… прогулка Первая (автономная)
Посадил дед Кирилл тыкву. Да так хитро и умно – у самой кромки компостно-силосной ямы, куда по осени – палые листья со всего сада да вершки с моркошки-картошки, будылье разновсякое с огорода, – что уродилась тыква большая-преогромная, отродясь в тех краях такого не видывали. Уж так ее дед обихаживал да холил, как ни одна Марья за любимой кошкой не ходила. Соседи по даче прям семьями наведывались позавидовать чуду; из города друзей-приятелей бездачных Кирилл зазывал полюбоваться на любимицу, и кое-кто даже отзывался на его зов...
Но кончилась пора лелеяния да любования, как и все кончается в подлунном мире, созрела великанша-в-три-обхвата, пришла пора снимать урожай. А «три обхвата» те – почти не фигура речи, а, как и есть: поднять красавицу нехилый еще Кирилл один не мог. Достал смекалистый дед с чердака старую и потому прочную солдатскую плащ-палатку, расстелил рядом с тыквой да и закатил дебелую да пузатую на ее, палатки, середину. Теперь можно и вчетвером, чтобы не надорваться, за четыре-то угла, а хоть и вдвоем, но поднатужившись...
Да вот, незадача: занести под крышу здесь же на даче, труда не много – позвал соседа с любой стороны иль соседку, из тех, что покрепче, а таких – все две из трех, и… Но дед Кирилл мыслил иначе – хотел доставить чудесницу домой в город, чтобы уж совсем всем друзьям-приятелям и мужеского, и женского полу и их друзьям-приятелям похвастать, а потом… а потом ходить, по случаям, в гости к самым близким из них и приносить в дар добрый ломоть искрящегося бисеринками «инея» оранжевого тыковъего мясца… Дед же Кирилл безлошадный, но гордый шибко – дачные соседи все при машинах, но он редко когда пользуется их предложениями подвезти, всё пешочком все тридцать семь минут как от, так и до автобуса – по лесу, по любой погоде, налегке ли, или с увесистым рюкзаком за спиной… Но тут тяжелый в паре смыслов случай, и Кирилл решился-таки просить старинного друга, который с машиной, но без дачи, который при каждой встрече дачной поры зудит Кириллу от души, чтобы тот не корчил из себя стожильного и говорил, когда нужно что отвезти-привезти, который и всерьез сердился на Кирилла за то, что тот пренебрегал его готовностью помочь.
А и в сей раз дед не обошелся без своего выверта – съездил обычным своим манером на дачу, приготовил свою ненаглядицу для транспортировки, а уж затем только поехал в город звать друга на подмогу. Времени у Кирилла – хоть отбавляй, согласием друга именно на сей день заручился загодя, а ежели сегодня почему-либо и не выйдет, то и завтра успеется… На такой случай дед даже не обрезал пуповину, соединяющую тыквищу с еще не омертвевшей материнской плетью.
Друг закадычный Венька оказался на месте, работа позволяла ему на час-другой ее оставить, сели – поехали.
– Ну, вот, хрен старый, наконец, запонадобился я тебе. Спасибо, что хоть чуть грех с моей души скинешь. Небось, яблоки все уже на горбу своем перетаскал.
– Не-ет, Вень, и твоему горбу достанется. Но яблоки – мелочь. А вот ягодку эту – ну, никак без тебя…
Так и ехали, треплясь о том, о сём. Недолго ехали – пути-то на машине минут пятнадцать, впятеро меньше, чем безлошадному Кириллу. Приехали. Дед отомкнул калитку, пропустил Веньку вперед, вошел сам, на первых же шагах обогнал друга и… стал как вмороженный в дорожку – Венька едва не сунулся носом ему в спину.
– А?.. а… ммм…
– Ты чего, Киря? Что… случилось?..
– Вон… вон там… смотри… А-а-а! Это На-а-адька была и… и закатила…
Кирилл пробежал к дому, заглянул на веранду, тут же обернулся, стоял потерянный с блаженной улыбкой…
– Кирилл, черт тебя дери, что ты тут за ваньку передо мной валяешь?!..
