- Пусть катается,- рассуждала старушка, - не самое страшное чудачество.
Но, однако, она стала замечать, что её дед стал возвращаться с поездок в несколько мрачном виде. А однажды он просто не вышел на маршрут и, это было, поистине ужасно, потому как Савватей весь день просидел у окна в глубокой меланхолии. У старика даже пропал аппетит. За несколько дней после этого он сильно похудел и продолжал чахнуть просто на глазах. Так что его дражайшая Аграфена Кузьминична не на шутку встревожилась и, чтобы выяснить в чём дело, принялась настойчиво допытываться у мужа причины столь глубоких перемен. Она даже предложила супругу ездить в автобусах по утрам вместе, но её Селифанович вдруг панически испугался столь естественного внимания со стороны жены, что, разумеется, не укрылось от наблюдательной Аграфены Кузьминичны. Любопытство получило новый импульс и она с утроенной энергией принялась допытываться у Савватея о причине его непонятной депрессии. И допекала она его до тех пор, пока тот, что называется, «не раскололся». Глядя тоскливым взором в голубую даль окна, он с надрывом признался:
- Всё, Аграфенушка, не мужчина я больше.
- Что, что? – решив что ослышалась, или не дослышала, или не так поняла, переспросила старушка.
- Не мужчина я больше,- чуть не рыдая, повторил явственно дед.
Глупо приоткрыв рот, Аграфена Кузьминична непонимающе уставилась в лицо мужа.
- Как это понимать? Ты это о чём? Что означают вообще твои слова? В каком это смысле?
- Ты что, старая, не знаешь, что значит перестать быть мужчиной? – вспылил Савватей Селифанович.
- Окстись,- изумлённо продолжая пристально всматриваться в лицо супруга, пробормотала огорошенная бабулька,- Да ведь мы с тобой уже много лет живём в платонической любви да согласии. Что же ты раньше-то не печалился? Или до тебя только дошло?
Задав эти жестокие вопросы, каждый из которых бил, что называется не в бровь а в глаз, Аграфена Кузьминична по старушечьи подпёрла ладошкой щёку, внимательно, словно в первый раз видя, разглядывая своего супруга. И тут её посетила страшная догадка.
- Постой, постой старый. Уж не хочешь ли ты сказать, что все эти годы ты не на автобусах разъезжал, а тайно посещал молодую зазнобу?
Лицо Аграфены Кузьминичны стало приобретать всё более и более злобную ярость обманутой добродетели. Но Савватей Селифанович не испугался. Да и что ему было трусить, коль он был чист перед жёнушкой как горный хрусталь. На столь неразумное обвинение он лишь досадливо махнул рукой и горестно укорил:
- Вечно, ты всё с ног на голову перевернёшь.
- Как же вас тогда, сударь, понимать? – хотя всё еще грозно, но, уже явно смягчаясь, вопросила Аграфена Кузьминична.
- А чего меня понимать то, - недовольно пробурчал Савватей Селифанович, - с тобой-то мы спали на разных постелях.
- Так, а при чём тут твои поездки, да ещё в часы пик, словно ты карманник какой и для тебя толпа нужна.
- Толпа, толпа, - словно разбуженный некстати пёс, заворчал супруг,- разве можно так о женщинах говорить?
- Что ты меня, старый пень путаешь. Сам же утверждал только что, дескать, не ездил ни к каким женщинам.
- А чё мне к ним ездить. Они сами ко мне прижимались.
Взглянув на недоумённое лицо супруги, пояснил:
- В толкучке, в толкучке автобусной сами прижимались.
- Что? – лоб Аграфены Кузьминичны покрылся глубокими горизонтальными морщинами.
До нее начинал доходить смысл услышанного. – Ах ты старый… - старушка судорожно пыталась подобрать определение такому поистине ненормативному поведению мужа. Наконец после некоторого замешательства она решила ограничиться стандартным, надёжным, подходящим под широкий спектр случаев, - дурень. Да за кого ты нас, женщин, принимаешь. Ты на себя то взгляни повнимательнее, орангутанг старый, засушенный.
- Ладно, ладно. Рада уж обхамить по-всякому. Ну не сами, толпа прижимала.
- Козёл, козёл, вот козёл. Все эти годы мотался по маршрутам только для того, чтобы ощутить женское прикосновение.
- А ты не считай меня извращенцем, - брюзгливо проворчал Савватей.
- А кто же ты?! – в полнейшем негодовании воскликнула разгневанная Аграфена.
- Просто в эти моменты я себя мужчиной чувствовал,- обиженно пояснил супруг.
