«Жизнь это то, что происходит с нами, пока мы строим планы»
Дж. Леннон
Часть первая
***
Катька, устав от неосмысленного просмотра очередной серии боевика, в пустой субботний вечер, посмотрела на Николая. К горлу подступила тошнота, и ворох злых мыслей закопошился в раздраженном мигренью мозгу: «Уставился в свой сериал, ничего, кроме мордобоя не доставляет ему удовольствия. Аж, засопел от напряга бедный!». Кате захотелось сказать что-нибудь едкое, обидное Кольке, но она осадила себя и догадка, объяснение всем ее беспричинным срывам и недомоганиям вдруг накатила в ее сознание, замученное изнуряющими мигренями.
Сомнений не осталось, если у нее возникло отвращение к мужу, значит, она ждет ребенка. При этой мысли ее перекошенное, от противно подступившего к горлу, при виде мужа, давящего комка, лицо стало таинственным, глаза попытались тайну эту сейчас же выдать, но женщина прикрыла их, не давая своевольничать, желая полелеять свой секрет, насладиться им в одиночестве. Да пока так - ведь не было задержки, заставляющей одних женщин таять от радости, а других досадливо морщиться, но Катьке уже не нужно было этого подтверждения. Тошнота, мигрени, боли во всем теле вдруг перестали казаться чем-то мучительным, и даже муж, на секунду перестал быть рвотным порошком. Колька, метнув на жену быстрый взгляд, моментально уловил перемену в ее последнее время невеселом настроении, и задорно ей подмигнул. Как только он это сделал, Катька вскочила с кресла, и, немного не дотянув до туалета, выпустила мощной струей во входную дверь свой ужин. Утирая наружной стороной кисти влажные губы и подбородок, Катька улыбалась.
***
Мама Рая, седовласая, и не стесняющаяся ранней белизны, своих некогда таких же каштановых и тяжелых кудрей, как у дочери, узнав, что единственное ее чадо ждет прибавления, не знала радоваться или беспокоиться – уж больно тяжело Катя носила Алинку. Близилось лето и, чтобы облегчить дочери хотя бы ранний срок, бабушка решила забрать внучку на летний отдых в Крым к своей двоюродной сестре. Бесплатно, конечно, в сезон Тоня их не приютит, но и таких бешеных денег, как с чужих, не возьмет.
Зять, чмокнув маму Раю в морщинистую не по возрасту щеку, успокоил, что на летний отдых дочке и маме он как-нибудь заработает. Теща не была в шибком восторге от зятя - больно блудливый взгляд у Николая - но все-таки это был лучше вариант, чем тот Катькин офицер, из какой-то Тмутаракани. Колька, при некоторой деревенской неотесанности, был пробивным малым, делал себе хорошую карьеру на стройке, мечтал когда-нибудь отгрохать новорусский коттедж, и забрать свою маму из деревни. Маму Раю он тоже старался не обижать, и за недолгих пять лет, теща попривыкла к зятю, и старалась закрывать глаза на его мужские недостатки.
И хотелось ей, чтобы у Алинки была полная семья – то, чего Катя никогда не знала. Стареющая, отдавшая себя целиком внучке, женщина, иногда вздыхала по ночам, припоминая недолгую свою замужнюю жизнь, и уход супруга, не сумевшего смириться с жениной холодностью. Рая часто думала, что будь она чувственной, ждущей мужниных ласк и отдающейся этим ласкам целиком, оставил бы ее Валентин? Она наблюдала, как подруги ее, и замужние и одинокие, бросают себя в омут чувств, наслаждаются присутствием мужчин, с восхищением обсуждают ночные услады. Наблюдала, но никогда не тянулась к этому. Не было желания находить рядом в постели крепкое плечо, отдавать свои губы во власть других - требовательных, настойчивых, чувствовать на своем теле, тяжесть чужого, - словом все то, чего страстно желает любая женщина. Любая, но не она.
***
Испытывая резь внизу живота и в пахах Катерина, корчась от боли сползла с «вертолета». При угрозе выкидыша Нелля, коровообразная, волоокая черствая местная гинеколог, не имела права осматривать пациентов в кресле. Но уверенная в своей непогрешимости участковая никому не делала исключений, если только не попадалась какая-нибудь «деловая мамзель» и не посылала участковую куда подальше.
Натягивая, ставшую тесноватой юбку, Катька слушала приговор - два месяца - первый триместр беременности был для нее критическим. На этом же сроке она, вынашивая Алинку, тоже испытывала угрозу выкидыша, на этом сроке она когда-то избавилась от ребенка. Да еще антитела... Именно, они были основной опасностью для зародыша. Нелля говаривала Катьке, что ее счастье, что с отрицательным резусом, она, прервав первую беременность, доносила вторую.
Заполняя карту, врач бормотала себе под нос:
- Не думают ни о чем. Кто же с отрицательным резусом на второго решается. Выносила одного, и слава богу, и радуйся. И обращаясь к Катьке:
- У тебя, что муж прилично зарабатывает?
- Не жалуюсь, - сообщила ей пациентка из-за ширмы пританцовывая на одной ноге, пытаясь другой попасть в модный, узконосый сапожок, попутно думая о том, что пора заняться гардеробом – сделать его более просторным и удобным.
- Может подумаешь, время сейчас тяжелое, а ты на одни лекарства разоришься.
- А я уже подумала.
