Практика (Рассказ)

Знаете ли вы что такое половая жизнь для санитара или значение слова ТРЯСУЧКИ?
Если вы не являетесь студентом-медиком, то вряд ли вы поймете.
Все началось после того, как наша группа успешно сдала четвертую по счету сессию. Если кто-нибудь из вас слышал это сладкое слово практика, и тем более побывал ТАМ. То наверняка он меня поймёт, ибо возвращаются оттуда духовно не изменённые лишь избранные. Практика изменила и мое представление о жизни в больницах. Все началось, с него – отделения травмы. Но все по порядку.
Мы только сдали экзамен по философии, а практика уже тут как тут. Я записалась на неё в детскую областную клиническую больницу. И почему мне так не везёт? Во-первых попала я на практику в хирургический комплекс, в отделение травмы–ортопедии. Сказать, что там лежали дети только с переломами – это не сказать ничего: в этом отделении были дети и со страшными ожогами, и после автомобильных аварий. И вообще это отделение как-то странно делилось. В правом крыле лежали дети с гипсом, в левом – с ожогами. В ожоговом отделении было 6 палат, в нашем – 11. Зато санитары ожогового отделения должны были драить и ординаторские и в дополнение ко всему коридор, столовую и кабинет зав. отделения.
Нас встретила старшая мед сестра, и начала грузить какой-то странной информацией. После чего прибежала какая – то прыткая старуха (позже я узнала, что это – санитарка в ожоговом) и громко заголосила: « В мое отделение нужны только мальчики»…Не скажу что мальчиков с нами не было. Был только один – Костька Бурылов. Почему он мне не нравится – не знаю. Обычно с такими людьми я редко общаюсь и даже стараюсь держаться от них подальше. А тут так не повезло... попала я с ним в одно отделение. Ну, как тут быть? Во всяком случае, в ожоговое отделение я расхотела. Я быстренько отошла на задний план, сделала вид вредного, анархичного панка. Я не ошиблась. Увидев ТАКОЕ старушка быстро забрала девочку с другой группы и удалилась. Осталась я и Юля  (моя одногруппница). Делать было нечего, и мы пошли в травму. Нас встретила  санитарка – Регина. На вид бы я ей дала лет 25, но когда узнала, что у неё18 летняя дочка… я поняла, что в жизни мне придется ещё долго всему учиться. В первый день нас не мучили: нам объяснили только то, что нужно вымыть (отгенералить все палаты в нашем отделении 11штук) по 2 палаты в день. А также санитарские, сан узлы, перевязочные, сестринский пост ит.д. ит.п. Мы ушли в общем, довольные, представили, что за 5-6 дней закончим с палатами, а там может повезёт и нам дадут детей для мед сестринской практики.
ЗРЯ.ОЧЕНЬ  ДАЖЕ ЗРЯ мы так думали. Ну разве мы могли подумать о том, что в качестве утеплителей на окнах использовался … гипс. Он самый, родной и привычный для травмы. Стоит ли говорить, что в первый день мы мыли 1 палату с 9 утра до 5 вечера. Хотя рабочий день подразумевал нам 6 часов работы, причем за эти часы мы должны были не только отгенералить 2 палаты, но и ещё вымыть полы и протереть пыль в других палатах,  вымыть полы в длинном коридоре, а также в сан узлах и на посту, а также накормить детей, вымыть часть из них, проверить на педикулез, поотстригать им ногти, и что ещё мы должны были делать уже точно не помню. Все это я вспоминаю как страшный сон.
Вместо этого мы мыли 1 палату. Это был сплошной кошмар: на одно окно уходило по 3-4 часа: гипс никак не хотел отводиться от окон. А также нужно было мыть окна с 2 сторон. Я даже не поняла как Юля мыла эти окна ( в каждой палате их было по2), потому что сражалась со стенами. Не нужно забывать, что проходила я практику в детской больнице. А стены в палатах, где обычно лежат мальчики, обычно оплеваны жеваной бумагой. И не только стены, но ещё и потолки  с лампами. Закончив с бумагами, я начала мыть стены и плинтуса пемоксолью – настолько они были грязными,  что на каждую стенку уходило по минут30-40, а их там 6. Учитывая, что туалеты находились в палатах, то они тоже достались мне.  Даже не слышала, на что жаловалась Юлька, потому что мне тоже было не сладко: я двигала тяжеленные железные  больничные кровати, ужасные шкафы и тумбочки, а также мыла батареи. Учитывая то, что я, подходя к батареям, уже изогнулась буквой зю, то можно понять, что мыла я их упорно и долго. Мыли полы от накапавшего гипса мы уже вдвоем. Ушли счастливые от того, что рабочий день закончился.
Как сказать с чего начался второй день я не знаю. Примерно он начался с умывания детей. Причем Юльку куда-то послали, а умывала детей я одна! Чудо случилось у кровати с мальчиком  Сережей, который лежал с растяжкой ноги! Неуспела я к нему подойти, как услышала вопрос: «Женя, а ты на мне женишься?». Я смутилась. Даже мои парни мне не предлагали выйти замуж. Какое смелое решение! А главное, какое отважное! Увидев, что я засмущалась, мальчик отвернулся к стенке. Я решила его успокоить, сказала ему, что он ещё очень маленький, на что получила не менее грандиозный ответ: «А ты подожди меня. Я вырасту». Потрясающе! И как я до этого не додумалась? Я представила себе такую картину: Бабуля лет 70 и дедуля лет 50.Я неудержалась и …рассмеялась, Сережка, увидев это, обиделся. Мне за это до сих пор стыдно, надо было мне хоть как - то себя сдержать, а я так глупо поступила. После этого Сережка с утра больше не умывался – он прятался под одеяло, и оттуда его было просто невозможно вытащить. Мне же еще до сих пор очень и очень стыдно.
