©Художник Michael Whelan
Потому, что ты - человек
Какой жуткий ветер! Пронизывающий. Кажется, он даже мысли выдувает из черепа, и летят они как листья по тротуару в наступающие октябрьские сумерки. Я уже воротник плаща поднял, чуть ли не до ушей - не помогает ничего.
Ну, конечно, чудненькое завершение сегодняшнего дня. Такой невезухи давно не случалось: и отличный заказ сорвался, и от начальства получил по самое не хочу. И мотор новенького "Нисана" вдруг заглох по дороге. Хорошо хоть до дома недалеко осталось. Пешком можно.
И теперь еще ветер этот. Откуда только налетел? Не было его, могу поклясться, не было, когда выезжал с работы.
Темно уже почти, неуютно и пусто на улице. А у меня ботинки от “Гуччи”, новые и часы... не “Ролекс”, конечно, но очень даже...
Ладно, осталось до конца аллеи дойти, а там и дом уже виден. Сколько лет я не ходил пешком по этой аллее? Восемь, девять? Пока машины не было, любил я аллею эту - дубы по краям шелестят вперемежку с кленами. Осенью красота такая, что дух захватывает. Папаши молоденькие с колясками сидят на скамеечках под фонарями, книжки читают и ногой колясочки покачивают. Или бабушки за внуками бегают, а внуки за белками носятся, которые по деревьям скачут. Вечное движение.
Тогда я еще молодой совсем был, неженатый и то останавливался и о смысле жизни думал. О детях. Представлял, как я приду сюда с сыном на эскизы, научу его видеть эту красоту. Эх! Как же давно это было! Девять лет прошло и где все это? Ни сына, ни эскизов. А ведь я большие надежды подавал. Про выставки мои даже в газете писали. И что?
Нет, Люба моя, она хорошая, добрая, только не понимает ничего в живописи и маму свою боготворит. Взрослая самостоятельная женщина, а что теща скажет, то она и делает. Сказала Любина мама: рано вам детей заводить, нищету плодить - пошла и аборт сделала. Не прощу теще никогда. Теперь уже и достаток есть, и квартира трехкомнатная, и машина, и дача...
Люба нервная стала, тоскует по детям, а уже столько лет и ничего...
Я ведь и в агентство рекламное пошел, чтобы денег заработать, чтобы у нас все было, чтобы теща перестала называть "нищей богемой". Думал на несколько лет всего, только заработаю нам на жизнь приличную, Любу вылечу и снова займусь любимым делом. А вот оно как вышло...
Генка во Флоренции теперь. Реставратором работает при музее, выставка его прошла недавно. А ведь вместе учились, и преподаватели считали меня способнее.
Зовет Генка к себе все время, помочь обещает. Да только куда мне. Поздно все начинать и страшно.
И Люба от мамы никуда не уедет.
Ээх...
Странно, почему я раньше этого не замечал?
Я даже остановился от неожиданности. Он стоял, склонив узкую длинную голову, почти к самому подбородку, подрагивая на ветру и покачиваясь слегка, в разные стороны. Он - это столб. Фонарный столб, такой же, как и остальные, но под ним не было ничего. Ни скамейки, ни урны. Вообще, ничего. Пусто. Я не мог этого не заметить раньше. Конечно, прошло столько лет. Может, скамейку сломали. Но так, что не осталось никаких следов?
Я осмотрел пространство вокруг столба - ничего, ровный асфальт. Не было здесь скамейки, никогда.
Невероятно. От столба веяло таким одиночеством, отчаянием даже, что я, ругая себя за сентиментальность, все же подошел к нему и погладил его по стальной, холодной коже.
Ну что дружище? Тебе тоже не повезло?
Тебе отказано даже в скромном фонарном счастье наблюдать за сидящими на скамейке людьми, слышать их смех, разговоры. Небось, никто за все эти годы и не подошел к тебе, зачем, если рядом в нескольких метрах другой фонарь с уютной скамеечкой?