«Все перевернулось с ног на голову» - вздохнула про себя Катя, вспомнив, как мама рассказывала, что раньше женщин идущих на аборт, уговаривали его не делать. А теперь врач пытается ей втолковать, что второй ребенок – это роскошь. Конечно, в чем-то она права. Нормальные беременность и роды требуют немаленьких затрат, что же тогда говорить о патологии. Но больше никаких абортов, хватит ей одной загубленной жизни. Вдобавок к не проходящей душевной боли вспомнился Хромов, и по дороге домой Катю захлестнула память о тех, уже казалось, не трогающих, не рвущих уже сердце на части, событиях...
Часть вторая
Когда Катька познакомилась со Степаном, ей было девятнадцать. Он, приехавший в отпуск к другу, Катькиному кузену Мише, офицер ракетных войск, не понравился резвой, смешливой девочке. Старомодное имя, седина во вьющихся, безжалостно зачесанных почти черных волосах, серьезные темно-зеленые, даже какие-то малахитовые глаза отпугивали юную, еще не стремящуюся к замужней жизни, девочку. Да и разница в возрасте в пятнадцать лет, показалась Катерине запредельной.
В отличие от ее теперешнего мужа Степан не был красивым, и до Колькиной стати ему было далеко, несмотря на военную выправку. Мама узнав об интересе Мишиного друга к дочери, как бы между прочим заметила:
- Катюш, решать тебе, детка. Но быть женой офицера очень тяжело. Бесконечные переезды, захолустные гарнизоны.
- Мамулька, ты о чем? Он мне не нравится ни капельки. Я с Колькой встречаюсь.
И ненавязчивым ухаживаниям Степана за Катериной радовалась только бабушка, мечтательно закатывавшая глаза, прикрытые по-черепашьи морщинистыми, утяжеленными возрастом веками, и, причмокивая, завороженно шептала:
- Выйдешь замуж за офицера. Это очень почетно.
- Бабушка, это во времена твоей молодости было почетно. А сейчас в почете зубные техники и бизнесмены – отшучивалась внучка и, видя неподдельную печаль в серых, а некогда карих старушечьих глазах, обещала подумать.
В конце отпуска Степан очень просто и обыденно сказал Кате:
- Я хочу, чтобы вы стали моей женой.
Катька прыснула в ладошку, намотала на тонкий палец каштановую прядь, и, приподняв кокетливо плечико, обронила:
- Спасибо, но я не хочу пока замуж. Ни за вас. Ни за кого бы то ни было.
Но про себя вдруг подумала, что выйти замуж было бы интересно. Думать самой о том, что приготовить на ужин, встречать мужа с работы, кормить, потом вместе говорить о чем- нибудь, и потом придаваться страсти под покровом ночи. Стать настоящей женщиной, родить ребенка. Но вот Степан, никак не подходил под романтический образ супруга, нарисованный Катькиным воображением. И дав неудачливому ухажеру от ворот поворот, Катя удивилась, когда из Новосибирска пришла открытка с Новогодним поздравлением, а потом ей позвонил и сам отправитель. Ни словом не обмолвясь о чувствах, Степан просто болтал, просто вспоминал своей приезд.
Потом он весь год писал Кате письма, изредко получая скупые ответы. А Катя удивлялась тому, что не может выкинуть из головы зелень Степановых глаз, седину его волос, и перечитывала его письма бесконечно. И замирала, слыша на праздники его хрипловатый голос в трубке.
Через год Степан Хромов снова возник на пороге своего друга и знакомые и родственники стали поговаривать о скорой свадьбе. Катя ворчала, говорила, что никогда не выйдет замуж, тем более за Степана, но с удивлением и замиранием ждала их встреч наедине.
Первый поцелуй был долгожданен и сладок. Степан провожал Катю. Притаились в недоосвещенном подъезде. Очень скоро обоняние освоилось с запахом выделений уретр двуногих и четвероногих. Степан намекнул на чашку кофе, и по его сбившемуся дыханию, Катя поняла, что думает он не о кофе. Но ждет от нее знака, потому что в несовременном своем благоговении перед любимой женщиной, не может позволить себе быть напористым. И Катя взяла все в свои руки, и осторожно, почти не дыша, она коснулась своими перламутровыми от помады губками, Степановых пересохших губ.
И немного рассеянные они не заметили, как очутились на диване в Катиной комнате, где стыдливые поцелуи стали глубже, объятия жарче, и Катя с удивлением поняла, что близость со зрелым мужчиной более захватывающая, чем с нетерпеливыми мальчиками, часто такими неуклюжими, что Катю разбирал смех. И все-таки Степан медлил, и Катя краем возбужденного сознания понимала, что медлительность его происходила от того, что он оставлял выбор за ней, каким бы этот выбор ни был, и чего бы он Степану ни стоил. И Кате ничего не оставалось, как стать инициатором близости. Современная, незакомплексованная, Катерина смотрела на секс, как на источник нормальной человеческой радости, да и времена, когда близость с парнем считалась позором, канули в Лету.
