Аттракцион (Проза, содержащая ненормативную лексику)

– Не-е, после такого прихода нужен аттракцион! – брат, весь багровый, дымящийся, облепленный березовыми листьями, полез наверх. Остановился на площадке у чердака, отдышался. Развел руки, втянул живот, сделал страшное лицо…
Все замерли.
…и с низким воем, как авиабомба, низринулся!
Маленький бассейн, показалось, разорвался вдребезги пополам. Водяной шквал, шарахнувший во все стороны, чуть не высадил окно бани, окатил свежее полотенце на заборе и осыпал полкуста смородины на краю огорода.
– А-а?! – лоснящаяся физиономия вынырнула в центре стихийного бедствия и пустила ртом китовую струю. – Каково?!!
– Круто! – он покачал головой, уцепившись за дверной косяк и оглядывая «разрушения». – Я тоже так хочу!.. Но пока боюсь! – и прыгнул в воду с бортика.
– Не сцы! Ща вмажем еще – и прыгнешь!
Солнце ослепительно сверкало в мокрой траве. Дым из трубы терялся в бездонности неба. Пахло смородиной… Нет, жить – хорошо!
Закусили свежевырванной редиской и прозрачным от жары салом. Хлеб на солнце подсох и приятно хрустел во рту.
Из парилки появилась она – вся томная, блестящая. Бросила беззлобно – все пьете, мол? – и плавно окунулась.
Через минуту три тела раскинулись у бассейна, свесив ноги в воду и сладко жмурясь. Он пускал дым колечками и прислушивался к самоощущениям. Самоощущения показывали два больших пальца.
В дверях бани возник мальчик.
– Ну как там печка? – встрепенулся брат.
– Подбросил…
– Слышь, покажи этим трусам аттракцион – лежат тут и сцут!
– Что, боятся? – усмехнулся сын.
– Ну! Ты им сальто покажи!
– Я сальто не умею, – сын быстро взобрался по лестнице. – Я только солдатиком.
– Ну, давай солдатиком… – брат взялся за бутылку. – Маханем еще?
На этот раз водяной взрыв был не так эффектен – соответственно массе тела, – но закуске досталось. Как и пострадавшему уже смородиновому кусту.
– Ну, что – твоя очередь! – подзудил брат.
– Не, я счас еще бока веничком пройду – что-то сильно отрастать начали! – и тогда прыгну…
– Пойдем, – согласился брат. – И я еще не прогрелся…

* * *

Он стоял на краешке «трамплина» и с недоумением смотрел вниз. Что за чертовщина – как они вообще в этот бассейн попадают! Сверху водяная чаша казалась такой крохотной, а главное – мелкой! А вокруг – бетон… Нагло блестящие на огороде подсолнухи выглядели не больше одуванчиков. Жара отнимала силу воли.
Ёпть – да что тут за высота! – матюкнулся он внутренне. – Трех метров не будет! И до края – метра полтора…
– Слышу, слышу, как желтая горячая струйка журчит по ноге! – в брате, несомненно, умер поэт. – А вот уже и вонь пошла по округе, весь огород перебивает… Сейчас мухи слетятся…
Она и сын прыснули. Он усмехнулся на них сверху. Немножко деревянно получилось.
– Да слазь уже! – лениво сказала она, как ущипнула. Сквозь влажные космы светилась неприкрытая насмешка.
В глазах мальчика читалось искреннее, истинно детское, наивное удивление.
– Да вот думаю, – откашлялся он, – тройное сальто, пожалуй, не доверну… Разве двойное с тремя винтами попробовать…
– Ой, да ты хоть бомбочкой рискни! – фыркнула она.
Он глянул с раздражением и, пока это спасительное раздражение не развеялось, вдруг – для самого себя! – прыгнул, нелепо растопырив руки.
Ба-бах!!!
У-фф…
А бассейн-то оказался куда как большой и вполне глубокий – он даже до дна не достал! Ноги, правда, были поджаты…
Счастливый, плюясь и фыркая, он подплыл к бортику и изобразил хватательное движение. Выглядел довольно смешно – на ухе повис лист смородины. Брат сунул в руку стакан.
– Это ты тут, на земле, такая деловая! – не преминул огрызнуться, сглотнув водки и отдышавшись. – Иди, залезь, попробуй!
– Больно надо! – дернула она плечом. – Это занятие для таких придурков, как вы!
– А ты, если такая умная, иди дровишек подбрось, да редисочки оторви! – проявил брат мужскую солидарность.
Его не удостоили даже ответом.

