моего сыночка нет; он ушел, и не может вернуться.
Шкуренчиха делает шаг и проходит Гошку насквозь.
Теперь она стоит с другой стороны кровати, возле окна.
Потом она запрыгивает на подоконник и начинает быстро-быстро махать руками.
Гошка помнит точно, что раньше у нее никаких крыльев небыло, а теперь, вместо рук, появились крылья…
Она машет ими, потом делает шаг вперед, и, срываясь с подоконника, делает в воздухе круг и зовет Гошку к себе.
-Сейчас, я только встану, - кричит Гошка.
- Мама, мама, где мои крылья, я сейчас же должен лететь!
Ах, как все кружится!
Гошка делает шаг, но ноги не идут, заплетаются, и он, обессиленный, вновь падает в бездонную пропасть бреда.
…Через несколько дней Гошке становится лучше.
Он сидит на кровати, обложенный со всех сторон подушками и пьет маленькими глотками куриный бульон.
Гошка еще так слаб, что от малейшего движения его лоб покрывается холодной испариной.
Градусник показывает 35,4 градуса.
-Упадок сил, - говорит мама.
Гошка видит себя в мамином трюмо - тощий, взлохмаченный, гадкий утенок с темными кругами под глазами.
Так проходит еще одна неделя.
…Приходили ребята из класса, приносили уроки, те, которые Гошка пропустил из-за болезни.
Много новостей.
В школе новый директор, из военных, бывший полковник по фамилии Варфоломеев.
Странно, почему его назначили директором школы?
Много нового и непонятного, особенно по математике.
В классе теперь новая математичка.
Она обещала позаниматься с Гошкой дополнительно.
-Приятно, когда о тебе кто-то беспокоится, - думает Гошка.
…Пролетели незаметно дни.
Поздно начавшаяся в том году весна быстро сменилась летом.
Уже сдали книжки в школьную библиотеку.
Через два дня – летние каникулы.
Ура!!!
Коварный друг Сашка
Всю жизнь Гошкины дед и бабушка не имели собственного угла.
В первый, и последний раз, получил дед однокомнатную квартиру в тот год, когда его провожали на пенсию.
А до этого они почти двадцать лет снимали половину одноэтажного дома напротив старой начальной школы в поселке Бальцево, на Украине.
Хозяин дома был тихим, пьющим мужичком, отсидевший в Мордовии приличный срок за сотрудничество с немцами во время оккупации.
Когда началась война, было ему семнадцать лет, в армию его не взяли по здоровью, а когда пришли немцы, пошел он служить к ним в полицию, - пайком соблазнили.
Когда наши вернулись, его судили, и, потому, что за ним не числилось убийств, дали только десять лет лагерей.
Когда он отсидел, то приехал в Бальцево, работал где-то в котельной, ходил на работу в засаленной робе и кирзовых сапогах с отворотами.
Его хозяйка, тетка Мария, была украинской казачкой, и весь дом держался на ней.
У них было двое детей.
Старшая, Светка, была семнадцатилетней девушкой.
Врачи нашли у неё глаукому, ей грозила слепота и нужна была операция.
Сашка, младший брат Светки, был года на четыре старше Гошки и всегда верховодил в играх.
Гошка и Сашка любили путешествовать.
Целыми днями они бродили в огромном парке, примыкавшем к Дому Культуры, заходили в гости к тетке Фаине, которая работала там библиотекарем, и играли у неё в шашки.
Тетка Фаина была бабушкиной сестрой и красивой женщиной с изломанной судьбой.
Перед началом войны она вышла замуж за военного моряка.
Когда началась война, моряк ушел воевать, а тетка Фаина осталась одна с семимесячным Вовкой на руках.
Через год она получила похоронку, - погиб ее моряк.
А после войны внезапно умер Володька, ее сын.
Случилось это так.
Было жаркое лето.
Мальчишки играли на улице в футбол, и время от времени охлаждали разгоряченные лица под струей воды из водоразборной колонки, стоявшей на углу улиц.
Володька тоже умылся, а потом подставил и голову под ледяную струю.
Вечером он потерял сознание, а через три дня его не стало.
Врачи сказали, что он умер от воспаления мозга.
Когда это случилось, ему шел двенадцатый год.
С тех пор тетка Фаина жила вдвоем со своей старенькой мамой, бабой Христиной.
В их доме, в простенках, висели два портрета.
С первого - мудро смотрел вождь и учитель, отец всех народов, товарищ Сталин.
С другого - пучил глаза первый красный офицер Клим Ворошилов.
Тетка была партийной и очень одинокой, любила детей; когда Гошка приезжал на каникулы к бабушке, часто приходила к ним в гости и приносила гостинцы.
Когда ей было уже пятьдесят, нелепо умерла баба Христя.
Накануне ей исполнился девяносто один год, и баба Христина получила много поздравительных писем.
Получила она, среди остальных, письмо и от младшенького, - Федора.
Баба Христина последнее время стала слаба на ноги, и уже мало ходила, но читала еще без очков.
В тот день, когда это случилось, утром отключили свет.
Когда тетка Фаина ушла на работу, баба Христина зажгла свечку, легла на кровать и стала перечитывать письмо.
То ли она неловко повернулась, то ли еще что, но случилось так, что свечка упала на простыню.
Простыня загорелась, и, пока на крики прибежала соседка, баба Христина получила сильные ожоги ног.
Старое сердце не выдержало и к вечеру того же дня баба Христя померла…
Когда это случилось, тетка Фаина осталась совсем одна.