Мама Рая внутренне содрогалась от Катиной вольности, помятуя свою молодость, строгие напутствия своей мамы о том, что ни в коем случае нельзя позволять ребятам – ЭТО. Но нотаций дочери не читала, просто просила предохраняться. И Катя следовала контрацептивному совету мамы, в остальном оставляя за собой полную свободу выбора - легко встречалась, легко расставалась с мальчиками. С кем-то делила постель, с кем-то нет. Но то, что она почувствовала со Степаном не было похоже ни на одну из ее прежних связей. Хромов был нежен, и Кате хотелось стонать от его нежности. Никакого оргазма она не испытала, но поняла, всем своим нутром почувствовала, что с этим мужчиной она его обязательно поймает. Может быть не сейчас, может быть потом, когда Степан назовет ее своей женой.
***
В один момент идиллия кончилась. Степана вызвали в часть. Побег рядового. Очень чувственно попрощавшись с Хромовым, оставшись одна Катя через пару дней впала в панику.
Степан перестал быть желанным и притягательным, близость с ним вспоминалась, как что-то неестественное, и Катя удивлялась отсутствию у себя желания, не конкретно Хромова, а вообще любого представителя мужского пола. К тому же начались постоянные головные боли, какие-то желудочные расстройства, и, отвечая вяло Степану по телефону, ловила себя на мысли, что поторопилась окунуться в безоглядный омут любви. Любви? Почему любви? Сиюминутное желание, пошедшее на убыль в самом начале разлуки.
Когда в назначенный срок не пришли месячные, Катя сначала впала в прострацию, потом запаниковала: «Ребенок! Ребенок Степана!» Ребенок мужчины, к которому она после недели связи, ничего не испытывает...
Последний разговор по телефону, несмотря на боли и тошноту Катя запомнила почти дословно:
- Здравствуй моя радость,– голос Хромова осекался и выдавал волнение. А может связь с сибирским, таким далеким, и таким непритягательным городом была плохая.
- Здравствуй...- Катя знала, что скажет Степану, но тянула. Тянула не из боязни сделать больно, а потому что не могла сосредоточиться. Голова была тяжелой, чужой.
- Катюшка, я скоро прилечу, очень скоро, - Степан говорил торопливо, словно боялся, что не успеет выговориться, - Подожди недельку, я все улажу, и мы с тобой подадим заявление. А хочешь, ты ко мне приезжай.
- Нет, я не поеду, и тебя прошу этого не делать.
- Чего не делать? – после паузы, растерянно спросил Степан.
- Ты что, как маленький?! Не приезжай ко мне, - и, не пытаясь уже сдерживать слез, перейдя на визг, Катя выпалила в трубку, - Видеть тебя не хочу! Понял? Не хочу! Не хочу! Не хочу! И не звони мне больше! Я замуж выхожу, можешь спросить у Мишки.
Бросив трубку, Катя еще долго рыдала, укоряла себя сначала за то, что так грубо обошлась со Степаном, потом за то, что поторопилась в выборе спутника жизни, и вот все чем обернулось, за то, что умудрилась забеременеть предохраняясь. Наревевшись вволю, Катя выбрала в череде рекламных объявлений наиболее, как ей казалось, надежный адрес, и записалась на аборт. Но токсикоз был изматывающим, что Катька тянула и тянула, не находя часто сил, доехать до института.
И все-таки, решив освободиться от тяжести, терзающей тело и мозг, Катя на десятой неделе своей беременности, промаявшись в бессоннице ночь, нашла в себе силы...
***
Пот был липким и холодным, такой пот сопровождает кошмары, но этот решил стать следствием бессонницы. Он прижал Катерину к постели, уже сырой и непритягательной. Было самое время покинуть ее, но недовольная мысль проплыла в мозгу: «Почему нужно назначать аборт на самое утро? Что изменилось бы от того, если бы я приехала вечером? Черт, где взять силы подняться?!» Пот продолжал обволакивать, давил своей вязкостью желание отлепиться от постели. Пот придушил бы Катерину, быть у него на это полномочия, но тело ему таких полномочий, скорее всего не дало.
И, немного помаявшись, он нашел выход - пропотевшая до неприличия голова напитала волосы кожными выделениями, отчего они отвратительными сальными прядями оплели шею. Дыхание и без того нечастое и тяжелое, готово было плюнуть на хозяйку и покинуть легкие. Волосам не хватило шейной аорты, они противно лезли в опухшие от недосыпа глаза, которые теперь, вместо того, чтобы открыться, со стыдливостью им несвойственной, закатились за веки.
Сон ненужный уже, пытался обрадовать своим появлением, дразнил близостью, соблазнял, кокетливо обдавая теплой волной пофигизма.
Но встрепенулся, задребезжал будильник, объявил, что чары развеяны, и добро пожаловать на свободу. Тело мстило за уничтоженный сон – по конечностям пошла судорога. Катерина забормотала: «Только не это, только не это, только не…» Внешне судорога ничем не проявлялась, но изнутри она разъедала. Ощущение было таким, будто под кожей копошились очень мелкие, очень злобные, очень настырные, очень неуловимые паразиты. Они непросто грызли, они щекотали изможденное токсикозом тело Катерины, видимо, совмещая для себя приятное с полезным.
Язык, отяжелевшим поленом, заполнил все пространство рта, растекся по зубам, и готов был вывалиться наружу. За языком последовало сердце. Оно тоже налилось свинцовой тяжестью, а потом, сбросив ее с себя, оторвалось со скоростью швейной машинки. Вволю нарезвившись, пламенный мотор решил войти в норму, но на миг Кате показалось, будто он остановился. Показалось на миг, но мига этого хватило, чтобы навести на нее панический страх, и поставить дыбом каждый волосок на ее теле.
