С праздничком! (Несуразмы)

Бывает, осенью достаёшь пальто из шкафа, а оно всё молью побито – недоглядела. Бывает, оглянёшься на прожитую жизнь, и замечаешь, что вся она – как побитое молью пальто. Куда всю молодость смотрела? Непонятно, жалко…
Любка, симпатичная и бойкая, крепко битая жизнью разведёнка, задержалась в гостях.
Отметили бабский день славно. Сидели в узком кругу – три женщины, все одинокие. Говорили, в основном, о любви и о жизни. Пили много, закусывали тортом, пели визгливо, громко, так, что старик-сосед за стенкой вздыхал и бормотал:«Развылись,лярвы!» Даже плясали под конец, водили хоровод. Выдохлись, спохватились, что поздно, пили «на коня», потом «на кобылу», никак разойтись не могли, так что теперь Любке приходилось спешить. Семенила шажками, махала сумочкой для равновесия, старалась не шататься. Мысли в пьяную голову лезли праздничные, весенние. «Вот встречу ЕГО!–мечтала Любка,-А что? Женщина в самом соку. Фигура ничего, грудь, как у Вальки, не висит!»
Чтобы сократить путь, Люба пошла мимо старого кладбища. Будь она трезвой – ни за что не пошла напрямик, а обошла бы кладбище десятой дорогой да людными местами, но в желудке весело плескались последние рюмки, крепко перемешанные с тортом, а в голове вертелся романтический бред, подогретый весенним, свежим запахом унавоженных огородов. «Дорога тёмная, зато быстрее будет, и не видно, что шатаюсь!»-подумала Любка, и поудобнее перехватила сумочку – не потерять бы!
«Вот встречу ЕГО, а он богатый вдовец!–улыбалась она,-Западёт на меня! Задарит золотом. С базара уйду, сколько можно? Хозяйка пусть языком удавится!»
Но, сквозь мечту ядовитой змеёй приползла злая мысль, завладела вниманием, обвилась, отравила: «Кому я такая нужна? Дочь с ребёнком у меня на шее. Сын разгильдяй. И молодых полно одиноких!» Она пошла медленнее и погрузилась в привычные, бытовые раздумья. «Катюше ползунков бы достать, можно взять у Гали, от младшего - уже покупать не нужно. Хорошо, дочь грудью кормит, питание дорогое. Машинку бы купить, чтоб не стирать руками, а деньги? Вот бы хозяйка процент подняла, мёрзну я, а она денежки считает… Пашка не работает, парень молодой, одеться хочет. Женился бы, что ли куда-то, а то жрёт за троих. Да пусть жрёт, лишь бы дурить бросил, да не пил, как отец - страшно»
Сырое, тоскливое облако, слепленное из копеечной экономии, вечного сведения концов с концами, липкого страха о детях, о будущем, тоски о потерянных годах, вечным фоном висело над Любкиными буднями, старило больше, чем годы. Люба пьяно заплакала, пошла ещё тише, со злобой вспоминая бывшего мужа-пропойцу, свою свадьбу, и то, что у неё уже очень давно не было мужчины, отчего болели яичники.
Поглощённая своей думой, Люба не услышала шагов за спиной, а когда услышала – не придала никакого значения, мало ли кто добирается домой короткой дорогой, мимо кладбища?
Всё, что случилось потом, было похоже на страшный, дурной сон, или скверное кино. Пока она, шатаясь, искала в сумочке сигарету, кто-то грубо схватил её в охапку, заткнул рот и поволок в сторону. Люба не отбивалась, ей показалось, что это чья-то грубая шутка, но уж, какие тут шутки? Волокли её на старое кладбище. «Упырь,-пьяно мелькнуло в мыслях,-Высосет кровь. Мертвец! Утащит под землю, будет кости грызть…» Но её швырнули в грязь, навалились сверху, и весь хмель сразу прошёл. На Любу смотрело заросшее щетиной, живое, злое мужское лицо, а в горло ткнулось острое, холодное.
-Будешь кричать – глаза выколю,-спокойно и зло сказал мужчина.
Маньяк! Этого только не хватало для полной радости. Найдут её, Любку, через месяц, в апреле, по запаху. Господи, как же дети-то сами будут? Дочь без мужа как ребёнка на ноги поставит?
Была бы Люба трезвой, она наверняка принялась бы визжать, и этим подписала себе смертный приговор, но пьяный, доведённый до предела человек, часто ведёт себя неадекватно. Совершенно неожиданно для себя, Люба принялась тихо смеяться, а потом заглянула маньяку в холодные, как приставленный к горлу нож глаза, и спокойно сказала:
-Ты хочешь секса? Прекрасно! Я тоже хочу. Только зачем нам третий?
Маньяк опешил.
-Кто третий?–спросил он после секундной паузы.
Любка показала глазами на нож и улыбнулась. Маньяк ещё больше опешил, и убрал руку с ножом куда-то в сторону.
-А, впрочем, режь!–разрешила Любка, не отводя взгляда,-Мне плевать!
-Чего так?–спросил маньяк, слез с Любы и сел на поваленный, поросший мхом могильный камень.
Бежать? Кричать? Убьёт сразу. Любка встала с мокрой земли, кое-как оправила пальто и села рядом с ним.
-Да жизнь у меня собачья, хуже не бывает!-сказала она.
