Сожалею, что лишён возможности лично поделиться с Вами чрезвычайной радостью, так как нежданная болезнь свалила меня в провинции Ямато. Уверен, дорогой профессор, что нахожусь на пороге величайшего открытия. Несмотря на то, что сфера Ваших интересов распространяется на изучение истоков возникновения не японской, а русской истории, в которой Вы бесспорно по сей день являетесь никем не превзойдённым знатоком, а также благодаря недавнему нашему короткому знакомству, я решился послать манускрипты, приобретённые мною по случаю на здешней книжной распродаже, а теперь приложенные к сему письму, именно Вам, зная Вас как человека страстно увлекающегося и кристально честного - настоящего профессионала нашего общего дела: изучения истории культур древних народов.
Особое внимание прошу обратить на шёлковые лоскуты с иероглифами, выписанными в технике, которую никак нельзя назвать традиционной. Первый из них, абсолютно новый, не представляет особой исторической ценности, однако причина его возникновения найдёт своё объяснение в конце сего письма. Другой же лоскут, в чём Вы можете убедиться при первом же взгляде на него, является редчайшим документом древности. Опыт подсказывает, что лучше воздержаться от поспешных выводов до проведения надлежащей экспертизы, однако рискну предположить, что таинственная субстанция, которой написаны иероглифы, есть не что иное, как кровь автора манускрипта.
Начну с любопытного факта моей родословной, о котором не имел чести рассказать Вам при нашей встрече, но теперь спешу сделать это, дабы обрисовалась более полная картина всех обстоятельств, приведших меня к столь неожиданной догадке. Не далее как в прошлом году Вы читали ряд лекций в Московском университете. Я слушал их с превеликим увлечением, придя прямо на кафедру. Благо, мы оказались уже немного знакомы, и Вы любезно представили меня аудитории, а то я непременно был бы осмеян как студент-переросток. На лекции говорилось, что своей народнохозяйственной политикой Петр Первый стремился пробудить в патриотически-настроенных современниках самостоятельную промышленную предприимчивость. Впрочем, русская предприимчивость, как Вы тогда справедливо заметили, не всегда оправдывала ожидания преобразователя.
Позволю себе напомнить Вам тот самый случай, который произошёл в 1717 году по возвращении Петра Первого из Франции, где царь увлёкся тамошними шёлковыми изделиями. Сметливые царедворцы барон Шафиров и граф Толстой вызвались основать шёлковую мануфактуру. В компанию был принят сам светлейший князь Меншиков. Петр дал щедрые привилегии, учредители поставили дело на широкую ногу, но скоро перессорились. Меншиков был отстранён и заменён графом Апраксиным. Компании были даны новые льготы - право беспошлинного ввоза шёлковых товаров, которые учредители не замедлили продать частным купцам. На том дело и кончилось. Так вот - одним из этих купцов был мой прадед. Дед и отец тоже были торговцами и всю жизнь успешно поставляли шелка в Европу. Отец даже был одним из первых купцов, пытавшихся наладить торговые отношения со Страной Восходящего Солнца, но затея, из-за тогдашней политики Японии, была обречена на неудачу. Однако, будучи ещё нежным юношей, я часто путешествовал с отцом – батюшка мечтал передать мне дело, и я действительно до сих пор прекрасно разбираюсь в шелках, поэтому и упомянул об этом семейном анекдоте.
Но, увы! Как вы думаете, что послужило толчком к моему решению стать историком? Однажды в Киото я услышал удивительную легенду о женщине-самурае. Катэко, таково было её имя, принадлежала к клану буси Минамото, который вёл многолетнюю войну Гэмпей с кланом Тайра. Помимо боевых навыков, девушка отличалась не только удивительной красотой, но и выдающимся поэтическим даром. Катэко считается одной из ярких представительниц особого вида японской поэзии – эротическая танка. В ходе войны её отец был убит. По закону Бусидо, которому женщины-самураи следовали с ещё большим рвением, нежели воины мужчины, она должна была отомстить за смерть своего начальника клановой иерархии или совершить ритуал дзигай. Очень скоро ей стало известно имя врага, так как им оказался весьма знаменитый своими подвигами воин по имени Тодо.
Переодевшись в белые синтоистские одеяния сирабёси, Катэко была приглашена в дом героя в качестве изысканного вознаграждения. Тодо мгновенно потерял голову, видя редкую красоту отважной девушки, и изъявил желание заплатить любую цену за ночь с прекрасной куртизанкой. Мужественная внешность воина и его пылкое признание заставили Катэко поколебаться в немедленном воплощении акта мести. Чтобы выиграть время, она потребовала расплатиться за первую ночь девяноста девятью последующими ночами подряд. Самурай тут же согласился, восхищённый не только образованностью красавицы, но и её смелостью, так как воспринял столь многообещающее предложение как дерзкий вызов. Он был прекрасно знаком с содержанием истории о легендарной поэтессе, основательнице классической традиции жанра вака в средневековой Японии, Оно-но Комати и её возлюбленном, принце Фу-ка-Кёси, который скончался от разрыва аорты, накануне последней из ста обещанных ночей.