Потом меня заставили мыть полы в коридоре ШВАБРОЙ. Всё бывает когда-нибудь в первый раз! Кое-как нацепив на швабру тряпку, я с трудом мыла полы. Мед сестры оценили мой труд сразу же, сказав мне: «Женя, а не пошла бы ты генералить палату?». Я почему-то даже не обиделась, наверное, просто хотела провалиться под землю! Но тут подскочила Регина. Как у неё получилось мне объяснить все – уже не помню. Но мытье полов пошло у меня значительно быстрее! Затем я пошла помогать Юльке генералить палату. На этот раз мыла окна я. Как я стонала над ними, ревела и убивалась – видела, наверное, только Юлька. Нет, вру. Видели ещё и строители, которые строили здание напротив. Они постоянно орали: «Эй, сестренка, не упади, заходи к нам, пивка попить!» После таких слов я только и желала, что навернуться, да самой попасть в травму – посмотреть, как лечебники ее проходят. Но перспектива перепроходить практику в сентябре меня как-то пугала. А сегодня был прогресс, мы вымыли палату к 4 часам! Вот оно -  счастье! А вы говорите, что его нет!!!
Стоит сказать, что в последующем мы мыли палаты уже несколько быстрее и, разумеется, халявнее. Но почему-то врачам и мед сестрам все равно нравилось!
Стоит ещё так же упомянуть, что мы проходили практику не только в травме, но и 2 дня дежурили в реанимации, 2 дня в приемном покое, 2 дня в операционном блоке. В на - чале была реанимация.
Я даже умудрилась прийти вовремя! Я встретила Юльку, и мы подошли к сестре-хозяйке реанимации. После того, как мы представились, сестра хозяйка представилась нам примерно таким образом: «Ням ням ням, нямнямовна», я хохотнула и отошла в сторону.
На первый день нас заставили мыть сестринский пост. Мда, мыли мы его целый день. Кто бы знал, как сильно я обрадовалась окнам – там, в качестве утеплителя использовались тряпки! Вот уж не думала, что в жизни буду радоваться грязным разорванным колготкам, майкам и пеленкам! Шкаф разбирали Юлька, Славка Пронин и Маринка - из хирургии! Как все это мы вымыли я и не заметила! Зато получили столько похвалы от врачей и мед сестер! Даже в травме нас столько раз не благодарили. И все - таки, черт побери, было приятно такое отношение к студентам! Как приятно ощутить свою значимость в этом мире. Ну ладно это я о птичках! Нам за прилежную работу дали стопку журналов. Славка взял себе журналы  на английском, их, наверное, было штук 60. Я почему-то брать их не хотелось. Мне просто хотелось уйти поскорее домой и отоспаться.
На следующий день опять реанимация и я …опоздала. Не сразу я заметила перемену в лицах мед персонала., но отношение ко мне стало каким - то необычным что ли. Я вскоре поняла, что весь мед персонал обращается ко мне по имени, а Юльку они так и называли санитаркой. И кто успел так быстро раструбить мое имя? Из палат меня выпнули – у меня не было маски. Ну согласитесь, зачем мне маска, когда драить палаты не очень хочется? И нас с Юлей заставили генералить  ординаторскую. Зайдя туда, я чуть не упала в обморок. Нет, окна загипсованы не были. Просто на окнах висели жалюзи, а на них, как обычно сидел сантиметровый слой пыли! Мы с Юлей начали мыть окна и с ними мы справились довольно-таки быстро. Но стоило мне только прикоснуться к жалюзям, то меня перекривило, и я стала просто тихо хихикать и в тоже время реветь. Увидев, что я схожу с ума, Юлька быстро сказала: «Женя, Женя иди убирай шкаф, а с жалюзями я справлюсь сама». Можно было только представить, как я несказанно обрадовалась этим словам. Словно птичка я спорхнула на кресло, и побежала разбирать шкаф. Я разобрала шкаф, разобралась с огромными, неподъемными книгами. Вымыла компьютер, протерла стены, и уже хотела снять пледы с дивана, как увидела, что у Юльки лицо перекривлено.Поэтому я предложила ей сходить и вытрясти пледы на улицу вместе. Юлька согласилась. Когда мы вышли на улицу, то мне почему – то стало очень и очень грустно. Я даже сама не знала почему. Юля, вероятно, это заметила, и поэтому спросила меня в чем дело. Я начала психовать и сказала ей что мы стоим здесь как трясу… Я не успела  закончить слово. Я попросту задумалась. Ну как можно назвать девушек, которые вытряхивают пледы? Не успела я додумать слово, как Юлька подхватила: «Чки». И мы засмеялись. Так себя назвать может только студентка – педиатр, которая вытряхивает пледы из отделения реанимации. Потом мы пошли доделывать работу. У меня остались батареи и полы. Стоит ли говорить, что на батареях был двухсантиметровый слой пыли, который под действием неизведанных мне факторов превратился на половину в вещество, сильно напоминающее мазут! Затем я начала мыть полы. Но под столами их просто было невозможно вымыть – столы были скреплены друг с другом, и передвинуть их не представлялось мне никакой возможности, а также под столами вертикально шла какая – то доска, и поэтому шваброй там тоже было не промыть. Я проматюгалась про себя, объяснила причину своего неудовлетворения Юльке. Она посоветовала мне промыть под столами руками. На что я, похохотав, отжала тряпку,  встала на четвереньки  ответила Юльке: «Сейчас, вот встану раком, и не дай Бог, кто-нибудь зайдет!». Не успела я это сказать и встать в заданную позицию, как «дверь тихонько заскрипела и в светлицу» вошла какая-то пара докторов. Я быстро уселась на пятки, изогнула шею буквой зю и посмотрела на Юльку – она просто давилась от смеха. Я была в бешенстве. Наконец-то врачи вышли, и я успешно домыла полы в ординаторской. Закончив мыть ординаторскую, ко мне подошла сестра хозяйка и предложила поработать в августе. Я кивнула, сказала, что подумаю. Хотя про себя подумала: «Нет уж хрен вам, пашите на студентах только так, а я отдохнуть хочу!».