И, как только Люба открыла рот, годами копленные жалобы полились из неё сплошным потоком. Если бы маньяк захотел вставить слово, то не смог бы. Любка выложила всё. И как муж пил, бил её и выносил из дому вещи, и как поднимала сама, без мужа детей, а где их благодарность? Сын пошёл весь в отца – тоже пьёт, связался с подонками, уже имеет условную судимость, мать не слушает, учиться, работать не хочет. Жениться ему рано, да и кто за него, такого, пойдёт? Порядочная девушка не пойдёт. Дочь нагуляла ребёнка, принесла в подоле, теперь у неё, Любки, на шее сидит. А сама работает на базаре, зимой мёрзнет до костей за копейки, летом от жары задыхается, покупателей, хозяйку обманывает, а что делать? Троих кормить приходится! Вроде, и сама молодая ещё, сорока нет, а на что похожа?
Любка всхлипнула раз, другой, и заревела с подвывом.
-Ну-ну,-маньяк погладил её по руке,-Ты красивая баба. Чего бы я…
-Да уж!–Любка отмахнулась от него, как от мухи,-Красивая, скажешь ещё! Да я на себя ни копейки не трачу, всё на них, окаянных! У меня лифчик латанный-перелатанный, затёртый до дыр. Показать? Губы накрасила, потому что хозяйка свою помаду отдала, когда я рот обморозила.
А хозяйка стерва! Всё норовит Любке недостачи приписать. Заставила в налоговой оформиться, теперь Любка должна налог платить!
-Ты б не оформлялась,-сердито сказал маньяк,-Пошли её на фиг, на другую работу иди!
-Кудааа?–всхлипнула Люба,-У меня образования никакого. Сразу после школы замуж, и в декрет! Только на базаре и стоять, а там все хозяева такие!
Маньяк завозился в кармане, и Любкино сердце замерло птичкой – за ножом полез! Но вместо ножа из кармана кожаной куртки появился затёртый носовой платок.
-На вот,-грубовато сказал маньяк,-А муж бывший не помогает?
-Да уж, от него помощь!–и Любка снова взорвалась рыданьями,-Пришёл недавно, весь запухший. Пускать не хотела, да упросил. Дай, говорит, пожрать чего, со вчера не ел. Я его накормила супом, а он у меня мобильник спёр!
-Да ты что!– поразился маньяк.
-А я без мобилки – как без рук. Ни дочка мне позвонить не может, ни хозяйка! Я его встретила, говорю, сволочь! Куда мобильник дел? А он мне отвечает – надо же мне как-то жить! А новый купить не на чтоооооо!!!!
Так горько Любка не плакала уже много лет. Выпитая водка, пережитый шок, старые обиды, и много-много всего другого открыли, казалось, какие-то слёзные шлюзы, и теперь оттуда безудержно текла река бабского горя. Выливалось в носовой платок чужого, злого мужчины Любкино горькое облако, слепленное из копеечной экономии, липкого страха о детях, о будущем, женской тоски и правды. Наконец она замолчала, и только иногда жалобно всхлипывала, а в голове Любкиной стало пусто и страшно, она ждала, что будет дальше. Оба молчали.
-Ну… Это…-наконец подал голос маньяк,-Пошли, что ли?
-Кудаааа?–со стоном протянула Любка.
-Домой тебя отведу, куда ещё,-со вздохом ответил маньяк,-Место тут дурное, дорогая скверная, шляются всякие…
Под фонарём Любка кое-как почистила пальто с помощью пропитанного горем платка, взяла маньяка под руку и отправилась домой. Сначала ей хотелось завести его куда-нибудь подальше, а потом стало безразлично. «Чему быть–того не миновать!»-подумала Любка, искоса зыркая на спутника. Лицо у него было худым, угловатым, взгляд, как у дикого животного.
-А мне, думаешь, легко?–вдруг сказал маньяк, и остановился,-С детства по детдомам, да по тюрьмам. Люди гонят, как собаку в лишаях. У тебя хоть дети есть, ты им нужна… А я?
Любка не нашла, что сказать, и вздохнула. Теперь пришла её очередь слушать о тяжёлой сиротской доле и злой жизни, так всю дорогу и говорили. Возле подъезда замолчали снова. Маньяк высвободил от Любки свой рукав, насупился и мрачно засопел.
-На чай не напрашиваюсь,-сказал он,-Поздно уже, у тебя дети, внучка малая.
Любка снова вздохнула. В голове у неё было тихо и пусто. В то, что всё обошлось, не верилось. Всё казалось, что стоит лишь повернуться спиной, маньяк сразу же всадит ей между лопаток нож. Кто их, психопатов знает? Маньяк молча смотрел своими злыми глазами.
-Ты это… Сыну скажи, чтоб не дурил,-в конце-концов изрёк он, и отошёл на пару шагов,-чтоб за ум брался.
-Скажу,-кивнула Любка и робко повернулась.
-Стой!–сказал маньяк.
Любка послушно остановилась.
-Это… С праздничком! С 8-м марта. На вот, - быстро сказал он, пряча глаза, а потом сунул ей что-то в руку, развернулся и убежал.
Люба медленно села на лавку, потому что ноги внезапно отказались служить. Она несколько раз глубоко вздохнула, посмотрела на предмет, подаренный маньяком, и истерически расхохоталась.
Это был старый, потёртый, чёрно-белый мобильный телефон.