пота конюшен, лязганья шпор,
расстрелов исподтишка в упор.
Я хочу тишины, дайте мне беруши!
Для рождения тишины
нужен хор и галёрка.
Хор приходит с войны,
колотит палочкой дирижёрской
по столу - "Наливай, давай!
Я вернулся! Рожать-то будем?!
Какого черта здесь эти люди?!
Никаких прелюдий -
рожай!"
Галёрка тужится, кряхтит, вздыхает,
и рождается тишина. Абсолютно глухая.
Ей в ухо орёшь: "Я тебя люблю!!!",
а она в окно таращится на салют...
"Я люблю тебя!! Понимаешь?! Люб! Лю!!!" -
кто-то там, наверху, ставит свой жирный плюс,
хор замирает, допев бемоль.
Соль
сыплется мимо тарелки на скатерть -
ругань, крики "к такой-то матери!!!",
галёрка беззвучно плачет в платочек,
бормочет: "Сам же хотел дочку...
...уж лучше б убило, прости меня господи!.."
Проходят годы, приходят гости,
тишина подрастает, становится безразличием,
шастает по знакомым, занимает наличные,
говорит: "Я отдам! Ей богу, я всё отдам!",
(слеза безупречна в действии на бездетных дам
и лысеющих неженатых героев).
Лет тридцать спустя. Ночь. В темноте трое:
дебелая тишина - пьяная совершенно -
с ней кто-то еще, колокольчик на жирной шее,
шатаясь, раскачивает свой "кто-там" -
гимн слепоте и блохастым котам.
Тишина куражится,
зажигает в прихожей свет,
не разуваясь, идет на кухню,
немедленно выпивает, жрёт остывший обед -
ночь потихоньку с похмелья тухнет -
уже много заполночь, кажется...
Утро, и тишина одна.
На столе - бутафорская кровь вина,
клочок бумажки с дрожащими буквами:
"Я тут, вроде, уже не нужна никому, как будто бы...
...прощайте (зачёркнуто), предполагаю, конечно, порчу...
...соседка с пятого... (тремор строчек уже не унять)
...незапятнана... (что-то еще про отца и мать.
За стеною продажно рыдает Верди),
...в моей глупой смерти..."
Дальше - совсем неразборчиво.