– …Веня… тыква… тыкву… тут вот… – Кирилл просеменил к краю участка, остановился у распластанной плащь-палатки и вперил взгляд в глубоконькую на ней вмятину. – Я же ее… я же тебя…
– Что, сперли, сволочи?!..
– Да она ж неподъемная, Вень! Это… это мистика…
– А соседи? И поднимать не надо – кати себе по травке… Или на тачке…
– Что ты! Что ты!! Соседи у меня все – милые, порядочные люди!!! Да ты же их знаешь…
– Может, пошутил кто?..
– Нннет, так пошутить они не могли.
– И все же. Пошли поспрошаем…
– Нет, я не пойду…
– А я пойду! Ишь, шутники!
Веня стукнул в двери всех трех ближайших домиков – заперто, глянул во дворы и тех, что подальше – никого живого. Вернулся к осиротелому другу. Кирилл сидел на пенечке-скамеечке и потерянно улыбался.
– Да не расстраивайся ты так, Киря. Вырастишь в следующем году пять таких! И – капканы вокруг! Я тебе помогу их поставить…
А следующий год будет?.. – спросил как бы и не у друга дед Кирилл и продолжил совсем невпопад – Чкалов, Валерий Чкалов, ехал как-то поездом куда-то. Зимой. Курил с попутчиками в тамбуре. Открыл дверь наружу, чтобы окурок выбросить, и выронил перчатку – шикарную, меховую. Тут же, в то же мгновение он стянул с руки вторую и швырнул ее в поток, обтекающий поезд. Зачем?! – возопили попутчики. Одну найдет кто – кому нужна? а две – вещь, – ответил.
… прогулка Вторая (автономная)
В раннем моем детстве, когда мама стала выпускать меня в общую стаю без особого присмотра, пацанов в нашем дворе было много – десятка полтора, а я среди них – самый малой, следующему за мной, соседу Сашке, было уже девять, а он – на три почти года меня старше. Десяток, два ребятни – не так уж и много, но когда мы целыми днями вместе, табунком носились туда-сюда, постоянно что-то непременно шумное затевали и сами при этом орали как оглашенные, то взрослым, конечно же, казались мы тучей саранчи или чем-то еще более вредоносным. Но укротить взрослые нас не могли – шуганут, приструнят в одном углу необъятного двора, как мы тотчас что-то свое удумаем и затеем на другом его конце.
Где-то рядом шла война, потом она кончилась, но время оставалось жестким, жестоким, и это, естественно, отражалось на наших все же детских забавах и шалостях. Меня звали в этой гоп-компании то Киром, то Кирькой, когда хотели обидеть или отчитать за неумелость, неуклюжесть, – Рылом даже, а когда сделался чуть взрослей и оборотистей, то совсем уже свойски и даже ласкательно – Кирюхой.
И попадал я во всевозможные передряги и рисковые ситуации. Вляпывался же в них и потому, что из кожи лез, чтобы не отставать от товарищей, и потому еще, что товарищи мои понуждали, если не принуждали меня все делать с ними на равных. Вот несколько случаев, которые и сегодня помню, будто вчера произошло.
На одном краю двора нашего была квартира, в которой жили двое мужиков, всех соседей как бы сторонившиеся, редко дома появлявшиеся, – очевидно, ездили куда-то на заработки. Нас, пацанву, кто они и чем занимаются – мало интересовало, а вот то, что подвал под этой квартирой был пуст, не запирался – дверь еле держалась на одной петле – и был нам доступен как убежище от непогоды и укромное место для совсем уж тайных дел, – это нам очень подходило.