На следующий день практики мы узнали, что работаем в ожоговом, так как санитары из ожогового смотались в реанимацию, и у бабули никого не осталось. Я подошла к Регине. Она была злая. На простой вопрос: «почему?», она ответила, что во время нашего отсутствия санитары ожогового отделения и пальцем не пошевелили, чтобы ей помочь, их прятала Нина Ивановна – главная санитарка ожогового. А также Нина Ивановна пожаловалась главной мед сестре, что у нее в ближайшие два дня  санитаров не будет, и соответственно, помочь ей, старой, не кому. Поэтому старшая мед сестра отправила нас с Юлей в ожоговое. Я хотела домой, а поэтому быстро вымыла полы в коридоре, промыла палаты, чего ещё я только не делала. И только под конец дня я заметила, что Нина Ивановна наблюдает за мной с какими- то странными огоньками в глазах. Потом Нина и Ивановна подошла ко мне и начала меня хвалить, мол, у Вики, так тряпка «не ходит».  Я собралась домой и в этот же момент подумала: « кто-то мне говорил, что туалет – это лицо хозяина ( перефразировали известную поговорку – каков дом – таков хозяин), а ведь в травме сан узлы гораздо лучше, нежели в реанимации…Неужели?... ». И теперь меня распирало любопытство – какие же сан узлы в приемном и оперблоке»?
Ну как прошла неделя практики уже не помнится. Ну а так – в целом – успешно.
И мое дежурство в ночную смену ничем не привлекало к себе внимание. Я вначале отмыла коридоры, потом палаты, накормила детей и пошла отдыхать. То есть в палату к парням – они меня там веселили. Как вдруг прибежала Нина Ивановна и сказала, что у неё болит спина и мыть свое отделение она не может. Я тихонечко взяла швабру, налила в ведро воды, добавила диабака – так, побольше, чтоб отделение навсегда запомнило этот день, и пошла мыть полы. Домыв полы, пронаблюдав, как ставили клизму в ванной, я пошла играть в карты с мальчишками. Парни из 15 палаты были просто прелесть. Я с ними болтала просто так, не чувствуя просверливающего взгляда или крикливого голоса. Так иногда приятно поболтать о том- о сем. Из всех парней их палаты я помню только Олега и Максима, позже к ним привезли Костю. Олега вообще было сложно не запомнить – веселый, неунывающий, с отличным чувством юмора , с аппаратом Илизарова на руке и грязной головой. Больше всего не люблю смотреть на грязную голову. Заметив, что я чем-то неудовлетворенна,  Олег меня спросил в чем дело. Я прямо и ответила, дура. Олег не обиделся лишь только тихо сказал, что с аппаратом Илизарова вымыть голову просто невозможно. Тогда мы пошли в ванную, закрылись в ней и я ему намыла голову. Что подумали другие, мне начихать, я знаю, что такой чел, как Олег просто замечательный друг. И для таких людей я сделаю все. Потом мы пошли доигрывать в карты. Вначале из меня игрок был никакой – я продувала все игры подряд. Но потом под конец стала даже выигрывать ( видно парни надо мной просто сжалились). Где-то в одиннадцать часов мед сестры сказали мне идти спать в соседнюю палату, но спать мне упорно не хотелось. И я продолжала играть в карты и разговаривать с парнями. Что там было! Парни с переломами садились на шпагат, выделывали такие штуки. Честно – я им позавидовала! Но я тоже не промах – я встала на мостик и поднялась с него, в общем показала такие наклоны, что потом, в следующие дни просто пожалела об этом, ибо поясница болела долго. Часа в два я пошла на сестринский пост. Там меня увидела какая-то мед сестра. Она попросила меня опять пойти спать. Я сказала, что не люблю спать на новом месте и попросила у нее анамнезы. Всю холодную ночь я читала анамнезы.
