Главки-новеллы из незавершенной повести «ПЕРВЫЙ и ПОСЛЕДНИЙ»
Первые искры
... Вот он. Наконец-то! Этот 19-й. Наверно, водитель, по очень на Востоке (хоть Ближнем, Среднем и даже Дальнем) распространенному обычаю – ждать и минуту-другую, и много больше хорошего человека или по просьбе хорошего человека – другого хорошего человека, наверняка этот вот водитель там, на начально-конечной остановке на горе Скопус, у Иерусалимского университета, поджидал минут ...дцать эту вот смазливенькую студентку, которой строит теперь ему... глазища в зеркало заднего вида.
Нора рассказывала лет двадцать назад. В Ереване, в пригороде, на платформе народ ждет электричку. Вот, наконец, она подкатывает, и заждавшийся народец быстро погружается. У головного вагона к машинисту подбегает бойкая армяночка и: «Слушай, да! Подожди, да! Манана там сейчас магазин закроет и... Обожди, да!» И!.. машинист ждет. Манану. И вся электричка ждет. Манану. И ни возгласа против – завтра и меня подождет, пока я мороженое куплю.
... Ну и ползет же этот 19-й. Пробки. И мазган... кондишен что-то у него... Душно. А, может, он так медленно, чтобы подольше глазищи свои оливковые – этой, в роскошных кудрях...
... Да! не промахнуть бы мне остановку, где – на трамвай... на 4-ку... Интересно, они там... здесь... в Риге не поменяли опять места остановок? Мою конкретно? На углу бульвара Райниса и Лен... Нет, теперь это... теперь... И где лучше выйти, чтобы... на метро? На Арбате, пожалуй... Вход там новый сработали, наконец? Чтобы без переходов дурацких – до Измайлово... или Измайловского парка ... а не до Семёновской ли?!..
... В Дербенте снег – редко. Раз – в пять лет. На один день. Нет, на одну ночь. Раньше, тоже редко – еще реже, но тако-о-ое бывало! Раз на моей памяти, тогда – совсем еще мальцом, под песчаный обрыв, что рядом с моим двором был, на городской окраине, снегу навалило за ночь под этот обрыв столько, что мы, пацанва разновеликая, разбегались сверху, прыгали в толщу сугроба, кто похрабрей – так и головой вниз, долго в том сугробе барахтались, прорывали норы, выбирались и, с выпученными глазами, со снегом за шиворотом и в ушах, бежали наверх, чтобы опять... Торопились. Многие из нас в тот день и в школу не пошли. Какая школа?!
А этот вот раз, о котором я, – позднее, классе в пятом. Снежок под вечер выпал. Небольшой, но уже ранним вечером подморозило. Тоже слегка, но хватило, чтобы по тротуарам тут же ребятней были раскатаны ледяные язычки. И по ним катались, прокатывались, как мы это называли, не только мы, пацаны и девчонки поотчаяннее, но и совсем уж отвязные взрослые. Язычки эти, по их тонкости и нещадной эксплуатации, быстро протирались до асфальта. Поэтому прокатиться по хорошему еще каточку только один раз было неслыханным простофильством. Или уж – проявлением недюжинной силы воли!
Я в ту зиму, когда случилась эта божья благодать, учился во вторую смену, которая кончалась затемно. То есть поход домой совершался как раз тогда, когда эти язычки-каточки только начинали возникать. Ну, и! Дорога домой – по длинной улице Буйнакского и все под горку, под горку... Нашли мы с попутчиками-одноклассниками язычок подлиннее да понакатистее и уговорились – по десять раз и – по домам. Как-то быстро десятки эти завершились, особой силой воли никто из нас не страдал, и мы, совсем себя не уговаривая, разрешили себе еще... бессчетное число раз по «ну, еще разочек, и...». Наконец-то, хоть и тоже слабенькая, стала побиваться у меня совесть: «Мама уж, наверно, беспокоится, а мобильные телефоны никак не изобретут». Я и сказал друзьям, но больше – себе: «Всё! Вы, как хотите, а я – п о с л е д н и й раз». И, как следует разбежавшись, по-ка-тил-ся... А каточек-то! Расскользили мы его – ай! как здорово! Аж подметок под собой не чувствуешь!.. И уже у самого конца язычка подметки мои лёгенько оторвались от сверхскользкой опоры, я – вместе с ними! Да так ловко, что вмиг подметки, опять же – вместе с моими ногами, оказались много выше головы. Настолько выше, что головой той я, затылком – о кончик язычка! В п е р в ы й раз я познал на практике, что значит – искры из глаз. Они, искры, мгновенно выпорхнули как бы из моих этих самых глаз, повисели где-то там и, никуда не девшись, ме-е-едленно в них же и возвернулись. С этим ощущением и видением я, конечно же, возвращался домой еще не раз. Тот был – не п о с л е д н и й.