Порыв ветра заставил фонарь подмигнуть мне, как - будто он хотел что-то сказать, предупредить. Я вдруг услышал осторожные шаги за спиной и заметил неясную тень. Но обернуться не успел. На голову мне что-то обрушилось, потекло по лбу горячее, и наступила темнота.
На вершине скалы, на пятачке в несколько метров стоял человек. Человек что-то кричал, полы его плаща развевались, как знамя. Но его никто не слышал из-за ветра, жуткого, шквального ветра, который гнал по небу мрачные фиолетовые тучи и вздымал такие же фиолетово - зеленые волны в океане. Ветер злился на человека, издевался над ним, заглушал его слова. Но даже если бы ветер затих, человека услышать было некому. Кроме фонаря, неизвестно как попавшего на эту скалу, освещавшего и согревавшего изгоя.
Мир съежился, земная поверхность вздыбилась, города, улицы, дома, леса спрессовались в складки - каньоны. Реки и моря - в один бесконечный океан. И все, что осталось в мире - только площадка на вершине скалы, бушующий внизу океан и ветер. И еще этот несчастный в плаще под фонарным столбом.
- Это сон, просто кошмар! Надо проснуться! - человек щипал кожу на руках до фиолетовых пятен, кровоподтеков.
- И что? Помогло? Остановись, хватит паники, - у фонаря был приятный мягкий баритон, но иногда в нем проскакивали металлические нотки.
- Это ты во всем виноват! Железка никчемная! - человек со злостью пнул столб, и тут же, сморщившись от боли, присел на корточки, потирая ушибленную ногу.
- Не отрицаю! Это как в сказках: поцеловал Иван - царевич лягушку и обернулась она царевной...
- А-a-a! Ты еще и издеваешься! - завопил злобно человек. - Пожалел я тебя, нюни распустил. Какой я дурак! - человек схватился обеими руками за голову и отвернулся от столба.
- Зря ты стесняешься, не надо прятать слезы. Кроме нас с тобой здесь никого нет. Надо привыкать друг к другу. Нам с тобой предстоит провести тут вечность.
- Как вечность? - в глазах человека, снова повернувшегося к фонарю, промелькнул животный ужас.
- Ну, сам посуди. Мы с тобой попали во временную воронку. Здесь есть только то, что ты видишь перед собой. Время остановилось. Тут нет голода, холода, болезней, старости - тут ты бессмертен, как и я, - помрачнел столб и даже свет его лампы потускнел.
- Но я не хочу такого бессмертия! Я хочу вернуться обратно! Зачем мне такая жизнь, если даже разговаривать я вынужден со столбом?!
- Я могу и замолчать, - обиженно буркнул фонарь.
- Нет, нет! Прости, вырвалось случайно. Только не молчи! Скажи, неужели нет никакого выхода? Неужели это навечно?
- Ну почему же? Выход есть всегда.
Ветер неожиданно изменил направление. Тяжелые, густо- чернильные стада туч помчались назад, и на горизонте показалась полоска предзакатного пейзажа. Человек подошел к самому краю скалы, жадно всматриваясь в величественное пиршество природы.
- Это добрый знак! Посмотри, какая красота! Там чистое небо, там свобода!
Пожалуйста, какой же выход, говори!
- У тебя есть только две возможности. Первая: остаться здесь со мной. Мы можем неплохо проводить время. Ты неглупый собеседник, сердце у тебя доброе. Меня, вон, пожалел...
- Нет, - замотал головой человек. - Только не это. Я же тебе сказал.
- Тогда у тебя есть другой вариант. Шагнуть со скалы, взлететь туда, где ты видишь голубое небо, возможно там и находится выход отсюда.
- Взлететь?? Как? Я же сразу упаду вниз и разобьюсь!
Фонарь многозначительно замолчал.