Посередине ночи проснулся Никитка - мальчик из детского дома. У него уродства рук и ног, а лежал по поводу косолапия. Так я, по крайней мере, вычитала в его анамнезе. Ну а так ему год и два и он голубоглазый мальчуган и очень даже очень упитанный. Когда он просыпается, то слышит все отделение – ор стоит на всем этаже. Я прискакала к палате, но не осмелилась войти, так как услышала ор мальчика, лежащего с ним в палате: «Я сказал тебе, заткнись!». Потом полетело что - то тяжелое и, вероятно,  стукнувшись о железные прутья кровати, упало вниз, издав приглушенный звук. Сказать что я не умею успокаивать детей такого возраста нельзя – поменять ли памперс, накормить ли или рассказать стишок типа «идет бычок качается…» для меня не проблема, у самой младший братик. А так надо мной всё отделение смеялось: только Никитка заплачет, то я из другой палаты или даже из другого коридора бегу к нему, беру на руки, меняю пеленки и рассказываю стишки. Никто так больше его не успокаивал. А тут ночная смена и зайти я к нему не могу – не знаю что делать, чтобы не настучать по голове мальчика, который запустил в Никиту тапком. Вот и стою под дверью и думаю: «Что делать? Памперсов нет, пеленок чистых тоже нет, а у Никитки понос, причем реальный. Потому что мы его мыли вместе с санитаркой на ночь. Он обокакался: руки, ноги, голова были успешно испачканы, да и гипс был тоже испачкан. А гипс мыть нельзя и он жутко вонял. Рассказывать сказку ребенку при других пациентах в три часа ночи мне тоже как - то не хотелось». А вот вышла заспанная мед сестра из процедурки,  порылась у себя в сумке, достала из новой упаковки памперс и спокойно подошла к ко мне. Причем в это же время выползла вторая мед сестра из палаты, и все мы встретились под дверью палаты. Та мед сестра, которая несла памперс спросила тихо у другой: Это Женя разбудила Никитку?». Что ответила другая  я не услышала, так как они были уже достаточно далеко от меня. Мне стало обидно, нет, я понимаю, что мед сестры думают, что мне нравиться сидеть с ребенком и рассказывать ему стишки. Но идти к нему в три часа ночи и рассказывать про какого-нибудь зайку, когда он спит. Я что похожа на ИДИОТКУ?  
Честно - я обиделась сильно. А поэтому даже в палату не зашла. Просто, развернулась и ушла на сестринский пост, в говне Никитки пусть мед сестры копаются сами. Время тянулось медленно. Вот стрелка часов подползла к пяти часам утра, а из мед сестер вставать никто и не думал. Признаться, я сильно замерзла и если бы мне мед сестра не дала одеяло, наверное, я бы превратилась в сосульку. К шести утра я прочитала все анамнезы, выучила температурные листы и прибралась на столе. УРРРА, встала мед сестра, и я пошла раздавать градусники. Собирала их уже мед сестра. Я пришла домой и легла спать. Проснулась я оттого, что сестра на кухне мыла посуду. Я встала, посмотрела на неё – она собиралась на работу. И тут до меня дошло, что спала я весь день воскресенья и всю ночь. Я даже не проснулась! Я заспешила в ванную, - вымылась, приготовила что-то на кухне поесть и … побежала на практику.
После того, как я  прибежала в больницу, то мы с Юлькой начали умывать больных. Больше не хотелось ничего: не видеть мед сестер и врачей, не видеть нож для гипса и эти окна…
Но мы с Юлькой не унывали. Юля даже рассказывала что – то такое смешное, а я как наивная девочка (а порой я такая и есть) это слушала и смеялась.
Когда я подходила к одиннадцатой палате, то меня постоянно подкашивало, не знаю на счет Юльки – у неё я не спрашивала. Я даже не знаю, как объяснить. Просто когда открываешь эту дверь неизвестно что произойдет. Нет не в том смысле конечно. Просто когда туда заходишь постоянно слышишь крик мамаш, которые лежали вместе со своими детьми. И практически всегда мамы орали на нас с Юлькой по поводу маленькой девочки - Юленьки. Насколько я поняла – это девочка - отказница, со страшными ожогами лица, шеи и груди. Лежала по поводу удаления стекшего куска кожи на область шеи (он мешал свободному проходу воздуха по дыхательным путям, да я подозреваю также, что и глотать ей тоже было тяжело) . Маму лишили родительских прав. Девочка лежала одна. Вернее без родителей, но с родителями других детей. Которые всегда были чем-то недовольны. По их мнению, мы две бессовестные лентяйки, которые не могут умыть девочку вовремя. Надо сказать, Что мы с Юлей начинали всегда работать с восьми утра и двигались от 15 палаты по направлению к 7. Так как 9ти-часовой утренний обход  шел  именно в этом направлении. В тот момент, когда мы подходили к этой палате эти мамы уже успевали встать, умыться, прибраться, умыть своих детей, причесать себя и своих детей. А Юленька так и продолжала спать. Правильно, зачем её будить? Чужую девочку, с тихим голоском. Зачем? Ведь она будет путаться под ногами! Зачем? Ведь даже на горшок Юленьку нельзя посадить - горшок стоит очень далеко – под кроватью!  Так вот, когда мы заходили в эту палату, то родители готовы были нас с Юлей «скушать» на завтрак: ведь как это мы – студенты, можем к ним так поздно прийти? Ведь Юленьку надо посадить на горшок, умыть. А проблема вся в том, что все лицо у этой девочки «скукожилось»,  напоминало старушечье, только «морщинки» были настолько глубоки, что туда пролезала даже половина фаланги моего пальца, и эти «морщинки» располагались весьма причудливым образом. Да и лицо от этого приобрело вид маски, коричневой леденящей душу маски.  