.............................Булат Окуджава
Каждый из нас, наряду с реальным местом, назначенным ему судьбой и случаем, имеет право бывать в пространстве своих фантазий. Эти миры, эти планеты - разные, порой навсегда заброшенные, порой цветущие и сложные. Иногда – крошечные (вспомните Маленького Принца), а то и совсем незаметные. Бывают они темными, полными реализованных тайных желаний. Чаще – добрыми и счастливыми. Кому-то они мешают, даже раздражают. Такие перевоспитываются и становятся картонными макетами себя. Кто-то уходит туда навсегда, и добрые врачи отправляют его в место, которое один знакомый талантливый шизик называл Пристанищем. Остальные просто живут с этим, иногда становясь поэтами.
Мне о потайной планете рассказала мама, в очередной раз омывая разбитое на улице лицо своего неуклюжего, но гордого сыночка. Мир был пока пустой и бесцветный, и только потом я заселил и разукрасил его, как хотел.
Я работал, любил, растил сына, дурел от странной и безжалостной эпохи перемен, а моя планета просто крутилась вокруг зеленого солнца, позволяя мне выживать и вволю фантазировать.
Любой мир, населенный разумными существами, создает свои мифы. Эти - с моей планеты.
МИФ О КРАСНЫХ ДЕРЕВЬЯХ
К реке шагали красные деревья,
К воде спешили красные деревья,
По шагу в год – но все же шли деревья,
Надеясь, что когда-то добредут.
А впереди лубочная деревня,
Красивая и прочная деревня,
Волшебная и хлебная деревня
Ждала, когда поближе подойдут.
Точила топоры она и пилы,
Железами по воздуху лупила,
И удалую пробовала силу,
Которая всегда одержит верх.
Деревья же не ведали испуга,
И, землю бороздя подобно плугу,
Поддерживая бережно друг друга,
Брели они к воде за веком век.
К реке спустились красные деревья,
К воде припали красные деревья…
Навстречу вышла целая деревня
И предъявила древние права:
На то они на свете – дровосеки,
Зимой хотят тепла и скот, и семьи,
И вот срубили красные деревья
На красные прекрасные дрова.
Кораблики из них строгали дети,
И, у огня играя, грелись дети,
И в том, что нет чудес на белом свете,
Не видели особенной беды.
А корабли куда-то плыли сами,
Бумажными мотая парусами,
И вздрагивали красными бортами,
Достигнувшие все-таки воды.
ДУША И ТЕЛО
Между брамселем и гротом, между флейтой и фаготом размещается душа.
Ну а тело – между стулом и окном, откуда дуло, как в висок из калаша.
Мачты пели и скрипели, скрипки пили и вопили, задыхаясь от тоски.
И Харон просил свой пенни, и метались кони в мыле, уходя из-под руки.
Паруса боялись штиля, а душа боялась плена, но ее никто не звал.
Все ходили и шутили. Каменел он постепенно. Понемногу остывал.
Шла душа дорогой торной меж бушпритом и валторной на сгущающийся свет.
Мир парил под парусами.
Тело тихими глазами медленно глядело вслед.
АНГЕЛЫ
В небе смеются надо мной
Два пацана с нечесаными головами.
Крылья их тоже лохматы
И чистотой не блещут.
Если у них есть мамы,
Давно пора надрать огольцам уши,
Запихать в ванну,
Дать птицу из латекса
И кораблик из сосновой коры.
Пусть плюхаются, отмокают,
Ноют, что мыло попало в глаза,
Хохочут и брызгаются…
Потом за крылышки – на веревку, на ветерок,
И выпустить чистых, белых,
Причесанных,
И чтобы через крошечный кусочек вечности
Они уже кувыркались в небе
Чумазые,
Растрепанные,
Веселые
И счастливые.
СОН
Если будем раскачивать сны -
Значит, мало нам выдали в душу.
И следы наши воды разрушат
Ныне, присно текущей весны.
Так сказал мне один человек.
Он из мрамора. Видимо – грек.
У него половина лица
Поросла апельсиновой коркой,
А словарь его грубый и горький,
Расшифрованный не до конца.
В этом сне я проснуться могу
На античном его берегу.
Половину непонятых слов
Молча мне объяснит перевозчик,
А вторую, не трогая вожжи,
Черный мальчик, погонщик ослов.
Пляж под Хайфой. Песок раскалён.
В горле сушь. Перевернута суша.
Я покинут, и мир мой разрушен,
Опрокинут в немыслимый сон,
Где землей я придавлен, как все
В среднерусской моей полосе.
УЧЕНИК ПИГМАЛИОНА
Я неумелый ученик,
Но прикоснусь рукою смелой
Я к мрамору. И в тот же миг
Падут умения пределы.