В этом-то подвале наш заводила Лёнчик, самый старший, лет двенадцати, самый ушлый и самый шустрый, и придумал в тот раз забаву. У самого верха подвальной двери пролегала деревянная квадратная в сечении балка, уж и не знаю, чего она там держала, а над ней – такая же другая, которая держала пол коридора той квартиры, а между балками этими – щель. Лёнчик подтянул под эти балки пустой ящик и влез на него. Голова нашего вождя упиралась в потолок подвала. Лёнчик попытался голову свою сунуть в щель – не лезла, тогда он повернул ее левым ухом кверху и… сунул в щель по самые плечи, потом поставил голову на место, показал нам всем язык и, проделав все в обратном порядке, спрыгнул с ящика. Стая почти в драку бросилась повторять подвиг вожака. Проделали это – хуже-лучше – все. Кроме меня. Меня бросились подсаживать, но я увертывался, сопротивлялся, пока не разревелся, и от меня, всласть понасмешничав, отстали.
Но я-то, я-то!.. Я в тот же день дождался, когда ватага наша утекла куда-то со двора, прокрался в подвал, прикрыл болтающуюся на одной петле дверь, подставил под балки ящик, на него – дырявое ведро вверх дном и взгромоздился на это сооружение. Голова моя тоже не лезла в щель без поворота ее ухом вверх, я проделал и это, и даже язык высунул, как Лёнчик... И… в тот же миг ведро из-под моих ног вывернулось, и я повис, удерживаемый затылком о верхнюю балку, а подбородком – о нижнюю. Заорать даже не мог – и от испуга, и оттого, что горло не сильно, как я потом сообразил, но все же было придавлено. Шея выдержала, голова не оторвалась – был я щуплый и маловесный… В общем, что было дальше, могу лишь догадываться, – скорее всего, я инстинктивно, рефлекторно ухватился ручонками за нижнюю балку и выдернул-таки башку свою дурную из капкана. И рухнул вниз, и попал задницей в старый, ржавый, дырявый детский горшок – втиснулся в него так, что едва и не сразу высвободился. Сижу и реву, скорее, скулю по-тихому – боюсь, что услышит кто, увидит и расскажет всем – засмеют, а мать еще и накостыляет…
Долго о том случае никому не рассказывал. Сашке соседу, самому-самому дружку моему той поры Шурке, – кличка еще у него была Шурум-бурум, – открыл свой позор, только когда сам кончал школу, а Шурка приехал на первые свои каникулы из военного училища. Шурум-бурум хохотал до упаду, но и ужасался, живо представив меня в том моем положении…
Тот же Лёнчик притащил как-то, в скорости после подвальных геройств, в укромный угол двора лестницу, примитивную стремянку – две жердины с десятком перекладин между ними. Лестница была старой, шаталась во всех сочленениях, все норовила сложиться, как перочинный нож, да и перекладины были не все – двух-трех не хватало. Но не в этом дело. Лёнчик поставил лестницу вертикально, одним концом на землю, уперся обеими руками в одну из перекладин на уровне плеч и потребовал, чтобы мы все, установив считалкой очередь, лезли по одной стороне этой «лестницы Яакова», вверху перебирались на другую сторону и там спускались. Посчитались. Мне выпала честь лезть пятому. Вместе со всеми смеялся над первыми четырьмя, над их очевидной боязнью и естественной неловкостью, а у самого, как говорится, сосало под ложечкой. Подошел мой черед, я помедлил чуть и… под понукания и улюлюканье, стал карабкаться, едва находя в себе силы отрывать ноги-руки от одной перекладины и переставлять на другую…
Ну, понятно – грохнулся я. Но как!.. Долез до самого верха – за верхнюю перекладину уже вцепился обеими руками, – и тут хилая лестница вильнула в каком-то своем перекрестии, я дернулся, и… судорожно вцепившись в перекладину, вместе с лестницей слал плавно заваливаться спиной к земле. Думаю… теперь вот думаю, Лёнчику мешали переступить вперед нижние перекладины, и он отпустил меня… в свободный полет. Не знаю, что было бы, если бы я так и грохнулся оземь… Мне, если можно так сказать, опять свезло – рухнул я спиной в густой куст шиповника или одичавшей розы, когда-то, в лучшие ее времена, красовавшейся в центре небольшенькой дворовой клумбы… Повезло-то повезло, но было лето, и мы все – только в трусишках, я – и без маячки какой… правда, она бы мне не помогла… Я орал, как резаный. Орава… разбежалась. Взрослых рядом, в пределах досягаемости моего истошного ора, не оказалось. Выкарабкаться из куста сам не мог – пытался хвататься за ветки, но… Когда я орать перестал, крадучись, вернулся ко мне Шурум-бурум, помог выбраться, заволок за заборчик ближайшего палисадника и там, под мои всхлипы и взвои, вытащил из спины моей, задницы и рук-ног колючки, которые смог. Остальные несколько позднее извлекала мама под непрерывные мои взвизги и свои причитания, жалостливую брань в мой адрес и посулы никуда больше не пускать… А йод – жгучий, зараза! Покруче колючек шиповника…
А еще… Это уже с морем связано. О-о-о… с морем столько связано… и тако-о-е!..