* * *

К вечеру небо стало еще бездонней – если так можно выразиться по-русски. Ну, тут судить трудно, зато из бани неслась настоящая русская речь – за это можно было поручиться.
– Блядь! Нахрен ты таз сюда поставил – я чуть не ебнулся!
– Иди в жопу! А лучше – иди, выпьем. А потом на аттракцион, я сальто покажу!
– Не еби мозги… Не надо сальто. Убьешься, на хуй!
– Не сцы в компот!
Парни, пошатываясь и оскальзываясь, взбирались по лестнице. Они, вообще, больше дурачились, чем были пьяны – чтобы поддразнить ее.
– Нет, ну взрослые люди, я не понимаю! – она стояла прямо под ними, уперев кулачки в бока. Взгляд был темен, ножка ритмично притопывала.
– Ты, глупое создание… Ты не врубаешься вааще! Это такой кайф! Не – ты попробуй!
– Слушайте, покалечитесь – я спасать не буду!
– Вот дура… – брат покачал головой и обнял его. – Я вот историю слышал – точно про мою сестричку! Короче, муж вечером в трусах телевизор чинит. Жена орет – жрать иди! Он – сейчас, мол – и дальше возится. Жена из кухни, с ложкой наперевес. А у мужика яйцо из семейников выкатилось. И она ему – хлоп ложкой по яйцу! – брат сделал страшные глаза. – Не поверишь! Разрыв сердца – мгновенная смерть!
Он хрюкнул и невольно посмотрел вниз. Брат хлопнул его по плечу:
– Когда зверь нападает на добычу, обижаться на него за это – глупо! А баба – тот же зверь!.. Давай вместе?
– Ух! – он набрал в грудь воздуху. – Давай!
– Три… четыре!
А вот это, наконец, получился взрыв!..
Эхо отдалось аж в домах через речку. Закуску размазало по забору. Смородиновый куст стал полностью нагим.
– Надо воду включить, а то мы полбассейна расплескали… – брат, сладко отдуваясь, долго выбирался, скользя и переваливаясь, после чего неуверенно отправился через огород к дому.
– Не, ну ты видала! – счастливо захлебываясь, он подплыл к краю. В каждом глазу было по восклицательному знаку. – Ну это ж пиздец!
Она молчала, взгляд темнел, нога притопывала.
– Попробуй, дуреха! Я тебе отвечаю! В натуре! Это как… Это, блин, круче, чем… – его захлестнуло лингвистическое удушье. – Ну прыгни, я т-тя умоляю!.. Дура!.. Ты чего, не веришь?
– Знаешь, что, пьянь! – ее вдруг всю как взорвало изнутри. – Нажрался – будь человеком! Что ты мне тут устраиваешь?!
– Что я тебе устраиваю? – искренне удивился он.
– Ты б посмотрел на себя со стороны! Мозгов и так нет, а тут последние отпил! – ее голос уже вскарабкался на целую октаву и балансировал на самом верхнем пределе, изредка срываясь в визг и прибрызгивая. – Мразь пьяная!! Аттракционы ему!! Блядь, все люди как люди – только ему будто кто шило в жопу вставил!!!
Ругань ей шла. Получалось органично, естественно – не вульгарно. Не отнять.
– Ты чего? – его глаза расширились, голос спустился на пол-октавы.
– А ничего!!! А… – теперь не хватило слов ей, она взмахнула руками. – Да хоть поубивайтесь тут, перекалечьтесь! Я здесь при чем?!
Мальчик неслышно прошмыгнул у нее за спиной, чудом увернувшись от размахавшейся руки, и затрусил вслед за отцом.
– Ты чего?! – повторил он. В голосе послышалось лязганье танковых гусениц.
– Ничего!!! – хлестнула она и скрылась в бане.
Он с силой оттолкнулся от бортика и погрузился в воду. Плевком выбросил из легких воздух и плавно опустился на дно. В виски изнутри страшно забили две кувалды – часто и оглушительно, – и не понятно было, что это – распухающее бешенство или стягивающее удушье… И ничего не делать! Не всплывать! Вот так здесь и остаться! Все бесполезно… Все бессмысленно… Нахрен мне все это нужно?!!!!!!....
Но все-таки он всплыл. Весь какой-то ослабевший, с трудом шевелящий руками-ногами. Голова была абсолютно трезвая и ужасно тяжелая… Нет, это была даже не голова, это было полголовы – половина чужой, ненавистной и злобной головы, в которой глухо и мощно, с жалящими острыми отголосками что-то билось. А второй половины просто не было. Абсолютная пустота… Он вспомнил мимолетно, что в последний раз так себя ощущал, когда воспалился зуб под коронкой…
Небо набирало синеву, но солнце светило так, что казалось, что оно никогда не зайдет, и било разрывными по глазам. Робкий ветерок бережно огладил несчастный смородиновый куст.