Аграфена Кузьминична, в полнейшей прострации от услышанного, взирала на супруга.
- Что же ты сейчас-то перестал шастать по автобусам,- мрачно, после довольно длительной паузы, поинтересовалась супруга.
- А сейчас я вообще ничего не хочу, - горестно признался Савватей Селифанович и из его, выцветшего от старости глаза, скатилась скупая мужская слеза. Вид плачущего супруга настолько, однако, потряс Аграфену Кузьминичну, так как такое случилось впервые за всю долгую совместную жизнь, по крайней мере другого подобного случая она не помнила, что старушка растерялась. Она была в замешательстве и не знала, как поступить? С одной стороны её возмутило до глубины души предательство, низкое предательство супруга, пусть даже и в таком транспортном виде, а с другой стороны ей было и жаль его, такого когда то сильного, а теперь вот опустившегося до транспортного секса. «Это уже старческий маразм,»- подумалось ей грустно. Ведь наблюдать увядание близкого человека, значит, замечать и своё. И всё это было столь неожиданно. Но, в конце концов, она поступила вполне мудро, презрев случившееся, вернее как бы проигнорировав. Хотя, согласитесь, разве можно таким пренебречь? «Время распоряжается с человеком мудро, как бы там не было,»- решила она про себя. Философия вроде бы и не лишённая смысла, но, однако муж угасал на глазах. И это удручало Аграфену Кузьминичну. Ничего не радовало Савватея. Теперь он подолгу сидел у окна в одной и той же позе с абсолютно непроницаемым и безучастным лицом. Савватей сильно исхудал и кожа его приобрела желтовато землистый цвет. Посоветовавшись с верными подругами, которых и осталось то не так много, она решила свозить супруга к знахарке Акулине. Единственно, что её смущало в этом предприятии, так это тот диагноз, который придётся назвать. Наконец она решилась, ибо знала, что будет просить у Акулины. После принятия столь ответственного решения, на другой день супруги отправились к знахарке. И там, нисколько не колеблясь, глядя прямо в чёрные глаза Акулины, она попросила: «Верни мужу мужскую силу». Хотя Акулина была старая, много повидавшая женщина, однако просьба показалась ей настолько невероятной, что она только и нашлась сказать: «Ну, ты, мать, даёшь». Аграфена Кузьминична не стала разуверять Акулину. Та же, несколько подумав, подала посетительнице листок бумаги с ручкой и требовательно повелела: «Пиши. А потом всё выполните в точности». Савватей Селифанович и здесь сидел с отчуждённо-каменным лицом, хотя, услышав название рецепта, проявил признаки оживления. Но всё же, в тот момент он промолчал, сурово обдумывая услышанное. Название было прямолинейно до крайности: Исправить нестоячку.
- Исполнить надо всё в точности. А теперь записывай действие и наговор. Выроешь левой рукой ямку, супруг пусть помочится туда и при этом скажет: «Крепкий был, крепкий жил, пока чёрт не погубил. Крепким буду, как рог у быка, как сук у дуба, как кость у зуба. Аминь», - сделаете всё в точности, результат будет.
Сложив листок, Аграфена Кузьминична хотела положить его себе в сумку, но супруг, сурово сдвинув брови, молча отобрал рецепт и, прочитав не торопясь написанное, положил к себе в нагрудный карман. При этом он строго посмотрел на ворожею и, деловито-озабоченно уточнил: «Средство точно верное?» - Чем очень обидел колдунью, которая, используя молодёжный сленг, пробурчала: «Фирма веников не вяжет, - и, перейдя на казённо-канцелярский язык, добавила – ни от кого ещё рекламаций не поступало».
- Ну, дай то Бог,- дуэтом произнесли супруги.
Они не стали откладывать дела в долгий ящик и сразу же, найдя нелюдное место, принялись ворожить. Хотя у них тут же возникли трудности технического порядка.
- А кто ямку то должен рыть? Ты или я?
- Чать всё равно, наверное? – обескуражено не столько ответствовала, сколько вопросила у супруга дражайшая Аграфена Кузьминична.
- Ладно, это дело я сам сделаю, - жёстко подытожил супруг, - только меня здесь, Аграфена вот что смущает…
- Что?- забеспокоилась Кузьминична.
- А то, что левой рукой яму копать надо.
- Ну и хорошо, гигиеничнее.
- В том то и дело, что нет. Всю жизнь доставал левой.
Прожив с Савватеем более полувека, Аграфена не знала про своего мужа таких подробностей и сейчас она от некоторой растерянности нашлась лишь на то, чтобы недоумённо спросить: «Почему? Ты же правша».