А так же у нее был обожжен рот; левый угол рта даже потерял свои нормальные очертания и через него все слюни и всё, что съедала Юленька  оказывалось на её лице. Но ведь есть студенты, которым платят уйму денег за практику (но на самом деле мы работали просто так, за запись в зачетке, что практика младшего мед персонала пройдена – никто нас даже и не думал оформлять на работу) и они должны все делать. Я их чисто по-человечески понимаю. Они в ответе за своих детей и только за них. Зачем им умывать Юленьку? Зачем сажать на горшок? Ведь это обязанности мед персонала. Они правы. Но и мамы, поймите и вы меня! На мне с Юлькой висят одиннадцать палат, в каждой свои больные: кто-то с вытяжкой, кто-то голодный, кто-то уже успел в туалет сходить, а кто-то ещё очень мал, чтобы позаботиться о себе самостоятельно. Каждый больной нуждается в улыбке, в индивидуальном подходе. Ведь каждый считает себя таким красивым, очаровательным, смешным или неловким, или наоборот, пациент замыкается-становится нелюдимым, угрюмым или, что ещё страшнее начинает считать себя уродом. Но я почему-то всегда помнила, что в первую очередь - это ДЕТИ. И хоть немного, но каждому я была просто обязана  подарить немного своего внимания – кого-то приласкать, а кого-то, к сожалению,  и поругать не сильно, чтоб успокоились, ведь они же не понимают иерархии врачей. Для них любой человек в белом халате – врач, и  его слово-закон. И просто быстро с утра все палаты ты не обойдешь. А когда заходишь в одиннадцатую палату, то сердце обрывается. Мамы, ну поймите вы меня правильно, ну я как могу стараюсь. Ну разбудите, пожалуйста Юленьку с утра, ну хоть разок посадите вы Юленьку на горшок – а дальше уже мы справимся, умывать такого спокойного ребенка просто отрада. Это не Сережка, который постоянно прячется под одеяло! Ведь вы нам сэкономите минут пять - ну не больше, но этих пяти минут хватит, чтобы прийти к мальчику – Саше, которому лет двенадцать и он попал в автомобильную аварию. Ведь ребенок такого возраста понимает все. Что пальцы ему на правой руке не вернуть, что кисть на ней изуродована так, что мало не покажется. И с этим ребенком просто стоит только посидеть рядышком, сказать ему, что он сильный и …справится. Ну даже если вы не разбудили Юленьку, не посадили её на горшок – не кричите пожалуйста, я вас очень прошу. Ведь вы же взрослые люди, а кричите хуже маленьких детей. Те и то с травмами, а молчат, улыбаются, тихонечко плачут в подушку или громко, на все отделение. Но они же дети, им простительно. А вам не нравится, что мы приходим поздно, что халат на мне грязный – весь в гипсе, быть может мятый. Ну простите, не смогла я его выстирать и погладить, я так устала за ночную смену, что проспала все воскресенье, и встала ровно во столько, во сколько я должна бы выходить из дому. Это стало последней каплей в понедельник, и я сорвалась. Чуть ли не сквозь слезы я сказала, что мне «ни копейки не заплатят за мои старания, что я в конце - концов человек, а не машина, что устаю как все, сплю как все, ем как все». Я наплевала на все правила деонтологии – но знаете, это имело ведь и свои результаты! На первый взгляд мне показалось, что для родителей стало открытием то, что я ем, сплю, работаю и устаю. Но потом родители о чем-то перешептались и больше так сильно ругать меня с Юлькой не стали. И не говори – законы созданы для того, чтобы их нарушать. Я будущий врач и просто не имела права заикаться о деньгах, да и одежда на враче должна иметь опрятный вид – они правы, я нарушила законы деонтологии и даже  сорвалась. Но что ни говори не было бы счастья – да несчастье помогло. Вплоть до конца практики, когда я заходила в эту палату стояла гробовая тишина. Я её нарушала первой: «Всем с Добрым утром! Юленька, просыпайся, пойдем, я тебя посажу на горшок, а затем мы умоемся». На что мне родители отвечали: «С добрым утром, Женя». Уметь надо с людьми договариваться!
Когда мы генералили палату, в которой лежал Никитка, то вывезли всех кроме Жени. У этого мальчика – инвалидность с детства. С детства он сидел в инвалидной коляске и ходил на костылях. Обе ноги его были в гипсе. Что с ним – он не говорил, а анамнеза на него я так и не нашла. Почему-то Юлька, спросила у него есть ли у него девушка. Он ответил, что есть. Я немного удивилась. Юлька задумалась. У меня неплохая интуиция и отличить ложь от правды я могу ну в 99% случаев. Другой вопрос промолчу ли я, когда мне врут, или же постараюсь вывести человек на «чистую воду». Тут почему-то я поверила ему безоговорочно, я поняла, что он не врет – просто ему незачем врать. И я спросила: «Женя, а куда ты собираешься поступать?». Он ответил, что в ВУЗ, сейчас я уже не помню какой факультет, но что-то связано с математикой, а так же он сказал, что в школе он идет на медаль. Юля погрустнела и отвернулась. Я это заметила, но при Женьке задавать вопрос Юльке: «Почему?» все же не рискнула. Я отвернулась и начала мыть батарею. Тут подошла мед сестра к Женьке и боковым зрением я увидела, как Женя достает деньги и отдает их ей. Меня переполняло чувство бешенства, когда мед сестра ушла, я с гневом посмотрела на Женьку. Как он мог? Ведь это взятка! Он понял, понял все. Он просто меня подозвал и тихо сказал: «Женя, так надо, именно поэтому я здесь и меня лечат». Я ничего не сказала. Отвернулась. Если честно я даже не поняла, за что взяла мед сестра деньги с мальчика, да и теперь уже все равно, он сам этого хотел. Женя взял костыли и по совету той самой мед сестры пошел в игровую комнату. Вернулась Юля с ведром холодной воды (горячую отключили до конца месяца). Она увидела, что Женьки нет и спросила меня: «Женя, знаешь, почему? Почему такие люди…ну ты сама понимаешь»- она заикнулась, покраснела и продолжила: «у них есть и любимый человек, и стремление окончить школу, получить высшее образование, у них вроде бы есть ВСЕ, кроме здоровья?». Я не ответила, я просто не знала, что ответить. Себя даже страшно было представлять на этом месте, я бы не выдержала, сломалась, я бы поддержала все законы об эвтаназии. Свой вопрос почему Женька дал взятку мед сестре я как-то не хотела задавать. Я домыла палату молча. А потом, сделав непринужденный вид,  сказала Юльке что мы все закончили и можем идти домой. Юля посмотрела на меня внимательно. Я отвела глаза. Юля солидно промолчала. Может о чем-то догадалась? Но молчит? Если так – то честь ей и хвала.