Катя чувствовала, как собственое тело предавало ее... Предавало. Каждая его часть была небольшим, но надежным звеном, в осуществлении плана подавления. Но ведь совсем недавно организм требовал обратного, с настойчивостью того же размаха. Действия немного отличались, но схема была похожей. Первым оказал сопротивление желудок. И доказательства своего сопротивления он демонстрировал, не стесняясь везде, где ему вздумывалось. Потом эстафету подхватила голова, возведя свою боль в степень абсурда. Впервые Катя начала стискивать во время мигреней зубы так, что потом болели скулы. За головой включилась сосудистая система, уронив давление до обморочных единиц. Катя начинала ненавидеть собственное тело, за покушение на спокойствие, за боль в нем во всем, за тяжесть с которой оно,- некогда ловкое и гибкое, а теперь деревообразное, - передвигалось.
«Но вот сейчас-то все должно разрешиться. Сегодня я должна аннулировать помеху, отчего же тело встало на защиту того, что лишило его привычного уклада и тишины? За что объявило мне войну?»
Катя выиграла сражение. Тогда думала, что выиграла. Она, как Мюнхгаузен, выдернула себя за волосы из ловушки вязкости и сна.
Запихала очаг сопротивления под холодный душ, лишив надежды на победу.
Тело ее никогда не станет прежним. И она уже прежней не станет. Но поймет это спустя время, и задохнется от непоправимости содеянного, и поймет, что сопротивлялась сама себе, что тело было союзником. А предателем была она сама.
***
Выждав положенный месяц воздержания после аборта, Катя позвонила Кольке и сказала, что он может начать приготовления к свадьбе. Николай, слышавший краем уха, о намечавшемся у подруги замужестве, не стал задавать лишних вопросов, и примчался на следующий день с цветами и кольцом, решив сделать предложение Катьке, как положено.
По дороге в ЗАГС, Николай украдкой косился на Катю, обычно веселую, а сейчас притихшую на переднем сидении его новой серебристой Девяносто девятой. Он вспоминал, как устав от девочек, привыкших к развлечениям на родительские деньги, и за чей счет он по приезду в столицу мечтал вырваться в люди, Николай сделал предложение Кате. Он не ожидал отказа, и, получив его, подумал, в злобе своей, что и Катька, такая же заносчивая дрянь, как и те вертихвостки, которые смотрели на него, как на предмет удовлетворения своей похоти. Но досада сошла, и Колька признался себе, что Катерина, никогда не смотревшая на него сверху вниз, отшила его не по причине заносчивости. Он позвонил и сказал ей песенной фразой, что будет ждать, надеяться и верить и так далее, и тому подобное...
Часть третья
Колька скривил чувственный красивый рот:
- Кать, надолго?
- Я не знаю, мне придется сдать кучу анализов.
- Ну, вот, а я всю дорогу с работы мечтал, как мы с тобой сегодня устроим нашу пятницу-развратницу. Катюш..., а в больницу я тебя завтра отвезу, - в глазах мужа был призыв.
- Коль, да нельзя мне, я ребенка могу потерять...
- А ротики нам на что...,- он провел большим пальцем правой руки по Катькиным припухлым губам. Катька поджала губы, и когда, муж убрал палец, ответила:
- Коль, у меня угроза выкидыша, дело не в том как, а в том, что мне каждая минута дорога.
-Все молчу, молчу. Щас перекушу и отвезу тебя. Ты может быть полежишь? Все собрала в больницу?
- Да. Ты держи связь с Людкой, она лучше сообразит, где взять то, что мне может понадобиться.
- Ой, а то я без Людки не разберусь в твоем белье.
- Не заводись. Маме, если будет звонить, не говори, что я в больнице, а то будет волноваться, скажи, что на работе задерживаюсь.
- А на сотовый позвонит.
- Ну, выкручусь, Коль.
Пока Колька ужинал, Катя, лежа на диване, думала о том, что второй ребенок не радует мужа. Ему даже сын ненужен, как обычно мужчинам, для удовлетворения мужской своей гордости. Колька не уставал повторять, что только дураки хотят мальчиков. И когда очередной омальчишевшийся папаша пытался подковырнуть Николая, он отвечал, что у настоящих мужчин родятся девочки, а не мальчики, ибо настоящий мужчина не произведет на свет себе подобное чудовище. Другое дело девочки.
Поэтому муж, когда Катька сообщала ему радостную новость, отнесся к известию о прибавлении в семействе равнодушно, сказав, что Катька зря затеяла это мероприятие, у них уже есть дочка, но если ей так приспичило, то, пожалуйста!
- Коль, а если будет мальчик? – Катя пыталась надавить на его мужскую гордость, считая его умозаключения по поводу мальчиков лишь позой бессыновьего отца.
- Мальчик? Я тебя в роддоме оставлю. Лучше уж еще одну девчонку!
***
Отправив жену в больницу, закупив новых дисков с боевиками по дороге обратно, Колька приготовился к долгим одиноким вечерам. Лежа на диване, с бутылкой пива в одной руке, и сигаретой в другой (ни тещи, ни жены не было на страже порядка), Николай ловил себя на мысли, что не может сосредоточиться на сюжете, а все его мысли вращаются вокруг того, как он обойдется без секса. Конечно, можно перебиться автофеляцией, но изобретательному мужчине претила мысль о долгом самоудовлетворении. «Ну, раз, ну, два, куда ни шло, - рассуждал Николай, прихлебывая из бутылки, - Но постоянно... Катьке наверняка запретят трахаться после больницы. На кой ей нужен второй? Алинки что ли мало? Вон, какая красавица растет! Чудо, что за девочка! И смышленная, все на лету схватывает!»