…Итак, мне становится очевидно ясно, что я талантлив. Как минимум. Во мне есть настоящее творческое чутье. Приходят сравнения с гениальными поэтами, могшими в 20 с небольшим поднимать и решать вселенские вопросы.
Ведь вот как иначе можно объяснить следующий факт – я с самого детства считал женщин существами другого порядка, уровня, чем мужчины. Я интуитивно, генетически, провидчески – как угодно! – полагал, не сталкиваясь с этим жизненно, ибо жизни-то еще не видал, я был уверен, я знал, что женщина – существо в целом низшее. И не стоит рассматривать редкостные случаи, когда сие есть нечто высшее – уж слишком большой эксклюзив… И вот я двигаюсь по жизни, я ее узнаю – и не перестаю получать подтверждения этой своей юношеской убежденности…
Ну, так как же это я так попал?!. А?.. Как «умудрился»?.. Ведь, если подумать, вся моя семейная жизнь – это… Это какая-то клоака! Я будто нырнул в омут, оторвался от всего привычного, барахтаюсь в какой-то засасывающей воронке, в водовороте… Я начал думать о будущем… И это я! Я!!! Умный, свободный! Это – я?!
Ведь я же видел ее маму!..

Внутри бани хлопнула дверь. В проеме мелькнуло. Раздражающе красный купальник. Появилась она, с тазиком, прошествовала к бассейну, присела, зачерпнула. Встала, повернулась. Лица уперлись друг в друга.
Нет – враг во врага.
У нее было не лицо – маска, безжалостный боевой шлем крестоносца, прорези глаз, без рта.
Статуя Лукиана.
Он почувствовал, что сжимается, как пружина, все туже, все меньше места в мире занимает… И только два исхода: треснет, искрошится, рассыплется – выдержит, и ка-ак разожмется, как выстрелит!
Сигарета сломалась в руке. Она ушла со своим тазиком. Пожалуй, быстрее, чем пришла.