- Вот, значит, он твой выход? Или бессмертие в полном одиночестве, или смерть? Хорошая перспектива, ничего не скажешь.
- Знаешь, все относительно, - тембр голоса фонаря изменился, мягкость пропала, и послышались металлические нотки. - У меня, например, нет и такого выхода. Я обречен вечно стоять здесь и освещать этот клочок земли над бездной.
А вот у тебя есть выбор всегда.
Потому, что ты - человек...
Ветер вдруг затих. Совсем. Воцарилась странная тишина. Закат расплывался на горизонте, как разлитое на скатерть вино. Человек зачем-то расстегнул пуговицу на плаще, подошел к столбу и обнял его.
- Спасибо, дружище. И прости меня за то, что не могу составить тебе компанию.
Потом подошел к краю скалы и шагнул вниз.
- Ой, он пришел в себя! Глаза открыл!
На меня смотрела молодая коротко стриженая девушка в очках с очень большими диоптриями.
- Живой, слава богу! Кровищи- то сколько! Но вроде черепушка цела!
Полная женщина стоявшая рядом с девушкой, держала меня за руку и щупала пульс.
Я попытался присесть, но все сразу поплыло у меня перед глазами, и дикая головная боль застучала в висках.
- Погоди, миленький, не делай резких движений. Опирайся на меня.
С третьей попытки, с помощью женщин мне удалось присесть на скамейке, на которой я лежал.
Стоп! На скамейке? Я скосил глаза в сторону и увидел фонарь, тот самый. Но ведь под тем скамейки не было?
- Что со мной? Где я? - губы плохо слушались, но говорил я, вроде, нормально и слышал себя тоже.
- Вот и славно, а то напугал ты нас. Думали совсем уже труп.
- Мам! - девушка дернула полную женщину за руку. - Ну что ты говоришь?
- А что, что? Говорю, как есть. Ты лежал тут у скамейки без сознания с разбитой головой. Вот сволочи! Кастетом по затылку! Повезло тебе, миленок. Ограбили, конечно, но живой ты. Бога благодари.
- А вы меня не переносили никуда? Точно? Здесь скамейка была?
- Господи, - женщина запнулась и с удивлением посмотрела на меня. - Да нет, конечно. Только на скамейку положили тебя и скорую вызвали. Сейчас приедет.
- Не надо скорую. У меня все нормально уже. Спасибо вам.
Я посмотрел на фонарный столб, который слегка подмигивал мне и произнес:
- Как же я рад, дружище! Значит, тебе удалось вернуться, и даже скамейку ты получил. Поздравляю!
Женщина перекрестилась и запричитала:
- Бедняга, все-таки видно сдвинулся маленько. Ну, ничего подлечат тебя, все будет хорошо.
- Конечно, будет хорошо! - я улыбался во весь рот.
Девушка смотрела на меня с сожалением.
- Скажите, я могу для вас что-нибудь сделать? Ну, может позвонить надо кому? У меня сотовый есть! - Она вытащила из кармана куртки мобильный телефон.
- Да! - обрадовался я. - Можете.
Вы знаете номер справочной аэропорта? Тогда спросите, пожалуйста, когда ближайший самолет на Рим.
Из журнала "Новый вернисаж" от 15.03. 20** года
Настоящим событием культурной жизни Флоренции стала выставка молодого русского художника Алексея Д.
Работы Д. вызвали огромный интерес со стороны специалистов, прессы и, конечно же, коллекционеров.
Все представленные на вернисаже полотна были приобретены известным английским коллекционером Г. Томпсоном по беспрецедентной цене. Одну картину, несмотря на утроенный гонорар, художник продавать отказался.
Картина под названием "Потому, что ты - человек" изображает мужчину, стоящего на скале, окруженной океаном, под фонарным столбом.
Причину своего поступка ни сам художник, ни его супруга Любовь, находящаяся на седьмом месяце беременности, комментировать не пожелали