Колька вспомнил, с каким трепетом ждал появления дочери, как терпел вынужденные воздержания, как переживал, когда Катю клали, казалось бессчетное количество раз на сохранение, но в то время он никого, кроме Катьки не замечал, он даже и представить себя не мог рядом с другой женщиной, а сейчас Катерина пусть и оставалась самой желанной, все-таки вокруг было полно красивых женщин, и хотя он не сосредотачивался на мыслях о конкретных наступательных действиях, внутренне улавливал, что в чувствах к жене царит не только страсть, а какая-то нежность, и чем больше становится нежности, тем ровнее становится страсть. Особенно сейчас, когда Катька перестала заводиться от его намеков, прикосновений, а становится похожа на квочку, высиживающую яйца, и ничего, кроме этих яиц, не замечающую.
***
Бабье лето, на несколько лет позабывшее дорогу в Подмосковье, накатило вдруг, припекло, закружило, заставило забыть, что осень успела добавить охры сочной еще листве. Народ подхватил корзины, заметался по лесам, поволок в закрома и на продажу пахучие опенки, которые тоже пару-тройку лет не баловали грибников, притаившись до, им одним ведомых, лучших времен. С шестисоточных дачек повеяло запахом готовящегося на кострах мяса - огородники, совмещая приятное с очень приятным, начали уборку урожая под разноообразное горячительное и несравнимые ни с какими кулинарными изысками, разномясные, дразнящие несчастных прохожих попавших в ареал аромата, шашлыки, приправленные сиюминутно ободранной зеленью.
Но для строителей была в бабьем лете одна радость – отсутствие дождя. Колька был доволен тем, что природа расщедрилась на вёдро, и его бригада сможет положить крышу по сухому. Сегодня должна была приехать дочка заказчика, проверять работы, и Колька отправил всех поддатых восвояси, носился по объекту, кроя матом подчиненных по делу и без, наводя порядок. Он уже представлял, что заявится папина дочка, ничего не соображающая в строительстве, и начнет раздавать указания.
На час позже назначенного в распахнутые ворота строительного участка вкатил нулевый «Бентли», бесшумно преодолел все ухабы площадки, и замер у крыльца. Из машины вышла бывшая подружка Кольки Варвара...
***
Катя находилась в больнице две недели. Вены ее, большинство из, которых уже пропороли насквозь процедурные медсестры, «ушли», и бесконечные капельницы доставляли мучения. Ягодицы болели от Но-шпы и Магнезии, но Катя знала, что вынесет все, лишь бы выносить этого ребенка.
Но день ото дня Катьке становилось все хуже и хуже. Пришли из Москвы результаты анализов, и антитела зашкаливали за все допустимые пределы. В палате с Катериной лежали еще две женщины с подобным диагнозом, и еще одна девочка с неразвивающийся беременностью. Михаил Родионович, чересчур ухоженный для мужчины, врач, но любящий свое дело, и, несомненно Эскулап от бога, вызвал Катю в ординаторскую вечером:
- Катя, мы сделали все, что могли, но ребенок убивает тебя, да и себя тоже. Протянем еще неделю, останешься без матки, знаешь на кого станешь похожа?
Из Катиных глаз полились слезы. Она понимала, что доктор прав, что ребенка ей не выносить, но ее вина была в том, что убив первого, она убивала и этого.
- Когда?
- Послезавтра на чистку.
На чистку отправились трое из палаты, и только одной сбили антитела, но ничего не гарантировали.
Знакомая очередь в операционную, только не тревожная от желания устранить помеху, а несчастная от непоправимости потери. Катерина знала, что дальше будет свет в лицо, неуютная прохлада операционного стола, задранная до груди сорочка, бахилы, санобработка лобковой зоны, анестезия в вену, и забытье. Забытье временное, после которого нужно будет как-то жить дальше. Катя посмотрела на понурых женщин и подумала, что у большинства из них это первая беременность, и многие из них, так и не смогут, отчаянно желая, пятаясь снова и снова, бегая от врачей к знахарям и обратно, иметь детей.
***
На следующее утро прибежала Людка, и Катя вышла с ней на залитое осенним, путающимся в пестреющих листьях больничных ясеней, солнцем крыльцо. Бесконечно прекрасный, обычно умиротворяющий Катерину вызолоченный сентябрь, не восхищал своей щемящей красотой молодую женщину. Катя не обращала внимания на траурный и какой-то беспокойный вид подруги.
- Ты, как?
- Я в порядке, жива, как видишь.
- Кать, да не переживай ты, родишь попозже.
- Мне нельзя больше. От мужчины с положительным резусом, нельзя.
- Так найди себе с отрицательным, - Людка начала подводить разговор к тому, что терзало ее вот уже три дня. Но пока Катька носила ребенка, она не могла сказать правды подруге.