…Блин, я помню, как все начиналось – ну просто как вчера помню… Я – взрослый, самостоятельный, мудрый и красивый мужчина, убежденный холостяк. Потом в моей жизни, в череде прочих, появляется она… Относилась, кстати, к категории «роскошная женщина» – под джинсами у ней всегда были целые колготки… Все идет хорошо – то есть приятно и без обязательств. Но, со временем, вдруг начал я ощущать, как опутываюсь, оплетаюсь какими-то прозрачными, невесомыми, тонкими нитями, при этом мне постоянно кажется, что я контролирую ситуацию, нити эластичны, движения свободны, но, задумавшись, взяв весь пройденный вместе отрезок, понимаю неотвратимо, что в начале этого отрезка был на порядок вольнее, двигался легче, степеней свободы было больше, чем сейчас…
Это не страшно – думал я. Скорее всего, это нормально. Может быть даже – так и надо. Маяк в ночи… Другое удивительно – эта стремительность, с которой ломались, рассыпались и летели в тартарары мои холостяцкие устои, мой жизненный каркас, который я выстроил вокруг себя – медленно, бережно, продуманно… Как снежный ком: когда его только слепили – из баловства, от скуки – он маленький, движется медленно, но набирает массу, скорость, мощь – и вот уже не остановить…
Помню, она взялась для начала за мою квартиру. Потратила день на кухню, день на спальню… Под простым предлогом – окна, говорит, тебе надо помыть на зиму… А в результате была высосана вся пыль, отмыты стены, потолки и двери, выбиты ковры, выстираны шторы!.. Все оказалось прибрано, уложено, расставлено. Все блестело и сияло как котиные, прости господи, яйца! И – поведение самое непринужденное: жалко тебя, говорит, у меня инстинкт материнский, запущенный ты, да и вообще хозяйка тебе нужна…
Ну, я, осознавая, что коготок увяз, и твердо не желая, чтобы пропала птичка, мужественно выпендривался. Ландыши, кричал, всегда растут одни – не выносят они никакого соседства… А она с другой стороны тогда – говорит, бывало, позевывая: и чего б, мол, семейной жизни не попробовать, надо все испытать, а если что, так ведь развестись можно…
И – рухнул колосс на глиняных ногах под каблук… Довела до белого колена… Полтора десятка лет осознанно (осознанно!) холостяцкой жизни, вся их могучая инерция – уклад, быт, способы кайфа, круг общения – все прахом… А ведь я всегда знал – на длительную страсть по отношению к одному объекту я не способен. Я всегда смотрел сквозь них, ища то-не знаю что… Да, при этом может быть нежность, привязанность, жалость – но меня интересует именно СТРАСТЬ. Я могу даже длительное время тосковать по ком-то – при условии, что связь была своевременно разорвана. Как, например… Пугаешься – вдруг это ОНО и было? Берешь тогда, набираешь номер, который наизусть не помнишь… Снова понимаешь – нет, не ОНО…
Я, пожалуй, и на любовь способен. Но, как мне кажется (казалось?), по отношению к женщине я могу испытывать любовь либо отеческую, либо сыновнюю – может, в чередовании, может, в комбинации… Но – вряд ли любовь равных по возрасту и положению существ…
Получается, все холостятство было поза, слова, а я, как все, искал Единственную, чтоб заменила всех, Принцессу…
Вот – нашел!

Он почувствовал острую потребность выпить. Острейшую. Водки оставалось мало. Он налил полрюмки. В голове жарко шумело. Где-то на полную катушку включили радио, и от этого стало еще жарче. Трава от солнца казалась жирной. В дверном проеме еще раз мелькнуло.