С наступлением сумерек Катэко была полна решимости исполнить долг перед отцом, но всякий раз откладывала задуманное до следующей встречи с любовником. Наконец, пришло время их последнего свидания: фонарь-гифу, величественная шапка тате-эбоси, меч тати, беленое лицо с подведёнными на высоком лбу дугами тонких бровей, лебединая шея, веер кавахори, алая хакама, суикан цвета спелой вишни, хададзюбан из белоснежного газа, слегка прикрывающий маленькую грудь. У прославленного Рубоко Шо есть даже такие строки: «большие чувства – маленькая грудь». (Простите, мой друг, за столь откровенные описания - виной тому болезненный жар).
Итак, Катэко под видом любовной игры просит Тодо перевязать её лодыжки широким шёлковым поясом оби, расшитым лишь с внешней стороны изображениями танцующих журавлей. Пылкий любовник не сразу догадывается, что за этой невинной просьбой скрыто одно из необходимых правил ритуального самоубийства, являющееся гарантией того, что в момент предсмертной агонии женщина-самурай будет выглядеть «пристойно». Во время страстного поцелуя мстительница незаметно достаёт из рукава свой самурайский кайкэн и сначала наносит смертельный удар убийце своего отца, а потом, произнеся прощальное признание, перерезает себе горло на глазах у медленно истекающего кровью возлюбленного.
Открытие же моё заключено в следующих предположениях: во-первых, я убеждён, что лоскут с иероглифами и есть обрывок шёлкового шарфа Катэко, судя по качеству нитки и древности материи. Умирая, Тодо успел написать эту поэтическую миниатюру, обмакнув палец в собственную рану. Наличие подобного документа подтвердит историческую достоверность легенды.
Во-вторых, я тешу себя надеждой опровергнуть категорическое утверждение местных архивариусов, что Тодо никогда в жизни не увлекался стихосложением. Однако умирал он, бесспорно, как истинный поэт. И я намерен доказать это во что бы то ни стало. Сравнив другие дошедшие до нашего времени манускрипты, которые были подписаны Тодо, можно убедиться в довольно характерной манере выведения некоторых иероглифов.
В-третьих, прилагаю несовершенный и весьма приблизительный перевод этого поэтического шедевра, в котором, несмотря на кажущуюся простоту, использована иероглифика кандзи, что доказывает не только знакомство Тодо с древне-китайской литературой, но и великолепное знание творчества самой Катэко, так как некоторые иероглифы были часто использованы и в её танках, и в стихах высоко почитаемого ею гиганта китайской поэзии Ду Фу.
И, наконец, самое главное - этот самурайский экспромт есть не что иное, как первая эротическая хайку, а не случайно уцелевший отрывок неоконченного поэтического текста неизвестного автора, каким туземные знатоки хотят его видеть в исторической хронике. И если Рубоко Шо считают первым, кто сложил эротическое пятистишие, то за Тодо следует признать написание первого эротического трёхстишия. Оговорюсь, что, так называемая, хайку была широко распространена в Древней Японии, но на более примитивном уровне: как форма народного творчества – некое подобие наших частушек. Принято считать, что хайку, поднятая на более высокую ступень мировосприятия, впервые возникла лишь в творчестве Басё. Однако великий японский скиталец жил гораздо позднее Тодо. Таким образом, приведённая ниже хайку Тодо свидетельствует о более древнем своём происхождении.
Изгиб ли ключиц,
Твой завиток ли волос -
Сон или же явь?
Теперь, дорогой профессор, настало время объяснить происхождение ещё одного, более нового, шёлкового лоскута, который является копией древнего оригинала. В настоящий момент он лежит передо мной, словно девственно белое русское поле зимой. Помните стихотворение Афанасия Фета: «чудная картина, как ты мне родна, белая равнина, полная луна»? Через несколько мгновений поверхность шёлка будет покрыта иероглифами, повторяющими хайку Тодо. Я принял это решение, дабы разом покончить с двумя мучающими меня вопросами. Как доказать тем, кто может справедливо усомниться в моём предположении, что Тодо, будучи смертельно ранен, смог найти в себе силы на создание бессмертного творения? И, наконец, да простит меня Всевышний, способен ли я перестать гадать, сколько часов мне отпущено болезнью до того, как у меня начнётся предсмертная агония?
На этом разрешите закончить сие сумбурное повествование. Волей провидения было предопределено нам с Вами никогда боле не свидеться, но если Вы держите сейчас сие письмо, значит то, что сделал Тодо, возможно.
Прощайте, мой дорогой друг.