Катерина знала, о чем будет говорить кума, она прочитала это в глазах Николая по дороге в больницу, и была готова. Людка лишь озвучила Катину уверенность, озвучила во всех подробностях. Оказывается, у мужа хватило наглости, приволочь бабу домой и резвиться на супружеском ложе. «У него, у идиота совсем рассудок от похоти отшибло, или пьян был вдугаря?» Не было боли, не было ревности, не было обиды, не было злобы и желания бросить мужа. Катя подошла к ожидающему свою жену или подругу, нервно курящему, мужчине и попросила сигарету.
Колька не узнал вернувшуюся домой жену. Против его ожидания, Катька не скандалила. Она, вообще ничем не показывала того, что ей известно о шашнях мужа. Колька пытался найти ответ в ее глазах, но ничего, кроме пустоты в них не было. Лишь при взгляде на подросшую и загоревшую на привольном отдыхе дочку, Катерина оживлялась. Мужчина тешил себя надеждой, что Людка пощадила подругу и ничего ей не рассказала, а отрешенное состояние Кати объяснил себе потерей ребенка. Но время шло, Катерина становилась чужой, разговаривали они только по необходимости, а прикасаться друг к другу перестали вообще. Колька даже не решался возмутиться тем, что жена закурила. А в след за никотиновым, он стал улавливать и алкогольный запах.
Часть четвертая
***
Степан, откинувшись в уютном кресле самолета в полудреме предвкушал встречу со столицей, поездок в которую долгое время избегал после разрыва с Катей. Ведь совсем рядом с Москвой, притаился в зеленой зоне тихий поселок. Теперь с маршруточным, несколько экстремальным транспортом, добраться до него и вовсе не составляло проблему. Но Степан знал, что уже хватит сил не заглянуть в родной Катькин поселок, в глупой надежде встретить там ее, чужую, замужнюю. А сердце его все еще ныло при воспоминании о хрупкой, голубоглазой девочке. Хромов удивлялся, что за все эти годы его не отпускало чувство потери, что ни одна из его женщин не смогла занять место Катерины в его упрямой душе. Степан ловил себя на мысли о том, что если бы Катя осталась с ним, хватило бы его совершить то, о чем он и жалел, и чему радовался.
***
В гарнизоне шептались о сокращении, о расформировании, и еще о всяких неприятных моментах. Небогатая жизнь офицеров, становилась беспокойной от неизвесности, от нависшей неведомой угрозы. Кто-то спешил уволиться из армии (кто-то, плюнув даже на полковничьи погоны), кто-то прятался в пьяном угаре, предпочитая плыть по течению, кто-то начинал растаскивать казенный скарб.
В сумеречный декабрьский день на пороге квартиры Хромова возник прапорщик Молчун. Не дав хозяину попривествовать гостя, Молчун, отпровергая свою фамилию, весело затараторил о неотложном, наиважнейшем деле, наседая на Степана, почти вдавливая его в коридор собственной квартиры. Мужчины прошли в кухню, где простые граждане по какой-то необъяснимой привычке обсуждали все значимые дела. Дима Молчун достал пятизвездочный коньяк, и Степан не зло, а изумленно подумал о том, что он со своей офицерской зарплаты не может себе позволить такой выпивон. Когда содержимое бутылки уменьшилось на треть, прапорщик, заерзал на табуретке, подтянулся на ней ближе к Степану, и перешел к сути визита.
Он предлагал старшему по званию воровство. Воровство стратегического сырья - начинку боеголовок. Были люди, которым не требовалась вся махина, а только внутренность. Хромов поймал себя на мысли, что несколько лет назад он бы, опешив от наглости прапорщика, скорее всего, ударил бы его, выставил за дверь, хотя и прапорщик несколько лет назад не осмелился заявиться к майору с подобным предложением. Пока Хромов колебался, Дима, потирая кончик покрасневшего носа, не от волнения, а от возбуждения, от предвкушения доходного дела, опережая возможные возражения майора, торопливо увещевал:
- Степан Петрович, не мы, так старшие растащут. Они, не стесняясь, вывозят все, что плохо лежит. Нас оставят без портков, а сами будут жировать за наши копейки. Так лучше сразу взять по-крупному, чем возиться с мелочевкой. А с выручки мы дельце замутим, у меня есть задумочка одна, и вы очень мне подходящий человек. Пока такой бардак, нужно успеть схватить свое, а то потом может и не представиться такой возможности...
***
Где-то в глубинах хромовской души, пыталась выдвинуть протест почти атрофированная совесть офицера Российской Армии. Она хрипела болезная из впадины человеческих душевных нечистот, утрамбованная туда сапогом алчности, что само по себе воровство – отвратительно, низко, а уж воровство того, что может быть направлено на уничтожение мирного населения, и своей, возможно страны – гадко втройне, и даже определение к этому подобрать тяжко. Совесть издавала агонические крики свои, Хромов продумывал детали кражи, оказавшейся в последствие не таким рискованным мероприятием, какое рисовало взбудораженное воображение, заставляя дрожать колени, вызывать неуместные приливы пунцовости к щекам, а вылившееся, как и обещал Молчун
в довольно доходное предприятие, в котором у бывшего майора Степана Хромова была хорошая доля, и должность технического директора, и по делам которого он летел в столицу.
Самолет приземлился в Домодедово, прервав воспоминания Хромова. Степан, сосредоточился на предстоящих переговорах, которые состоятся через каких-нибудь два часа, на которые он отправится прямо из аэропорта. У выхода он заметил представителя партнерской фирмы, улыбнулся и помахал ему рукой.