- Откуда я знаю, почему. Хоть и правша, а пользуюсь всю жизнь левой,- пробормотал нахмурившись супруг.
- Ну, и ладно. А сейчас правой достанешь. А ширинку я тебе сама расстегну, чтобы брюки не пачкать. Плохо только, что мы не спросили, как глубоко ямку копать.
- Ты ещё скажи, почему мы у неё техпроект на земляные работы не взяли, - начиная немного раздражаться, пробурчал Савватей и чтобы как то сгладить неуместную для столь серьёзного момента грубость, вполне миролюбиво закончил,- наверное так, чтобы всё уместилось.
- Ну, тогда с Богом,- на одном выдохе произнесла Аграфена и суетливо перекрестилась.
Супруги принялись ворожить, воровато то и дело оглядываясь, не видит ли кто. Покончив с колдовством, почтенная парочка, не говоря друг другу ни слова, а лишь обменявшись заговорщицкими взглядами, отправились домой. Результат превзошёл все ожидания. Отправиться в поездку Савватею Селифановичу захотелось уже на следующее утро, что он и сделал, предварительно плотно позавтракав. И хотя Аграфене Кузьминичне было крайне неприятно отправлять на авторазврат любимого супруга и она испытала при этом сложную смесь чувств из ревности, обиды, раздражения и ещё бог знает из чего, но… чего не сделаешь ради любимого человека, ради сохранения его драгоценного здоровья.
- Бог с ним,- с покорностью судьбе подумала Аграфена Кузьминична,- лишь бы на пользу шло. Может, и не будет чахнуть.
Старик действительно буквально расцветал на глазах. Что изрядно злило супругу. Одно лишь было хорошо, поездки эти стали значительно более редкими. Хотя изменения в поведении супруга выходило за всякие рамки. Например, её Савватей стал вдруг пользоваться мужским твёрдым дезодорантом, приобрёл дорогую пену для бритья и такой же отнюдь не дешёвый крем после бритья, заимел соль для ванны и очень дорогой шампунь, которым, к негодованию Аграфены Кузьминичны, запретил той им пользоваться. Почтенную старушку такая дискриминация задела в большей степени, чем непомерные расходы новоявленного франта. Но Аграфена Кузьминична и в данном случае проявила титаническое терпение и незаурядную выдержку, решив про себя, что чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, а вернее, в данном случае, не болело, что в столь преклонном возрасте, конечно, ни к чему. Казалось, что жизнь вступила в прежнее, спокойное русло. Но это только казалось. На самом деле бури были впереди. И виной тому был по прежнему наш неугомонный Савватей Селифанович, который в один далеко не прекрасный для Аграфены Кузьминичны день объявил, что собирается со своей супругой развестись, потому что полюбил молодую, которой нет и пятидесяти лет. При этом наш ловелас нисколько не чувствовал себя смущённым, не чувствовал в своём эгоизме угрызений совести, нет, он был горд, как какой-нибудь надутый павлин, он просто излучал самодовольство и вид имел не пристыженный, но до смешного горделивый. Хотя наша несчастная Аграфена Кузьминична ничего этого не замечала. Она чувствовала, как почва буквально уходит у неё из под ног. В душе её творилось, вероятно, тоже самое, что ощущали жители Помпеи в свои последние минуты. Душевная гордость бурлила лавой бушевавшей ярости. Лишь к вечеру бедная женщина смогла кое как привести свои чувства в некое подобие порядка и смогла, в конце концов, начать рассуждать, плюхнувшись в кресло, так безбожно подранное любимым котом Савватея. Постепенно лицо её стало принимать выражение шахматиста, который, попав в тяжелейшее положение, вдруг узрел спасительное решение. И это было действительно так. Аграфена Кузьминична нашла выход из создавшегося положения. Мстительно пробурчав: «Ну ты у меня получишь секс, молодожён. Я тебе сделаю, я тебе сделаю».
Деловито одевшись, она, не смотря на ночь, отправилась в неизвестном для Савватея Селифановича направлении. Наш молодожён, пребывая в весьма радужном настроении, даже не обратил внимания на то, что его супруга пошла куда-то в столь поздний час. А совершенно напрасно, ибо разгневанная Аграфена Кузьминична направлялась опять к всемогущей Акулине. Я не знаю, какой совет дала ей колдунья и какими снадобьями снабдила, но точно знаю, что теперь в почтенном семействе благоденствуют тишь и благодать, а беспокойный Савватей Селифанович более не совершает своих секспоездок, не думает о женитьбе, но вместе с тем вполне счастлив и умиротворён со своей дражайшей Аграфеной Кузьминичной.