А сегодня мы дежурим в приемном отделении. Меня послали мыть одну перевязочную – Юльку – другую. В моей перевязочной шла генеральная, и я позавидовала Юльке – она свою перевязочную отмыла и уже сидит на приемном посту – возится с документами. Мне осталось домыть полы. Я взяла ведро и пошла в сан узел. По пути я увидела маленькую девочку – она кричала и плакала. Я не знаю, что случилось, только ребенок упорно вырывался из крепких рук родителей. Девочке лет пять, а она кричала: «Тетя рвач плохая». Она так забавно произносила слово «РВАЧ»,  вместо врач, и почему-то тут же с этим не соглашалась. Я пошла дальше, гремя ведром. На пути моего возвращения с полным и тяжелым ведром в перевязочную, девочка уже сидела на коленях у мамы. Она пошмыгивала носом и теперь тихо, глотая слезы произносила: «И все-таки, тетя рвач плохая». Мама гладила её по голове и пыталась успокоить. Когда я мыла полы, то я все думала: «А ведь девочка то права, зачастую врачу приходится быть жестоким или суровым, чтобы сохранить здоровье или даже жизнь пациента. Но детям-то этого не объяснить…».
В эту неделю, в травме мы с Юлькой разрывались на два отделения: на свое и ожоговое. Не важно были ли в ожоговом Костька с  Викой, или же их не было. Просто Нине Ивановне понравилось как я мою полы. Кстати, это ведь Регина меня научила. Регина теперь мыла больше, так как все чаще мы стали пропадать в ожоговом. Не скажу, чтобы мне это нравилось. В палаты к больным я заходила редко – просто вымыть полы, протереть пыль. Честно, я боялась увидеть еще одного Сашу, Женю, Костю. Как сказать  ведь зачастую ты к людям привязываешься, а они к тебе. И бывает очень тяжело видеть как дети, маленькие дети, с ожогами, со страшными ожогами, говорят о том, что они любят маму и папу, этот мир; и что все люди добрые …
Кстати, с этой недели меняли пожарную сигнализацию, так что нам прибавилось работы. А кто сказал, что будет легко?
Под конец недели мое возмущение стало тихонько нарастать. Ну нельзя же так эксплуатировать людей. Мне своего отделения слишком много - дети стали жаловаться ,на то, что я с ними стала меньше общаться. Ну поймите вы меня правильно я теперь работаю на два отделения.
В четверг я  пришла в пятнадцатую палату к парням, вымыть у них раковину и туалет. В коридоре я услышала голос Нины Ивановны: «Женя, ты где? Пойдем поможешь мне, старой». Я хотела выйти, но дверь оказалась заперта. Мальчики закрыли меня в туалете! Ну ладно, я домывала раковину. Тут услышала голос Нины Ивановны в палате: «Мальчики, вы Женю не видели?». На что они дружно, в один голос сказали: «Нет, не видели!». Я чуть не прыснула со смеху, и меня осенило. Они же меня специально закрыли, чтобы я не ушла работать в ожоговое. Молодцы, парни. Я закончила мыть туалет, дверь мне открыл Олег. Я на него набросилась, как он мог? Закрыть меня в … туалете! Он потянул меня за руку и спрятал за стеной, так, чтобы меня не было видно из коридора. Потихоньку я начала понимать, что происходит.  Они меня прятали от Нины Ивановны!  И они стали меня ругать, мол, почему я такая слабохарактерная и не могу постоять за себя? Почему я должна разрываться на два отделения? Не знаю говорили ли они с Юлькой или нет. Но в конце-концов потом даже Юлька призналась, что ей тоже не нравится работать на два отделения. Тогда мы подговорили Костьку и Вику, чтобы они побольше стонали под ухом у Нины Ивановны, да чтобы почаще говорили, что меня с Юлькой в ожоговое не надо брать.
А тут в пятницу меня оправили отвезти лежачего ребенка на второй этаж – на физиопроцедуры. Каталку я везла одна без Юльки к лифту. Вдруг я услышала, как меня кто-то окликнул сзади. Я остановилась, повернулась. Оказалось, что на втором лифте (он в другом конце коридора) привезли ребенка из реанимации. Везла его Сашка - моя подруга, она же меня и окликнула. Я помахала ей рукой, потом нащупала ручки у каталки. Я уже практически повернула голову, как вдруг краем глаза заметила, что из кухни «выплывал» огромный стол. Все происходило так, словно кто-то включил замедленную съемку. В этот момент до меня дошло, что я стою у двери в столовую и что сейчас обеденное время. А так как большинство детей у нас лежачие больные, то их кормят прямо в палатах. А вот этот стол на колесах врезается в мою каталку, буквально в пяти метрах от кабинета зав отделения. Я испугалась и сильно сжала ручки от носилки, этим и не дала носилкам соскользнуть  с каталки. Я закричала, и стол остановился. Но в этот момент я заметила, как тарелка с хлебом плюхнулась на каталку к мальчику. Мальчик почему-то не испугался, а с радостью схватил кусок хлеба и стал заливаться громким смехом. Я вздохнула, Слава Богу, главное – не плачет, главное – не испугался (во всяком случае, я – то испугалась). Я забрала тарелку с хлебом, положила её на стол. Поблагодарила толстую мед сестру, за то, что она все-таки остановила этот несчастный стол. И повезла ребенка к лифту. Когда я возвращалась назад, то ко мне подскочила Нина Ивановна и сказала: «Женя, тебя зовет зав отделением». Я испугалась и попятилась. Ну вот, сейчас с практики выпнут - за ребенка, имени которого я даже не  знаю – то ли Артем, то ли Андрей. Буду перепроходить практику в сентябре. Нина Ивановна развернула меня, и, толкая  в спину, стала направлять меня в его кабинет. Ноги сделались ватными, идти на ковер не хотелось. Но отвечать за свои действия было надо. Как только я  прошла в этот кабинет, то Нина Ивановна обратилась к доктору, сидящему за столом: «Вот, я привела ту девочку, о которой я говорила!», и захлопнула дверь. Я буквально впечаталась в эту дверь, скребла её пальцами.