***
Катя возвращалась с работы домой. Запах летнего теплого пятничного вечера не в силах были перебить спешащие прочь из города машины. Катя решила не портить вечер обычным для нее теперь алкоголем, разглядывала непроницаемые лица, идущих навстречу людей, наслаждалась молодой тополиной аллеей. Кате хотелось, чтобы аллея эта не кончалась, чтобы вела ее куда-нибудь. Куда?
Услышав знакомый, хриплый голос, произносящий ее имя, Катя сначала застыла, потом, проклиная себя за неловкость в движениях, медленно повернула голову к зовущему. Степан почти не изменился. Чуть больше стало седины, чуть больше - сутулости, волосы вольнее вились, но изгиб губ, выражение и малахитовая зелень глаз остались прежними.
И вот уже двое бредут по приветливой аллее, и не могут наговориться, и понимают, что пустота в сердцах заполняется тем, чему человеки давно придумали имя, но так и подобрали точного определения.
Как естественно было снова очутиться в постели со Степаном, словно не было разлуки, прожитых врозь лет. Они мечтали, строили планы. Степан шептал Кате, что не оставит больше ее одну, что не позволит ей убежать от него, как в первый раз. Он не спрашивал о причинах побудивших ее оставить его тогда, он не оглядывался в унылое прошлое, он смотрел в будущее, теперь их совместное будущее.
Перебирая завитки волос на груди любимого мужчины, Катины пальцы наткнулись на цепочку. Катя вспомнила, что она была у Степана и в бытность его офицером, но в те времена, девушка увлеченная страстью и не думала разглядывать медальон на ней.
Сейчас же преподнявшись на локте, Катя, повертев в руках продолговатую бляшку, прочитала на ней АВ, Rh « - ».
« Боже мой, у Степана отрицательный резус! Вот почему я выносила Алинку! У того малыша был наш резус, и значит к моменту второй беременности антител в моем организме не было!»
Катя подумала, что должна рассказать Степану обо всем, и открыла уже было рот... Но страх, страх открыть правду, которая может лишить ее надежды на счастье (вдруг Степан не простит ей того, что она убила их ребенка), остановил Катерину. Она решила, что ей хватит сил жить с этим грехом, мучаясь втайне угрызениями совести, но лучше мучиться рядом с любимым, чем с опостылевшим мужем, не находя смысла в существовании, делая своим безразличием несчастной маму и дочку. « А ведь у нас с Хромовым могут быть дети! Я нарожаю Степану детей! Много девочек и мальчиков, похожих на него! И это все искупит! Все искупит!» Из глаз Катерины брызнули слезы облегчения, и удивленный Степан все утешал ее и целовал мокрые щеки, и веки, и губы любимой.
***
- Нам надо поговорить! – Колька заполнил все пространство невеликой кухоньки.
- Мы уже поговорили, - Катя устало смотрела в глаза мужу.
Вчера ночью, выждав пока уснут мама и дочка, Катя попросила Николая оставить ее.
- Я не хочу разрушать семью.
- Семьи уже давно нет.
- Ты нашла кого-то? Вот почему ты хочешь меня оставить! Кто он? – Колька схватил жену за руку, - Скажи мне!
Катя молчала. Ей хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Хотелось, чтобы Николай покинул ее дом. Оставил ее в покое. Но, как и предполагала Катя, от Кольки просто так не отделаешься. И вот он затеял с утра продолжение вчершнего разговора.
- Вы нужны мне! И ты, и дочка. Я люблю вас! Люблю больше жизни.
- Коль, у тебя своя жизнь, у меня своя. Алинка поймет и привыкнет.
- Ты эгоистка, думаешь только о себе! Калечишь жизни мою и дочкину.
- Я эгоистка? Наверное, я притащила в дом любовника, когда ты был одной ногой в могиле? Я трахалась с ним в нашей постели?
- Ты знаешь? – на изумление мужа, Катя лишь, молча, кивнула, попыталась уйти, но рука Николая снова оказалась на ее запястье.
- Катя, ты нужна мне. Ни один мужчина не будет любить тебя так, как я. Ни один!
- А что ты знаешь о любви? О любви других мужчин? – Катя выдернула руку из вспотевшей Колькиной ладони, и ушла в мамину комнату.
Заканючил сотовый: «Я за ним, извини, гордооооость». В трубке теплый голос Степана:
- Привет, малыш! Ты говорить можешь?
- Здравствуй! Могу, я в маминой комнате.
- Билеты у меня на руках, на двадцать первое, вылет в 10 утра. Я жду вас в аэропорту.
- Хорошо, любимый! Я все поняла.
- Муж дома?
- Дома.
- Ты вещей много не собирай, чтобы он не заметил. Возьми самое необходимое, и аккуратней. Мало ли что ему взбредет в голову.
- Степ, я соскучилась.
- Катюш, немного осталось. Я тоже скучаю. Как дочка?
- Она сейчас в садике. Не знаю, как она все воспримет. И за маму очень волнуюсь, как она останется с Колькой.
- Ты ей позвонишь перед отлетом, скажешь, чтобы она переночевала в гостинице, мы ей номер снимем. Пусть остается там, пока Колька не съедет, или пока не переедет к нам. Образуется все. Ты только сама не нервничай, и все будет хорошо.