Потом она приютила малюсенького мужичка по имени ПалВаныч, который работал закройщиком в ателье мод.
Вместе прожили они целый год, а потом ПалВаныч сгинул в неизвестном направлении…
...Всё это случилось потом, а пока было лето и Гошка гостил у бабушки.
Раннее утро.
Окно спальни снаружи закрыто ставнями. В комнате полумрак и утренняя прохлада.
От окна, просочившись через щёлку в ставнях, наискосок через всю комнату, протянулся тоненький солнечный лучик.
В ниточке света медленно плывут, почти невидимые глазу, пылинки.
Гошка лежит на кровати, и вставать ему неохота.
Летом бабушка устраивала кухню в сенях; вот и сейчас слышно, как шумит старший брат примуса - керогаз, - это бабушка готовит обед.
Недавно она получила письмо от дяди Федора.
В письме тот сообщал, что по пути в Кисловодск он обязательно заедет к сестричке «на борщ».
Надо сказать, что бабушка Серафима была большой мастерицей по части украинского борща; борщ у нее выходил до того вкусный, что для дяди Федора другого пути из Таллинна на Кавказ уже не могло быть, как только через Бальцево.
Бабушка Серафима готовила борщ с пампушками, намазав их чесночным соком.
Попробовав один раз эту вкуснотищу, человек становился рабом украинской кухни на всю жизнь.
Дядя Федор был гордостью бабушкиной семьи.
Из девяти бабушкиных братьев и сестер он был самым младшим.
Герой войны, орденоносец и командир, он в семнадцать лет получил свои первые офицерские погоны, а потом командовал полком.
Гошка лежал и мечтал о том времени, когда и он, став военным, будет командовать полком, носить на плечах золотые офицерские погоны…
-Лежебока, вставай, - слышит Гошка бабушкин голос, - уже десять на часах!
Гошка лежит и щурит глаз, пытаясь поймать зрачком тонкий солнечный лучик.
Потом нехотя поднимается и идет умываться.
От стола тянет запахом чего-то вкусненького.
Если бы Гошка заранее знал, что произойдет после завтрака, то он встал бы с первыми петухами.
А произошло потом вот что.
Позавтракав, Гошка вышел на крыльцо.
В это время Сашка во дворе перебирал удочки, готовясь на рыбалку.
Удочек было две, а Сашка – один.
-Сашка, - заканючил Гошка, - возьми меня с собой на ставок!
Сашка подумал, потом сказал, что если Гошка накопает червей, то он, так и быть, его возьмет.
-А где мне их копать? - спросил Гошка.
-Да вот там, в огороде, возле уборной, - ответил ему Сашка.
Гошка взял в сарае лопату и пошел копать червей.
Надо сказать, что двор был маленький, и под огород было отведено все его свободное пространство, за исключением дорожки, протянувшейся от крыльца до дощатой кабинки уборной в углу двора.
Грядки изъеденного колорадским жуком картофеля перемежались с полосками лука и укропа, и, только у уборной, возле стены, выложенной из желтоватого камня-плитняка, была полоска не занятой ничем земли.
Вот там Гошка и начал искать червей.
То ли лето в том году было жарким, то ли червям надоело ждать, пока за ними придут рыбаки, но, выкопав приличной глубины яму, Гошка так ничего и не нашел.
Подошел Сашка, поковырялся в носу, и посоветовал копать глубже.
Гошка копнул, и тут лопата наткнулась на что-то железное и ржавое.
Обкопав находку со всех сторон, Гошка поддел ее штыком лопаты и извлек…. – ржавый немецкий автомат!
Надо сказать, что Гошка видел немецкий автомат только на картинке, в книжке про пионеров-героев; там они идут в разведку в тыл к немцам.
На картинке пионеры были в ватниках, подпоясанные ремнями, а на груди у них висели точно такие же автоматы.
Гошка тут же решил, что почистит ржавое железо, привяжет к нему дедов кожаный ремень и пойдет к соседским мальчишкам.
Мальчишки тут же умрут от зависти и примут Гошку играть в войну.
-Где взял? - Сашкин голос прервал Гошкины грезы.
Сашка стоял сзади и, через Гошкино плечо, рассматривал находку.
Потом он протянул руку, взял автомат, покрутил его перед своим носом и вдруг заявил:
-Ты в моем дворе его нашел, значит, - он мой!
Гошка ничего не ответил, только схватил автомат за ствол и потянул его к себе; Сашка тоже потянул автомат к себе, и тогда началась борьба.
Сашка был старше и сильней, но он был не прав, и это утраивало Гошкины силы.
Борьба принимала драматический оборот.
Из-под ног борцов летели в разные стороны комья земли вперемешку со стрелками лука и веточками укропа.
Наверно, огороду пришел бы конец, если бы на крыльце не появилась тетка Мария.
Сделав ладошку козырьком, она минутку разглядывала Гошку с Сашкой, пытаясь понять, что такое они вытворяют в ее владениях.
Потом раздался вопль, от которого у Гошки похолодело внутри и сразу расхотелось бороться с Сашкой.
-Ай вы бисовы диты, що прыдумалы, на картопле танцюваты! – кричала, путая украинские и русские слова, тетка Мария.
-Я вас щас спиймаю, мало не будя!
От греха подальше, мальчишки сыпанули со двора, бросив автомат в картофельную ботву.
Побродив час по улицам, они крадучись вернулись во двор.
О происшедшем напоминала лишь взрыхленная земля в углу двора да кучка уже привядшей зелени на краю огорода. Они обшарили все: автомат пропал.