поведу по Москве заповедной,
даже тем незнакомой, кому этот город родной.
Ослепляя приезжих и высью и ширью победной,
он велик словно айсберг -
потайной своей глубиной.
Зазвенела в ночи золоченая упряжь столицы.
Вулканической лавой пульсируют вены ее.
Но квартал обогни - и такая земля отворится,
Что угар толкотни опадет как сухое корье.
Красно-белым узорочьем русское вспыхнет барокко.
Обомшелые гривы встряхнут под колоннами львы.
Мы идем по извивам, по узким зеленым протокам,
по живым капиллярам гигантского тела Москвы.
Так тепло и свежо в переулках полуночной Пресни!
Так лютует полынь, зацветая в седом кирпиче...
И поверится впрямь, что заросшему храму ровесник
дворник в парке с крестьянской косой на плече.
...Эти своды вчера лишь пожег, уходя,
корсиканец.
И не пепел табачный, а Гришки Отрепьева прах
на асфальте сыром.
И, на сотни ладов рассекаясь,
стон пришедших с Непрядвы
восходит в колодцах-дворах.
И когда соизмеришь судьбы своей возраст и бремя
с темным слоем веков,
сотворенным в крови и в золе,
сам не зная того, заединщиком станешь со всеми,
кто московское время
заставил признать на земле.
Ведь не зря россиянина
Запад нарек московитом!
И когда в этот город судьбу свою прочно вожмешь
и неспешно сживешься с его естеством мозговитым -
сам не зная того, с ним натурой становишься схож.
...А проснувшийся лебедь
на глади прудов Патриарших
и шуршание метел и меркнущий свет фонарей
уверяют, что мы на короткую ночь стали старше.
А вода отражает, что попросту стали старей.
Но возможно ль поверить,
что мы растворимся бесследно
в этой толще бессмертной - во времени
словно впотьмах,
если в городе стольном,
звеня чистотой заповедной,
и века и сердца на семи совпадают холмах,
и в горящих соцветиях рядом с высотною башней
возникает бесстрашный натруженный голос шмеля,
и в посольские окна косьбою, росою и пашней
веет почва столетий - московская дышит земля.