***
Катя с внутренней дрожью дождалась пока мама и Николай уйдут на работу. Вызвала такси. Суетливо собрала ничего не понимающую, еще сонную дочку, машинально отвечая на ее вопросы. Машину решила подождать на улице.
Достала небольшой чемоданчик, свой, из пионерского детства, прошедший с ней ни один лагерь. В нем уместились вещи Алинки. И другой - побольше со своими вещами. Пристроив чемоданы в одной руке, второй нащупала дочкину мягкую ладошку, и, не оглядываясь, оставив на минуты чемоданы, чтобы открыть дверь, повозившись с замком, вышла, не оглядываясь, как ей казалось, в новую жизнь.
Спускаясь по лестнице она молила бога, чтобы никто из соседей не увидел ее. Отвечать на чужое любопытство не было сил. Уже, приближаясь к заветной цели, она услышала скрип открываемой двери, и осторожный голос, позвавший ее. Издав внутренний стон, Катя остановилась, подождала, пока соседка с первого этажа просочится за дверь, и приготовилась не нагрубить ей.
- Катя, здравствуй! – Катю хватило только на то, чтобы кивнуть, и натянуто улыбнуться.
Не замечая напряжения собеседницы, Лариса Александровна продолжала ей одной нужную и интересную беседу:
- В отпуск собрались никак? - окинув взглядом чемоданы, не дожидаясь ответа, продолжала соседка. Улыбнулась, потрепала Алинку за щечку, от чего ребенок сжался и спрятался за мать.
- А мужа чего дома оставляешь? Ему-то тоже надо бы отдохнуть!
- Ничего, он у нас крепкий, может без отдыха вкалывать, - выдавила из себя Катя и беспокойно посмотрела на часы, пытаясь, сообразить, сколько времени потеряно на пустую болтовню и приехало ли такси.
- Так ты не знаешь что ли ничего? – изумилась Лариса Александровна.
Катя смутно ощутила, что сейчас на нее обрушат известие о чем-то очень непоправимом, о чем-то, что прикончит ее надежды, через что она не сможет переступить, и направиться к такси, просигналившему о своем прибытии.
Лариса Александровна, медсестра участковой поликлиники, поняв по растерянному лицу Кати, что внятного ответа она не добьется, продолжила:
- Туберкулез у Кольки твоего! Закрытый, правда. Вам-то ничего не грозит. А вот он зачахнуть может на стройках своих. Лечить его надо серьезно, Кать.
***
Степан стоял в аэропорту около своих немногочисленных вещей. Его сердце билось тяжело, но это радость заставляла глухо ухать перегруженный эмоциями орган. С минуту на минуту к его скудному скарбу должны были добавиться вещи. И Степан чувствовал, как волна блаженства, рождаясь в затылке, и набирая силу и мощь, накрывает его. Он давно не испытывал чувство предвкушения. Последнее, на его взгляд, было куда изощреннее чувства обладания. Когда ты знаешь, что заманчивое, долгожданное уже на твоем пороге, что можно протянуть руку и начать его ощущать. Но ты медлишь. Медлишь.
Степан уставился на свою сумку, не оглядывался по сторонам. Естественное дело свернуть шею в попытке увидеть ожидаемых, но он хотел, чтобы его увидели первым, окликнули. Он хотел услышать своё имя из Катиных уст, поднять голову и издать внутренний стон при виде любимой женщины.
Через какое-то время Степан почувствовал, что склоненная голова затекла, что ожидание затягивается. Он, все еще не поднимая головы, посмотрел на часы. Оказывается, испытывая умиление, Степан потерялся во времени. Катя с Алинкой уже должны были быть на месте. Нервно дернув плечом, Хромов обвел глазами зал Домодедово, смутно надеясь, что где-нибудь обнаружит их, озирающихся по сторонам в поисках его. Чужие лица, напряженные от собственных забот. Никому нет дела до того, что стоит он один, уже понимая всю напрасность ожидания, уже готовый к худшему.
Степан достал сотовый и набрал номер Кати, вежливый голос сообщил ему, что телефон абонента выключен, или находится вне зоны действия сети. И еще раз вне зоны, и еще, и пока похожий вежливый голос не объявил посадку на самолет, Хромов терзал телефон. Выждав до последнего, Степан подхватил вещи, развернулся по-военному на каблуках, и ушел не оглядываясь. И никому в аэропорту не было дела до его боли, его рвущегося на части сердца, ухающего уже от отчаянья. Проходя регистрацию, Степан вдруг вспомнил, как шептал Кате, задыхаясь от счастья, что не оставит ее, не отпустит от себя. Сколько планов они строили, держа друг друга в объятиях. И что? Позволить одному звонку перечеркнуть мечту?
***
Катя, запершись в ванной, включила воду, чтобы не напугать дочку, сползла по стенке, запрокинула голову и начала рыдать. Она завыла в голос, оплакивая убитые надежды. Надежды, которые только-только успели оттаять, проклюнуться из-под зимнего холода застывшей души. И вот пятнадцать минут назад, очень обыденно, парой фраз, эти надежды были истреблены. В коридоре валялись нераспакованные чемоданы.
Алинка, ничего не понявшая, постояв у двери ванной, не дождавшись маму, занялась куклами.
Самолет рейса № 345 Москва – Новосибирск поднялся в воздух с тремя оплаченными, но пустыми местами в первом классе.