Зав отделения – это врач, рост, ну примерно метр семьдесят, очень худой, с темными усами и хромал он, по-моему, на правую ногу. Внешность обычного молчаливого человека. И я ожидала, что он сейчас устроит мне «разбор полетов». Я ошиблась. Он на меня внимательно взглянул и сказал: «Девушка, мне так нравится, как вы моете травму, вымойте окно в моем кабинете и отгенеральте, пожалуйста, кабинет». Я с облегчением вздохнула. Никто с практики выставлять меня не собирался. И я обрадованная, выскочила из его кабинета. Я побежала на второй этаж забирать то ли Андрея, то ли Артема. Пальцы были холодные, бледные и плохо меня слушались, но я чувствовала, что они уже «оттаивают». Я схватила каталку и довезла мальчика на третий этаж. Когда я пришла в кабинет зав отделения, то увидела Юлю, Вику, Костю и Нину Ивановну – они уже начали подготовку к мытью. Я вздохнула. Все равно хорошо, что не я одна мою этот кабинет. Завтра суббота и на ночной дежурит Юлька, а может быть и Вика, или Костя. Главное - не я! А я еду кататься на велике с друзьями.
Почему-то в понедельник мне идти в больницу уже не хотелось. Вот кстати в понедельник и вторник мы должны были идти в оперблок. Меня поставили со Славкой- парнем из хирургии. Как мне повезло, я поняла позже. Парень очень хорошо разбирается в хирургии, вымыл все инструменты – он просто молодец. Единственное, я под конец промыла там полы. Ну а так я в операционной ничего не делала.  Нас допустили до какой-то операции по поводу грыжи. Слава рассказал мне весь ход операции. Я поняла лишь половину из сказанного. Когда я вышла из операционки. Я про себя сказала: «Слава, а я знаю, кем ты будешь – ты будешь хирургом! Хорошим, нет, отличным детским хирургом».
В это время к нам, в Архангельск приехал немец, оперировать наших детей. Я решила посмотреть, как он будет их оперировать. Пошла в зал. Там встретилась с Сашкой.  Я к ней подсела и стала смотреть за ходом операции. Тут какой-то молодой доктор спросил немца, как они подготавливают детей к операции в Германии? Я рассмеялась про себя – это самый элементарный вопрос даже для студента второго курса: нужно назначить специальную диету и сделать очистительные клизмы, а если и надо, то и поставить сифонную клизму. Осмотр каловых масс должен проводить врач. Я не думала, что такой вопрос застанет врача «врасплох». Первый его ответ был: «никак не подготавливаем». Потом он помолчал, а затем сказал: «а ну да мед сестра там его готовит». Я чуть не выпала из кресла. Это же надо? У нас врачи могут поднять все грязные пеленки, чтобы посмотреть на цвет, консистенцию и наличие примесей в каловых массах. Только после этого они могут дать заключение – оперировать ли ребенка или подождать.  А тут доктор никак не готовит ребенка, просто «штопает» его на операционном столе, и кроме его имени и заболевания ничего о нём не знает. Я несколько разочаровалась в немецких врачах. Теперь я не соглашусь с тем, что в Германии врачей учат лучше, чем в России.
В среду мне почему-то опять не хотелось идти на практику. Но я была обязана. Оставалась всего лишь какая-то пара палат. Когда мы мыли эти палаты, то Юлька вдруг с неожиданной для меня быстротой начала мыть стены, кровати, полы. Я спросила у Юльки: «мол, в чем дело?». Она ответила мне, драя какую-то тумбу, при этом на каждый слог она делала движение руками вниз или вверх: «Я до-мой хо-чу, я до-мой хо-чу». Я посмотрела на неё, мда, не одна я устала под конец практики. А Юля продолжала, только теперь она встала передо мной: «Женя, а тебе не кажется, что под конец практики мы очень устали. И если раньше мед сестры что-либо просили нас с тобой сделать, то мы делали это с радостью. А сейчас обходим их стороной. Главное – чтоб они к нам не подходили!». Юля как ты права, мы действительно устали, устали так, что нельзя и предположить. А мед сестры просто успели уже с нами познакомиться и успевали давать нам кое-какие распоряжения. От этих распоряжений уже начинало подташнивать.