…И вот мы поселились вместе. Живем – и шипим друг на дружку. Процесс притирки? Ну, да – прожили двое самостоятельно по здоровому куску жизни, привычки, заморочки… Но ведь мне казалось, что за эти почти два года, что длились наши «романтические» отношения, я ее всю вдоль-поперек изучил, знаю все – что в какой ситуации она сделает, скажет, от чего рассмеется… И вдруг она не так говорит, не то делает! Я удивлялся, раздражался, был уверен, что это с ней чего-то не то, это она ошибается! А тут еще выясняется, что я должен регулировать ее эмоциональные перегрузки, лечить ее стрессы и хандру, стимулировать ее к жизни сексом, вести философско-душеспасительные беседы, мыть ноги, не курить, когда она ест (а в идеале – вообще не курить), вести себя прилично в состоянии алкогольного опьянения, быть всегда дома, под рукой, и в то же время зарабатывать деньги, таскаться с ней по рынкам и магазинам, выказывая кротость и терпение, руководить ее чтением, заниматься домом-хозяйством, терпеть ее телепросмотры… Ну, что я там еще забыл? Да много, много чего еще… Кудахтать над ней, в общем.
И что взамен? Телесный комфорт? Щи? Суп в тарелке – девочка в постелке?..
А главное: как бы я ни старался, ни потел, ни лишал себя – ничего ж не меняется! Все – на том же уровне! И понял – чтобы в семье что-то изменить, надо с женой или посраться насмерть, или – чтоб вообще душа в душу!
А у нас…
Вообще – всю жизнь так: пока строишь дом, научаешься чему-то, что надо было знать до начала стройки!
Вот…
Стало мне ясно – очень крепко нагрешил я в какой-то или в каких-то из своих жизней, ибо свела меня судьба с самой что ни на есть деловой колбасой, претендующей на полное равноправие и равнообязанность – а на каком, блядь, основании?!
Она ж никогда не утруждала себя мыслью – в жизни были только беспокойства и хлопоты…
Когда с ней говоришь, и вдруг получается, что она увлекается, и в ней что-то рождается, свое, как тут же срабатывает чисто женский феномен: слух отключается, что говорит собеседник – совершенно не важно, главное – выдать на-гора свое. Это делается увлеченно, почти самозабвенно – ну, еще бы, такая редкость!..
Ситуация паршивая. Чувствуешь себя полным идиотом. А рявкнешь – полное непонимание, обида, злость… Что, мол, случилось?
Выходит, наличие между ног члена – не такое уж и большое превосходство, раз приходится еще и кулаки показывать, и крик поднимать…
А на примирение первой она не пойдет никогда. Это такая позиция – я не могу быть виновата, я права (всегда!), я жертва…
Только изредка, в минуты взаимной нежности, да еще, желательно, под винцо, она может выразиться в том смысле, что вот, мол, я такая вздорная, а ты меня терпишь…
И ты внутренне расплываешься и чувствуешь себя – Мужчиной… Причем, молодым и сильным, потому что твой настоящий возраст – это возраст женщины, с которой ты живешь.

Она вышла из бани, ступая неслышно, даже показалось – на цыпочках. Так же неслышно погрузилась в бассейн. Принялась плавать кругами, посматривая на него. Украдкой.
Она находилась в секторе его взгляда, но взгляд был – СКВОЗЬ. И она была там, и даже как-то отпечатывалось, что это она-другая, не та фурия, что-то изменилось, и небо было – по-настоящему уже синее, с первой младенческой звездочкой где-то слева, и «аттракционная» площадка у чердака, и даже поникший безутешный смородиновый куст…
Он почувствовал, КАК она смотрит, тряхнул упрямо головой, налил, выпил. Дыши, дыши глубже, я спокоен, я совершенно спокоен – приказал себе на всякий случай, хотя и так – первость отхлынула, температура плавно пошла на спад…

Все это можно рассматривать – это нужно рассматривать! – как благо. Потрясающе у Мюнхгаузена было – женись непременно! Попадется хорошая – будешь счастливым, попадется плохая – станешь философом. Не знаю, что лучше…
Все равно я уже не тот, прежний. Это змеи меняют кожи, люди меняют души. Каждый – хозяин своей судьбы. Все наши несчастья – добровольны. Вот и получай жизни по самые помидоры! Уж слишком полный коктейль женской сучности достался на мой опыт: извращенная логика, отсутствие чуткости, нежелание не только слышать – слушать, злопамятность, озлобленность, эгоизм, тормознутость, зашоренность, лень, неприспособленность, повадка к ударам ниже пояса, истеричность…
И, ко всему, полное отсутствие понимания смысла и своей, и чужой жизни. То есть, иначе говоря, нет мысли.
И даже не знаю – не может, не хочет, не знает, как? Или боится?..
А еще золотой зуб… И зачатки целлюлита… Женщина же – пол декоративный, это ж важно!..
Да я ей изменял, чтоб отомстить ее маме! То есть – не по-настоящему… А к ней я все ж периодически, и довольно часто, испытываю нежные чувства…
А я иногда думаю, что, пожалуй, надо терпеть и трудиться – и из нее выйдет толк… Обязательно надо, ведь дольше всех живут женатые в счастливом браке, а меньше всех – женатые в несчастливом браке…
Но вообще, конечно – жизнь моя, со всей кажущейся стабильностью, стала куда менее комфортной, чем это было до нее…
Но ведь я не злопамятен?
Я умею терпеть?
Жить – не скучно?..
И вообще, я что – ангел?.. Я и сам такой. Иначе – разве я бы это все замечал?

