Мы любую дорогу привыкли делить на двоих.
Поднимая совковой лопатой слежавшийся наст,
Мы в уральских болотах отрыли потомков твоих.
Старец Фёдор Кузьмич – белый посох, сибирская глушь,
Где метели отмолят грехи да метлой подметут,
Где иконы глядят по весне из оттаявших луж,
Где узнают в лицо – не поверят, - крестясь, отойдут.
Над седым Таганрогом гудит поминальный набат,
По Московскому тракту уходит кандальников строй.
А у старца в избе на окошке – морозный оклад.
Он глядит сквозь стекло, - и прохожие шепчут: «Святой!»
На Руси за убитого двух неубитых дают.
На полтинах – орлы, а внутри у них кровь-самогон.
Им казна – не указ, а кабак – предпоследний приют.
Самовар на крыльце раздувает казак сапогом.
Разогнули подкову – забили железный костыль.
Рвёт снега жаркой грудью косматый шатун-паровоз.
А под ним партизаны Лазо подрывают мосты, -
И весёлые искры летят из-под красных колёс.
Семь кусочков свинца в барабане – хороший букет!
Покупают свободу за золото чехи в ЧК.
А в иркутской ночи мимо стен монастырских к реке
Семь Харонов угрюмо ведут на расстрел Колчака.
От окошка в Европу до двери в монгольскую степь,
От распутства Распутина до сталинградских руин,
От сожжённых церквей до «гимнаста» на синем кресте –
Вбитый в сердце двадцатого века осиновый клин!
Где ты, Фёдор Кузьмич? В прошлом веке укрылся в ските?
Или кто из архангелов выдал охранный мандат?
А быть может, в бараке на тридцать седьмой широте
Роешь землю под нарами, ищешь дорогу назад?
Нет! Всё та же лампадка мерцает в полуночный час
Перед ликом Святой Богородицы в красном углу.
Старец Фёдор Кузьмич, ты замолви словечко за нас
Перед русским царём, уходящим в таёжную мглу!