Мама и рада бы меня никуда из дому не пускать, но больше рада была тогда уж тому, что подрос я, что уже не надо следить за каждым моим движением, что не кручусь под ногами и не мешаю заняться нужным не только мне, что… В общем, и во дворе я с пацанами водился по-прежнему, и уже и за пределы двора стала отпускать. А работала она, конечно, не только по дому и, если недавно еще оставляла меня под присмотр какой-нибудь соседке-старушке, теперь стала отпускать, с дюжинами наставлений, разумеется, на волю.
Почувствовав свободу и доверие, я тут же стал ими пользоваться на всю катушку и, прежде всего, повадился с дружками ходить «на море», как у нас там и теперь говорят, «обкупнуться», как принято было говорить в нашей стае. Конечно же, до поры мать моя об этих моих самоволках не знала. А мне так нравилось на море! Я довольно быстро почувствовал, что вода не утопить стремится, а вытолкнуть наверх, что она тебя держит на себе. И плавать у самого берега «по-лягушачьи» и «по-собачьи» научился, пожалуй, в одну неделю ежедневных таких вот походов.
И вот однажды, когда вся наша ватага – а все мои дружки уже хорошо плавали, не первое лето каждый день «обкупывались» – уплыла на «подводник», я заскучал – мне стало неинтересно плескаться у бережка во взбаламученной, перегретой воде среди восторженно орущей… мелюзги. И решил я присоединиться к друзьям, отправиться на этот самый «подводник» ¬– низенький каменный островок метрах в пятнадцати от дальнего выступа каменной же косы, через который при самом малом волнении на море перекатывали водные валы – подводни’к.
Подошел к краю косы, постоял в нерешительности… А вода под ногами! – чистая, прозрачная, зелено-голубая!.. И тихо, полный штиль!.. И пацаны мои – вон они, ракушкой можно докинуть, ныряют под камни, раков выдирают… А окликать их не могу – заорут, чтобы не смел… И я…
Плыву!.. плыву!!.. плыву!!!.. И не устаю!.. И не страшно!.. почти… Долго ли, коротко… подплываю… вот уже… вот…
А ватага моя в то же момент решила возвращаться на берег. Лёнчик скомандовал, все они попрыгали в воду и… мне навстречу. Но тогда мы друг друга не видели – пространство между косой и островком постоянно пересекала туда-сюда и другая одинакова голая пацанва. Я уже «дно смерил» – опустился ногами до донных камней, оказалось глубины еще в мой рост – надо грести еще. Погрёб «по-собачьи»… И чуть ни носом к носу со мной Сашка, Шурум-бурум, оказался и, не узнав меня сразу, показал, передразнил мой неуклюжий, уродливый… «стиль»… Мне внезапно сделалось так смешно, прямо истерика смеховая сделалась, что я перестал барахтаться, пару-тройку раз глотнул воды вместо воздуха и…
Сашка же меня и выволок на подводник. Я откашлялся, отсморкался, чуть пришел в себя, но на уговоры Шурум-бурума – плыть на берег под его опекой – не поддавался ни в какую. Пришлось Сашке плыть одному, уговаривать Лёнчика попросить автомобильную камеру у купающихся с комфортом …
Следующий раз на подводник я сплавал только следующим летом. И – без смеха.
/продолжение воспоследует/