Она подплыла к краю бассейна, положила на бортик одну руку, на нее положила вторую руку, сверху положила голову. Они в упор смотрели друг на друга. (Враг на врага? Враг на друга?)
– Знаешь, мы с тобой, как два ежика – порознь холодно, вместе колко! – весело сказала она. – Налей мне.
Он пошевелился, расправив плечи, подвинув на шее голову, надув грудь – бессознательно придавая себе вид стоящего во весь рост. И неподвижный медленный взгляд. Он понимал, что слаб, глуп, плох – просто не достоин того, чтобы сейчас вот просто взять, и улыбнуться, и обнять, и плюнуть на все… Хотя – хотелось. А значит, он начинает снова проигрывать. Катастрофически. Лицо все еще тщилось сохранить маску крестоносца, короля Стаха, идола с острова Пасхи, но ум, подлец, лягал ниже пояса – мол, сам же во всем виноват, ну знаешь же, какая она курица… Он продолжал отбиваться от ума, цепляться за это завораживающее состояние обиды и заброшенности в жестоком мире, так тешащее самолюбие – она не думает, нет элементарной чуткости, способности признать вину… Ум хладнокровно парировал – ну ты же знал это всегда, разве открытие? Она слабая – ты сильный…
Она не стала дожидаться окончания этой тяжелой борьбы тщеславия с гордостью. Рывком дотянулась до бутылки, вылила все содержимое в стакан и, забавно изогнувшись, лихо выпила. Озорно сверкнула глазками, выскочила из бассейна и бодро взлетела по лестнице к площадке у чердака.
Он мучительно замер, вдруг весь сразу накрытый непонятно откуда обрушившимся страхом. Лицо сморщилось, застыло в гримасе, уменьшилось в разы, остались глаза. Нет, нет, не надо!!! – хотелось, неслось, рвалось изнутри…
Но он не успел. А она бы не послушала.
Она решила сигануть весело, круто – взмахнула ногой вперед, пытаясь совершить комический воздушный шаг, танцевальное па, пародию на удар ножницами из арсенала восточных единоборств… Опорная нога скользнула, толчка не получилось, тело выбросилось горизонтально, нелепо распласталось, рука, отнесенная в сторону, шарахнула плетью о край площадки, все сорвалось в штопор… До воды не хватило чуть, полкорпуса, и поэтому звуки под синим-пресиним немым небом выстроились в жуткой очередности: мокрый глухой шлепок ломающейся кости – водяной всплеск, похожий на взрыв рыдания – странно-шелестящая вибрация уродливого смородинового куста…

* * *

Процессия имела довольно странный вид.
Впереди по тропинке, спотыкаясь, семенил мальчик с белым лицом, открывая калитки, отбрасывая ногой камушки и палки.
Сзади, с прижатым к груди комом одежды, неслышно ступал брат, багровое лицо которого поражало сочетанием чистого детского удивления и суровой усталости в посеревших мешках под глазами и резко обозначившихся морщинах.
А посередине он нес ее на руках и, несмотря на пляжный вид, больше всего это напоминало сцену выхода из ЗАГСа. Она доверчиво прижалась к нему, накрепко оплетя руками шею, спрятав в нем лицо, все было очень мило и изящно, кроме одной ноги – она нелепо торчала в сторону, обложенная двумя досками из забора и перебинтованная разодранным полотенцем. Голова мелко дрожала. Что касается его, он дрожал всей душой – но поступь была уверенна, руки тверды, лицо спокойно. Скажем больше – в уголках рта плавала неподавимая отстраненная улыбка, будто у именинника, а глаза были как-то особенно светлы. Уж куда светлей, во всяком случае, похожего на синяк неба с кирпично-красным солнцем-раной на краю.
А внутри его, несмотря на дрожь, была спокойная гармония – потому что он задал себе честный вопрос и получил на него предельно честный ответ: я люблю ее!
И гармонию эту не в силах был разрушить ни вездесущий одуряющий запах нагретой смородины, ни даже вспыхнувший из-за поворота и стремительно нарастающий вопль «скорой помощи»…