Затем мы генералили сан узлы и какую-то  кладовую с костылями, с аппаратами растяжек, жуткими шкафами, в которых хранилась какая-то дрянь. Шкафы мы разобрали вместе, Юлька случайно оторвала руки какой-то кукле. Я похохотала. Думала, что сделаю, а оказалось не так все просто – резинка была старой и не хотела натягиваться. Юля попыталась с помощью каких-то гвоздиков выковырнуть эту злосчастную резинку, но у нее ничего не получилось. В конце-концов мы положили эту куклу на шкаф,  потом Юлька залезла на окно, а я стала мыть стены. Когда я их вымыла, то принялась за полы. Я мыла полы под окном. Весь пол был грязный – то ли от гипса,  то ли от того, что там не прибирались целую вечность. Я часто меняла воду, и часто споласкивала тряпку – мыла я полы руками, так как швабра там не пролезала. Я уже начала мыть у батареи, как в тот момент, когда я вставала, я услышала звук скрежетания петель – оконная рама поехала ко мне. Я и встать-то до конца не успела. Угол от рамы вонзился мне в спину – в район почки. Я ТАК хотела проматериться, вслух, громко. Но чисто случайно в дверях я увидела Олега. Я сжала себе рот. Что ни говори – Олегу семнадцать, и он – ребенок. И он не должен слышать мат от мед персонала. Я попросила его закрыть дверь и уйти. Так как все ещё хранила надежду прокричаться  от боли. Но он уперся и сказал: «Ну, давай, говори, что ты там хотела сказать?». Я отвернулась, и слезы полились у меня из глаз – было не просто больно, но и обидно. Юля повернулась к Олегу и задала вопрос: «А что случилось?». Я чуть ли не поперхнулась от такого вопроса. Олег ответил: «Она ударилась, больно,… почкой. Оконная рама съехала». Юля спросила у меня: «Больно?». За меня ответил Олег: «А ты как думаешь, если она даже проматерится хотела». Я поджала нижнюю губу зубами, чтобы ничего не сказать. Юля ответила: «Нет, Женя просто не могла бы так сделать, она принципиальный человек, знает этикет, она бы так никогда не поступила, она постоянно себя сдерживает». Юля ты права я себя стараюсь сдерживать, но иногда это просто невозможно. Я молчала. Вдруг Олег сказал: «Знаешь. А я бы так не смог, я бы проматерился, обязательно проматерился». Я молчала. Потом подошла и закрыла двери. Слезы высохли, но следы от них разводами были оставлены на моем лице. Неужели группа думает, что я такой интеллигентный человек, всегда ем вилкой и ножом с тарелки, что я знаю все правила поведения? Если так, то они крупно ошибаются. Когда я одна я могу себе позволить есть руками со сковородки,  послать кого угодно, куда угодно, лезть на стены. Но это – когда я одна. Я тихо выругалась про себя. Юля промолчала. Может этими ругательствами я сделала отчаянную попытку сказать о том, что я обычный человек, что мне тоже бывает больно. Честно я – не знала. Я знала только о том, что эти ругательства были мне не нужны, так как боль уже давно куда-то ушла. Но Юля молчала.
Когда мы мыли коридор, то прошла Регина. Она спросила нас: «Что, девоньки, тяжело?» Я кивнула в ответ. Я  точно знала его за себя и за Юльку. И Регина опять сказала: «Вот теперь помучайтесь, подумайте, как тут я с девяти до четырех веду «половую жизнь», кроме полов ничего и не вижу». Я сочувственно вздохнула и подвела итог по туалетам в хирургическом комплексе. Первое место присуждалось травме – там было два просторных сан узла и эти сан узлы всегда были чистыми. Второе место я присудила приемному отделению – за чистоту, за порядок. Третье место было в реанимации – там был сплошной кошмар: море тряпок, не разберешь что и где валяется,  и когда ты там найдешь что-нибудь.  Четвертое место было у оперблока. Там санузлов не было и в помине. Было что- то сильно напоминающее кабинку от душевой, еще советского образца.
За два дня до окончания практики к нам, на сестринский пост поступил звонок. Звонила мама Юленьки. И хоть она была лишена родительских прав, мед сестра решилась ей рассказать о том, что Юленьке провели операцию и сейчас у неё период реабилитации. Я подумала: «мать лишили родительских прав. А она звонит, интересуется своим ребенком. Быть может это что - то да и значит? Быть может её стоит простить? Не знаю». Я убежала в пятнадцатую палату. Там я пообещала, что куплю парням мороженное, и что завтра мы отпразднуем последний день практики.
В заключение могу сказать только то, что, наверное, практика повлияла на мою жизнь. Я поняла, почему мед сестры держаться стороной от основной массы пациентов. Почему они так часто срываются. Многое становится понятным, простым. Но непонятным для пациентов. Ведь большинство из них верят во врачей. Им кажется, что он взмахнет «волшебной палочкой» и вся боль куда-то уйдет. Это не так. Просто не так. Врач – прежде всего человек. Который долго учился в университете, два года работал для получения лицензии. И он прошел через такие круги ада, что порой не хочется говорить. Любой врач с радостью вам расскажет, как он вылечил своего первого пациента, как он сражался  за жизни особо трудных пациентов,…но не любой врач расскажет о том ужасе, когда пациент умирает, и он, как врач ничего не может сделать. Ведь у каждого врача за спиной кладбище. И размеры этого кладбища зависят от специальности врача. Понятно, что самое большое оно у хирургов. Вот уж куда я не пойду. Не потому что я туда не хочу. (Открою секрет, когда я поступала, я очень хотела стать хирургом).  Не потому, что я не смогу быть хорошим хирургом. А потому, что я себе никогда не прощу ребенка, который умрет на операционном столе. Даже если я сделаю все возможное, чтобы этого не произошло…