~ * ~
Это было
ДРУЗЬЯМ-МОСКВИЧАМ-ГУРМАНАМ посвящаю!
Он жил так долго, что помнил, как в кафешке под рестораном «Прага» – на Арбате, который тогда еще не назывался Старым, так как Нового Арбата и в помине не было, в самом начале т о г о Арбата, с той его стороны, где небольшенькая, ротондообразная станция метро «Арбат», сочиненная когда-то самим Корбюзье, кинотеатр «Художественный» и много еще чего приснопамятного – так вот в этой самой, чистенькой, аккуратненькой и совсем недорогой кафешке, где перекусить, а то и плотненько поесть, можно было наскоро, на бегу, стоя у круглых столиков с мраморными столешницами (правда, в уголке там же размещалась и пара нормальных столиков со стульями – для тех едоков, кому стоять невмочь), в этой-то милой забегаловочке т о г д а... нет, не подавали – каждый сам себе набирал еду, в любое время дня и до очень позднего вечера можно было... нет, не отведать, не побаловать себя, а буднично съесть, среди прочих незатейливых вкусностей: ароматного натурального бульона с золотистыми пирожками, щедро начиненными разновсяким с душой приготовленным фаршем; сосисок, не вызывающих никаких сомнений, брызжущих из-под вилки дразнящим аппетит сочком; прям-из-«Праги» пирожного «картошка» или «эклер» и... и... – повторяюсь, тогда т а м можно было запросто съесть нехилую порцию ординарного салата «оливье», щедро посыпанного мелко нарезанной соломкой из н а т у р а л ь н ы х крабов.
«Траммм – траммм- траммм-там- таммм... Это было недавно...»
О ту же пору над гостеприимно распростертым в сторону Комсомольской площади зданием Казанского вокзала, во всю его стометровую со многим лишком длину-ширину, над этим самым, воспетым во множестве литературных изысков зданием красовалась шикарная, пожалуй, если т о г д а и не единственная, то уж наверняка одна из первых в столице неоновая реклама, голосившая трехаршинными буквами:
ПОКУПАЙТЕ ПЕЧЕНЬ ТРЕСКИ! ВКУСНО! ПОЛЕЗНО! ПИТАТЕЛЬНО! ДЕШЕВО!
Ни в одном звуке этого клича не было и толики торговой уловки – в витринах магазинов, разместившихся вплотную друг к дружке здесь же, почти по всей нижней части Казанского, были сооружены заслонявшие ход дневному свету внутрь торговых точек не особо одизайненные, но плотные пирамиды из банок «Печень трески».
Явление той рекламы, там и тогда было вызвано тем, что братское и не очень зарубежье как-то вдруг перестало вестись на нашу печень, и пришлось ее срочно предложить своим. А свои-то как-то то ли уродились все негурманистыми, то ли вредничали и патриотично отказывались брать и есть то, от чего балдели и тащились на ожиревшем и загнивающем Западе.
Так что и дорогущая реклама над Площадью Трех Вокзалов как-то не очень срабатывала. Поначалу. Ну, кидались прямо с чемоданами и узлами некоторые недопатриоты, прибывавшие в столицу на Ярославский и Ленинградский вокзалы, кидались через площадь прямиком, лихорадя бойкое авто-трамвайное движение. Ну, покупали по баночке-другой «для попробовать». А те, кто впервые прибывал на сам Казанский, даже архинепатриоты из них, просто эту чудо-рекламу и не успевали увидеть – юрк во вход в метро там же в вокзале, юрк в такси под стеной вокзала... голову-то не очень задерешь – шапка слетит...
Но! Народ-то наш – какой? Он ко всему привыкает, приспосабливается. И когда чего нет, как не было, и когда всего – ешь-не-хочу. Расчумал народ вскорости, что печень эта вкусна, питательна и вправду недорога. И есть ее придумал – как: яйцо вареное вкрутую поруби вместе с печенью и полголовочки лучку мелкими кубиками покрошенного – туда же, перемешай, ежели не торопишься, да на хлебушек свежий намажь, не жалея, – еще тот закусон! А ежели еще огурчик малосольный, а хоть и маринованный, – в правую руку, когда свободна! Ну-у-у! вообще!..
Но! Опять очередной большой облом у народа нашего вышел! Те-то, что на Западе загнивающем, что раньше наших к печени пристрастились, спохватились – никак уже не могут без лакомства этого! И исчезли те банки с той печенью повсеместно по всей Руси Великой. А реклама та какое-то время еще вопила в пустоту. Пока ни стало кому-то совсем стыдно.
Да-а-а. Нынешним, кто пока еще не так долго жил, не понять т е страсти. Конечно, теперь «Печень трески» – в каждой худой лавчонке. Но какая-то она сейчас... не та-а-а. Не та, и всё тут!
«...это было давно. Траммм, траммм, траммм-там-таммм – траммм, траммм, трамм-там-таммм...»