Того, что мастер не дерзнул –
Сорвать одежды с Галатеи.
Пока, усталый, он уснул,
Я и сумею, и посмею.
Ее любовью напою,
И белый мрамор станет смуглым,
И мастер оглядит с испугом
Пустую комнату свою.
ПЕСЕНКА
Саше Панкову
Прозрачен лед, и сладок мед,
Но даже мудрый не поймет,
Зачем так руки женщин холодны.
И встречи ранят, как мечи.
И только речи горячи.
И утром мы не чувствуем вины.
Но то, что ведомо глупцу,
Тебя ударит по лицу,
А ты свою мелодию свисти.
Гудит от песен голова,
Но женщина всегда права,
И с ней тебе опять не по пути.
Звенят бубенчики шута:
«Она не та, она не та…»
Но так недалеко и до беды.
А ты кричи, что ерунда,
Что это падает вода,
И никуда не деться от воды.
А шут шагает налегке
В своем дурацком колпаке,
И не боится снега и дождя.
А ты кричи, что ерунда,
Что женщина права всегда,
Когда она смеется, уходя.
Прозрачен лед, и сладок мед,
Но даже мудрый не поймет,
Зачем все эти сказки до зари.
Ах, эта песенка шута:
«Она не та, она не та,
И ты за нею двери затвори!»
МОНОЛОГ АТЛАНТА
Стонут плечи от избытка таланта,
Стонут руки от недюжинной силы…
Небо держат все другие атланты,
Ну а мне – не хватило.
Я хватаюсь за лепные балконы,
Я гляжу себе стыдливо под ноги.
Очень грустно чем-то вроде колонны
Быть у всех на дороге.
Я когда-нибудь возьму, да и плюну,
Я уйду туда, где отроду не был.
Я красивый и вполне еще юный,
Я найду себе небо!
Но в лицо смеются кариатиды:
«Ну, куда ты без галош – да под дождик…»
Это точно, я поставлен для вида,
И поэтому – должен.
Стонут мышцы от избытка таланта,
Стонут руки в нетерпенье законном.
Небо держат все другие атланты,
Ну а я – под балконом.
ПОСЛЕДНИЙ ПИРАТ
Петру Баренбойму
Дом, как парус, под ветром гудит, только нет нам пути по волнам,
Пусть корсаром глядит мой сосед, на балконе дымя папиросой.
Не сорваться с насиженных мест, не отправиться в плаванье нам,
И в последний кровавый набег не вести одичавших матросов.
На приколе наш дом, наш фрегат, и крепки, тяжелы якоря.
Золотая серьга и зазубренный нож в дальнем ящике скрыты.
Но глаза наших женщин в ночи как глаза полонянок горят,
Полонянок прекрасных, в далеком набеге добытых.
Наши женщины, чем завоевывать вас, если робок наш век,
Если дождь по утрам бесполезно ломает звенящие стрелы?
…Дом как парус под ветром гудит, не смыкая встревоженных век,
Но крепки якоря, и отвыкло от волн его тяжкое тело.
ДОМ-КОРАБЛЬ
Я вырываю из земли мои вцепившиеся корни.
Давно уплыли корабли, давно пропал мой старый кормчий.
Я, как и дом мой, в землю врос, уже не задаю вопросы.
И шапка с надписью «Матрос» осталась в детстве малорослом.
Я плачу, слезы эти злы, плачу за время полной мерой.
О эти старые мослы, о эти древние манеры...
Я боль мою перемогу, забью окно, задраю двери.
Назло и другу, и врагу я покидаю этот берег.
Я сам себе даю зарок не возвращаться в это место.
Соседи прыснут, как горох из обезумевших подъездов.
Рублю швартовы, пусть потом
Пропьют друзья, оплачут дети...
И уплывет мой старый дом
Туда, где Бог, Судьба и Ветер.
ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ МОРЕМАНА
Морских волков, и флагов красных,
И грязных этих парусов,
Так много в море, но - напрасно,
Мне ясно: я сойти готов
На этот берег злой, безвестный,
Французский, Крымский, золотой
Чтобы добить с красоткой местной
Свой век, оплаченный мечтой.
Портовых шлюх любовь беспечна,
Но, возвратясь на корабли,
Я все ж продолжу шаг свой вечный
Туда, где манит край земли.
Где галлы пишут мадригалы,
Где гунны скачут сквозь беду,
Где завершу я путь свой малый,
И хорошо бы – на бегу.
Лицом в ковыль, как в Коктебеле,
Там, где сиреневы холмы,
Где не страшны фрегатам мели,
Где счастливы бывали мы.
